Доктор Смерть

Снова послышались звуки «Марсельезы», толпа ринулась вперед. Маренн испугалась, что их раздавят и крепко сжала руку Джилл.

– Мама, поедем домой, – попросила та снова по-немецки. И голос ее прозвучал как-то глухо, точно чужой.

Ответить Маренн не успела. Ее окликнули. Совсем близко.

– Мари!

Она узнала голос, но не могла поверить сразу. И потому не повернулась.

– Мари!

Да, это был он. Как высмотрел ее среди массы народа, собравшейся на Елисейских Полях. Анри де Трай. Он шагал среди тех, кто сопровождал де Голля, и надо же, нашел ее, разглядел среди сотен других людей. Как будто почувствовал.

Конечно, она сразу узнала его. Да он почти и не изменился за прошедшие годы. Разве что возмужал, стал еще привлекательнее. И загорел, словно только вчера вернулся из африканской пустыни, как тогда, много лет назад. Де Трай был в парадной летной форме, на плечах поблескивают новенькие полковничьи погоны. К наградам, полученным в Первую мировую войну, добавились новые. Еще один Почетный Легион и несколько орденов с советской символикой. Она знала, что де Трай воевал на стороне русских.

Он был героем, как всегда. Когда он направился к ней, толпа расступилась, пропуская его, и аплодировала. Все те же темные волосы под фуражкой, едва тронутые сединой на висках, на загорелом лице – темные глаза. Те самые, фамильные, де траевские, словно «подернутые дымкой солнечного предгрозья», воспетые Стендалем и Бальзаком – доставшиеся в наследство от предка, легендарного генерала конницы Мюрата. Бросив взгляд на Джилл, Маренн заметила, что та опустила голову. Подернутые сединой волосы скатились волной, закрывая лицо. Да, надо было уйти. Но теперь уже поздно.

– Мари, – де Трай крепко сжал ее руку. – Какой сегодня чудесный день! Победа и ты… Ты с нами. Пойдем к де Голлю…

– Нет, не сейчас, – она выдернула руку. – Не сейчас, Анри. Потом, как-нибудь.

Он смотрит на нее с явным недоумением.

– Но откуда ты? Где ты была все это время? Я ничего не слышал о тебе.

– Мы были в лагере, – отвечает она сдавленно, не глядя ему в лицо. – Нас освободили в апреле американцы. Это очень долгая история. Прости. Мне надо домой. Скорей. Моя дочь, Джилл, больна. Ей необходим отдых…

– Да, конечно, – он понимающе кивает, – я сам отвезу вас в Версаль, сейчас не так-то просто достать транспорт. О, а это кто? – взглянув вниз, он видит овчарку, которую она держит на поводке. – То же из лагеря?

– Да, – у нее вздрогнуло сердце, она совсем забыла про Айстофеля. – Увязался за нами, хозяин бросил, наверное. Я его взяла. Он же собака, он ни в чем не виноват.

– Ну да, конечно, – де Трай был явно озадачен.

Помявшись в нерешительности, все-таки спросил:

– А где Стефан?

Спросил, не поднимая глаз, словно предчувствуя ответ. Рука Джилл напряглась и задрожала в ее руке.

– Стефан умер… – ответила она стараясь говорить как можно спокойнее, а получилось даже равнодушно. – Он погиб в лагере.

– Прости, я не знал, ну, поехали, поехали, – он тянет ее за собой сквозь толпу.

Открытый белый автомобиль мчит их в Версаль.

– Женевьева, открывайте! Смотрите, кого я вам привез! – весело кричит де Трай у ворот ее старого дома, а она едва сдерживает слезы. Она уже и не мечтала о том, чтобы вернуться сюда живой. И никогда не могла предположить, что вернется… без Штефана. Только с Джилл.

Пожилая домоправительница поспешно спускается с крыльца.

– Ваше высочество! Мадемуазель Жиль!

Она охает, причитает, распахивая ворота, автомобиль въезжает во внутренний двор.

– Пожалуйста, Женевьева, – просит Маренн, выходя из машины, – проводите Джилл в ее комнаты. Она очень устала, ей нужен отдых.

– Извини, мне надо побыть с дочерью, – говорит она де Траю, сейчас ей хочется избавиться от него.

– Я понимаю, – кивает он. – Мне тоже нужно вернуться в Париж. Я должен быть с де Голлем. Но вечером, если ты не возражаешь, я навещу тебя, – в его голосе она улавливает робость, боязнь отказа. – Мы так давно не виделись, Мари. Кроме того, надо поговорить о твоем наследстве…

– О наследстве? – Маренн вздрогнула. – А что с ним?

– Маршал Фош… Он на самом деле все оставил за тобой. Тогда в тридцать третьем…. – он нахмурился, – ты не успела.

– Я помню. Спасибо, Анри, – она опустила голову, чтобы глаза, не дай бог, не выдали, что ей все известно о наследстве. – Наследство сейчас – это не самое важное. Самое важное сейчас – здоровье Джилл.

– Я понимаю.

– Конечно, приезжай. Приезжай вечером.

Он с нежностью поцеловал ее руку, сел в машину. Придерживая Айстофеля, она помахала ему рукой. И повернувшись, направилась по аллее к дому. Поднялась по старым мраморным ступеням, вошла в украшенную золоченой резьбой дверь. И память снова потянула ее за собой, назад, назад, в то время, которое еще совсем недавно было явью, а теперь удалялось со все нарастающей быстротой. Она уже приезжала сюда, осенью сорок третьего года. Через несколько месяцев после гибели Штефана. Приезжала под чужим именем, вместе с Отто. И показала дом, где родилась, где прошло ее детство.

В ноябре 1943 года Скорцени прибыл в Париж по приказанию Кальтенбруннера. Тайно, без предупреждения, под именем доктора Вольфа. К осени обстановка во Франции накалилась. Резко возросла активность маки, французских партизан. В высших кругах правительства Виши не было единства. В середине ноября 1943 года произошло то, что немцы называли «разводом Петэна с Лавалем». Предполагалось, что движение Сопротивления попытается похитить Петэна, что могло произвести серьезное дестабилизирующее воздействие на французское общество. Некоторые информаторы из непосредственного окружения главы государства сообщали, что Петэн имел намерение покинуть правительство и Виши, что совсем не входило в планы немцев. Операция по так называемой «охране» Петэна получила название «Лисья нора».

Наделенный неограниченными полномочиями, Скорцени прибыл в Париж со специальной командой. Он получил задание обеспечить прикрытие Виши и мог принимать любые необходимые меры с единственным условием – информировать о них командующего вооруженными силами на Западе фон Рундштедта. Перед самым его прибытием, согласно указаниям Берлина, силами местной полиции и СС уже было проведено тщательное прочесывание окрестностей Виши, все сомнительные лица либо высланы, либо арестованы. Вокруг города возник защитный пояс. Специальные посты, установленные на дорогах, позволяли контролировать въезд и выезд.

Прибыв к месту назначения, Скорцени ознакомился с мероприятиями, проведенными в рамках операции «Лисья нора», и в целом их одобрил. Он внес лишь некоторые дополнения, касающиеся прикрытия аэродрома Виши, на случай, если Петэна попытаются похитить с воздуха. Затем, встретившись в Париже с уполномоченным Шестого Управления СД во Франции, оберштурмбаннфюрером СС Кнохеном, он приступил к обсуждению вопросов, которые были поручены ему Шелленбергом.

В Париж Скорцени прибыл вместе с Маренн. Она сопровождала его официально, по «легенде» в качестве супруги, госпожи Вольф, а неофициально должна была исполнять функции переводчика. Конечно, никакой необходимости тащить с собой переводчика из Берлина не было, их вполне хватало при штабе Кнохена. Но таково было приказание Кальтенбруннера. Точнее, подписывая приказ о проведении операции «Лисья нора», Кальтенбруннер внес в список исполнителей не саму Маренн, а ее дочь, сотрудницу Бюро переводов, штурмфюрера СС Джилл Колер, сделал это, несмотря на возражение Шелленберга, который как раз указывал, что переводчика можно взять на месте. Собственно, потому и сделал, чтобы показать шефу Шестого Управления, этому «умнику с университетским дипломом», как он выражался, его место.

В ноябре исполнилось три месяца, как под Белгородом погиб Штефан. Маренн знала, что передвижения по дорогам Франции стали небезопасны для немцев. Маки активизировались, и все чаще совершают нападения. Она была категорически против того, чтобы Джилл подвергалась опасности. К тому же девушка тяжело переживала гибель брата, постоянно наблюдалась в клинике у де Криниса, ее нельзя было отпускать из Берлина.

И прежде, зная, как Маренн заботится о здоровье Джилл, Шелленберг редко брал ее с собой в поездки в качестве переводчика, обходился без нее, так как прекрасно владел несколькими языками. Теперь же об участии Джилл в операции не могло быть и речи. Маренн протестовала, Шелленберг поддержал ее.

Но кто заменит Джилл? Кальтенбруннер язвительно предложил Маренн самой отправиться в Париж вместо дочери. Он прекрасно знал всю ее историю, она открылась ему, как только он занял кресло Гейдриха во главе аппарата СД. Потому он не мог не отдавать себе отчета, что поездка в Париж крайне рискованна для Маренн – ее могли там узнать.

Маренн и сама понимала это. Джилл – это одно дело. Она жила в Париже ребенком. Теперь она выросла, изменилась. Маренн узнают наверняка. Тем более что намечалась встреча с самим маршалом Петэном, ближайшим другом Фоша. Ему ли не вспомнить воспитанницу маршала.

Но отступать поздно. Отпустить Джилл под пули Маренн не могла, потому заменила дочь собой. Пусть даже рискуя быть узнанной. И она согласилась, несмотря на возражения Шелленберга, несмотря на то, что сам Скорцени долго отказывался ее брать с собой. Ведь он прекрасно понимал, что кроме всего прочего, визит Маренн в Париж, город ее детства, захваченный теперь немцами, причинил бы ей душевную боль.

Никогда с того самого момента, как она надела немецкий мундир, Маренн не приезжала в Париж. Она намеренно избегала этих поездок, особенно с июня сорокового года, когда Франция была оккупирована немцами. Никогда не посещала госпиталей, расположенных во Франции, не встречалась с врачами, работавшими там. Она словно решила, что этой дороги больше не существует для нее.

Но теперь предстояло пережить это испытание. Несмотря на все влияние, которое Скорцени имел на Кальтенбруннера, тот не уступил. Он предложил Скорцени самому выбрать, кого он возьмет с собой – жену или приемную дочь. Скорцени понимал, что приезд в Париж может стать для Маренн самоубийственным. Будет поставлен крест не только на ее прошлом, но и на будущем. А после Сталинградского поражения и разгрома под Курском вопрос о будущем каждого из них отнюдь не казался праздным. Возможно, в случае поражения, Маренн придется вернуться во Францию, другого выхода не будет. Однако никакие доводы Кальтенбруннера не убедили. Он не изменил приказ. И Скорцени пришлось подчиниться. Между Маренн и Джилл он выбрал все-таки Маренн. Да, собственно, Маренн и не оставила ему никакого выбора. Она готова рисковать собой, лишь бы Джилл оставалась в безопасности. И скрепя сердце, Скорцени вынужден был согласиться.

Маренн договорилась с де Кринисом, чтобы он заменил ее в клинике на время отсутствия. Всегда, когда дело касалось ее детей, Маренн принимала решение не раздумывая. Не раздумывая, жертвовала собой.

Париж… Город ее детства слишком хорошо знал ее и, конечно, помнил. Она сопровождала Скорцени в гражданской одежде, под чужим именем. Но лицо… Лицо Марианны Первой мировой с портрета Серта – его не заменишь, его не так-то просто скрыть. Как ни странно, ее популярность во Франции до сих пор оставалась велика. Гельмут Кнохен с удивлением рассказывал, что из допросов маки, захваченных гестапо, до него доходили невероятные легенды о том, что Мари Бонапарт, воспитанница маршала Фоша, сражается в отрядах Сопротивления, что ее видели под Лионом, а кто-то даже разговаривал с ней в Нормандии. Другие утверждали, что она находится в Англии с де Голлем, и они читали подписанное ей воззвание к французскому народу. Даже покинув родину навсегда, Марианна Первой мировой была любима французами, она вдохновляла их на сопротивление. Она понимала, насколько сильным оказалось бы потрясение, если бы ее узнали в Париже, причислив к пособникам немцев.

Скорцени строго-настрого запретил Маренн выходить из машины на улицах, появляться без сопровождения в общественных местах, и приказал постоянно носить темные очки, снимая их только в присутствии немцев и сочувствующих режиму французов. Он был уверен, что к их числу не принадлежал никто, с кем раньше близко общалась жена. Однако Маренн знала, что это не так. Ведь главным сочувствующим режиму французом был не кто иной, как Петэн, близкий друг маршала Фоша.