Нить

В это время в темном сознании Леонидаса кружились в дьявольском танце воспоминания и видения. Он еще не знал, что все, чему он был свидетелем и что совершил сам, уже никогда не сотрется из памяти. Сладким снам не будет возврата. С немногими уцелевшими своими людьми он вошел в Смирну несколько дней назад, надеясь уплыть отсюда в Салоники. Британские, французские, итальянские и американские военные корабли спокойно стояли в гавани, но ни одного греческого флага не было видно. Они опоздали. Греческие суда уже ушли, увозя тысячи их товарищей по оружию.

Измученные долгим переходом, они нашли на улице местечко для отдыха. Потом отыщется какой-нибудь выход, а пока они погрузились в тревожный сон прямо на твердых камнях мостовой.

Через несколько часов Леонидаса накрыло серым одеялом. Нет, это было не то мягкое стеганое покрывало, которое когда-то накидывала ему на плечи мать, чтобы теплее было зимой. Это была пелена темного дыма, вползавшего через ноздри в легкие. Ему снился пожар, уничтоживший их семейное предприятие. Тот жаркий день и разрушительное буйство огня ожили в памяти с необычайной ясностью. А затем послышались крики:

– Пожар! Пожар! Горим!

Крик разбудил Леонидаса, и он понял, что едкий, горький запах ему не приснился. В Смирне до сих пор сохранялся относительный порядок, учитывая то, что ее население за последние дни увеличилось на несколько сотен тысяч, но теперь ею овладел хаос, и город ходил ходуном, как во время землетрясения. Люди бегали по улицам с криком и плачем. В глазах богатых и бедных застыл один и тот же ужас. Над Смирной встало зарево.

Солдаты разом вскочили на ноги. Страх прогнал усталость. Потоки людей проносились мимо, к морю, кто-то прижимал к груди детей, но большинство бежали с пустыми руками. Попадались стайки ребятишек, высыпавших из школ и приютов, мелькнула богато одетая женщина, успевшая схватить самую дорогую шубу и теперь резко выделявшаяся из толпы в своих соболях. Беженцы, что стеклись в город за последние несколько дней, судорожно сжимали в руках узлы с пожитками, которые уже протащили за собой сотни, если не тысячи километров. Все они бежали в одном направлении. К порту.

Армянский квартал Смирны подожгла турецкая конница, что ворвалась в город, сея гибель и разрушение. Греки, прятавшиеся в своих домах, на верхних этажах, с ужасом слышали, как внизу выбивают двери и обыскивают комнаты. Потом до них доносился запах бензина, которым поливали стены дома, прежде чем поджечь. Выбор был небольшой: обнаружить себя, и тогда их искромсают на куски, или же умереть в огне.

Слухи распространялись быстрее пожара: об изнасилованиях и увечьях, об отрезанных женских головах на каждом столбе, о крысах, пожирающих человеческие внутренности. Какие бы преступления ни совершили греки, турки намерены были отплатить за них сторицей. Единственной надеждой было добраться до моря. Смирна рушилась на глазах.

– Надо как-то выбираться, – сказал Леонидас солдатам; он чувствовал, что не оправдал их надежд, что это из-за него они застряли в этом городе.

– Да ведь в таком виде мы живые мишени, – сказал один из совсем юных новобранцев, дергая себя за рукав форменной рубашки.

– Турки никого не помилуют, – согласился капитан. – Но будет, пожалуй, безопаснее, если мы разделимся и станем пробиваться в порт порознь. Так меньше будем бросаться в глаза.

– А где соберемся?

– Надо попасть в любую лодку, в какую удастся. Встретимся в Салониках.

Для людей, которые два года провели вместе, прощание вышло не слишком теплым, но теперь настало время каждому самому о себе позаботиться. Леонидас смотрел, как потрепанные остатки его полка смешиваются с людским потоком, несущимся к морю. Вскоре их было уже не различить в толпе.

Прежде чем бежать следом, Леонидас оглянулся. Столбы огня и дыма вздымались высоко в небо. Земля у него под ногами вдруг качнулась от взрыва, а затем он услышал грохот рушащегося дома, звон бьющегося стекла, громыхание рассыпающихся кирпичей. Как и сотни тысяч людей вокруг, он понял: времени на то, чтобы спастись из горящего города, остается совсем немного.

В порту местные жители и беженцы дрались за место хоть в какой-нибудь лодке. Первоначальный порядок, когда люди чинно становились в очередь, надеясь, что места хватит, сменился хаосом. Теперь, когда город пылал и в каких-нибудь нескольких сотнях метров отсюда творились чудовищные зверства, всех охватила паника. Страх нарастал с каждым новым человеком, прибивающимся к толпе, что уже заняла собой площадь ровно в километр шириной и несколько сотен метров длиной. Это была катастрофа.

Леонидас, не обремененный ни спутниками, ни пожитками, сумел пробиться в центр толпы. Он видел, как уходят в море маленькие лодчонки, выше бортов набитые стульями, матрасами и чемоданами. В другие лодки, рассчитанные на одного человека с рыболовной сетью, набивалось человек по двадцать. Слышался плеск: люди бросались в воду в надежде вплавь добраться до какого-нибудь итальянского судна и попросить убежища. Иногда раздавался выстрел, и пловца снимал турецкий снайпер.

Леонидаса опалило стыдом. Каждый убитый грек – это возмездие за мертвого турка. В какую же бессмысленную игру это превратилось! Смерть человека, который только что на его глазах ушел под воду, была, по крайней мере, быстрой, а он-то знал, сколько раз он сам и его люди старались, чтобы страдания жертвы, прежде чем она наконец испустит дух, были как можно более долгими и мучительными.

До сих пор видения позора и ужаса последних месяцев преследовали его только по ночам, а теперь отравляли каждый миг его существования и наяву. Он отвел взгляд от воды и стал пробиваться назад, против потока людей. Глаза у него слезились от дыма, из груди рвались рыдания. Нельзя ему бежать. У него столько преступлений на совести, как же он может лезть вперед, на место кого-то другого – мужчины, женщины, ребенка? Любой из них заслуживает жизни больше, чем он. В эти месяцы боев солдат захлестнула волна ненависти, и им казалось, что любое их действие оправданно, а теперь все это сменилось выворачивающим душу отвращением к себе. Омерзительные картины зверских жестокостей вставали у него перед глазами – одна за другой, еще и еще… Порт Смирны исчез – вместо него перед Леонидасом проплывали мрачные воспоминания последних недель.

Тот, кто не был занят исключительно собственным спасением, непременно заметил бы худого, как скелет, обожженного солнцем офицера, бредущего, словно в забытьи, прочь от моря. Его всклокоченные волосы были белыми от пыли, слезы текли по изрытому глубокими морщинами, раньше срока постаревшему лицу.

Навстречу ему шла женщина с двумя девочками в вышитых платьях. «Афины?» – то и дело спрашивала она и направлялась туда, куда ей указывали – в очередь к кораблю, плывущему в Пирей, ближайший к Афинам порт. Ее вежливость и красота служили пропуском – толпа раздвигалась, чтобы дать дорогу ей и детям. Жалобный плач малышки тронул бы и каменное сердце.

В это время совсем близко рухнул дом, разлетелись искры. Женщина стояла уже в нескольких метрах от начала очереди.

Тлеющий уголек попал девочке на рукав. Он тут же прожег материю, опалил кожу, девочка громко закричала от боли и выпустила руку матери, чтобы сбить пламя. Мать тем временем неуклонно пробивалась вперед, и в следующий миг ее уже усадили в маленькую лодку.

Заметив, что дочери рядом нет, женщина закричала:

– Где моя Катерина? Где моя девочка? Катерина! Катерина! Катерина! Малышка моя!

Она стала требовать, чтобы ее выпустили обратно, но при ее отчаянной попытке вскочить маленькая лодка начала раскачиваться, и своей паникой она явно подвергала опасности остальных.

– Люди бьются за то, чтобы попасть в лодку, а не на берег сойти! – проворчал какой-то здоровяк, хватая ее за руку и усаживая на место. – Ну-ка, сядьте быстро, черт возьми, иначе нам отсюда не выбраться! Кто-нибудь другой вашего ребенка захватит.

Между пятилетней девочкой и морем уже стояла стена людей, сквозь которую малышке не было видно матери.

Девочка держалась на удивление спокойно. Это был ее родной город, и она не сомневалась, что найдет кого-нибудь, кто ей поможет. Сквозь водоворот криков, ужаса и огня она побрела из порта. Обожженная рука нестерпимо болела.

Тем временем Леонидас все так же, ничего не видя перед собой, неровным шагом шел прочь. Голову сверлила боль, крики отдавались в ней, словно звучали не вокруг, а прямо под черепом. Он опустился на землю у какой-то двери и зажал уши ладонями, чтобы не слышать царящего вокруг хаоса.

Наконец он поднял глаза, словно почувствовав на себе детский взгляд. Девочка в белом платьице была похожа на ангела, только без крыльев, а пожар в отдалении, у нее за спиной, придавал ей какое-то сверхъестественное свечение. Это была фея, небесный дух, и однако же она плакала.

Вид ее слез заставил Леонидаса встряхнуться, и он поднялся.

Рядом с этим маленьким ангелом он почувствовал себя храбрецом. Он увидел, что девочка держится за руку.

– Больно, – сказала она без робости.

– Дай я посмотрю.

Обожженное место нужно было чем-то перевязать, и Леонидас, чуть поколебавшись, оторвал свой рукав.

– Надо бы тебя перебинтовать как следует, ну да ладно, пока что и так сойдет, – сказал он, обвязывая девочке руку; грубый хлопок цвета хаки смотрелся дико рядом с тонким белым муслином, украшенным, как заметил Леонидас, искусно вышитыми цветами.

– Ну и куда же ты идешь? Почему бродишь здесь одна?

– Мама с сестричкой уплыли… – Она повернулась и показала рукой в сторону моря. – На лодке.

Ее наивная доверчивость была поразительна.

– Ну так, значит, надо и тебя посадить на лодку, так?

Девочка протянула руки, чтобы Леонидас мог поднять ее, и они вместе двинулись обратно, к шумной толпе.

– Как тебя зовут? – спросил Леонидас. – И откуда ты?

– Меня зовут Катерина. И я ниоткуда.

– Откуда-нибудь должна же ты была взяться, – шутливо проговорил Леонидас, довольный, что удалось отвлечь ее разговором.

– Мне не надо было ниоткуда браться. Я сразу тут была.

– Значит, ты здесь живешь? В Смирне?

– Да.

Как ни странно, Леонидас поймал себя на том, что улыбается. Эта детская отстраненность от происходящего казалась почти мистической. Даже отчаяние его как-то поубавилось.

Катерина была легче пушинки. Как фея, подумал он. До сих пор он носил на руках только одного ребенка – своего племянника Димитрия, да и то больше года назад. Но и тогда Димитрий, кажется, весил больше, чем эта маленькая особа. Даже сквозь густой запах пота и дыма, окружавший Леонидаса, он чувствовал, что от девочки, так крепко обхватившей его руками за шею, пахнет чистым бельем и свежими цветами.