Изумруды к свадьбе

Филипп вдруг торопливо заговорил о садах и стал настаивать на том, чтобы показать мне скульптуры, которые были выполнены Шарлем Лебреном вскоре после того, как он завершил работу над фресками в Зеркальном зале Версаля.

– К счастью, в дни Революции они не пострадали, – объяснил он.

Я чувствовала его благоговение перед всем, что было связано с замком. И этим он мне очень нравился. Я также испытывала к нему признательность за то, в какой деликатной форме он принес мне свои извинения за все сказанное им во время нашей первой встречи. Искренние радость и удовольствие, которые доставила ему моя победа, тоже не могли оставить меня равнодушной…

Моя жизнь в замке вошла в свою колею. Рано утром я приходила в галерею и работала до второго завтрака. Потом выходила погулять, возвращалась, когда начинало уже смеркаться, а в это время года – приблизительно после четырех часов. Потом я готовилась к следующему рабочему дню, смешивала различные растворы, перечитывала сделанные ранее заметки – так проходило время до обеда.

Обычно я ела у себя в комнате. Но несколько раз мадемуазель Дюбуа приглашала меня составить ей компанию. Я не могла отказаться, хотя каждый раз испытывала большое искушение придумать какой-нибудь предлог и остаться в своей комнате. Мне приходилось раз за разом выслушивать историю ее жизни. Она была дочерью юриста. Ее никогда не воспитывали в расчете на то, что ей придется самой зарабатывать на жизнь. Поэтому, когда отец умер от сердечного приступа, она, оставшись без единого пенни, вынуждена была пойти в гувернантки. Рассказывая, она уж слишком жалела себя. Ее история выглядела такой серой и скучной, что я решила не нагонять на нее ответную скуку рассказом о собственной жизни. После обеда я читала одну из книг, взятую в библиотеке.

Так прошел ноябрь, а я постигла лишь внешние проявления жизни в замке. Хотя порой мне казалось, что я начинаю ее понимать и осмысливать, правда, еще очень смутно. Как будто слышала музыку, но едва различала саму мелодию.

Однажды, выехав из замка верхом на Бономе, я встретилась с Жан-Пьером, который тоже был верхом. Он, как всегда, радостно приветствовал меня и спросил, не собираюсь ли я заглянуть к ним. Я сказала, что да.

– Тогда давайте сначала съездим на виноградники Сен-Вайян, а потом уже к нам.

Я еще никогда не была в Сен-Вайяне и потому с радостью согласилась. Мне нравилось его общество, и, когда Жан-Пьера не оказывалось дома в момент моего посещения Бастидов, все выглядело как-то по-другому. Он всегда был веселым и улыбающимся, что мне очень импонировало.

Мы разговаривали о наступающем Рождестве.

– Вы проведете праздник с нами, мадемуазель? – спросил он.

– Это официальное приглашение?

– Вы же знаете, что я не умею быть официальным. Это просто высказанное от всего сердца желание нашей семьи…

Я сказала, что с большим удовольствием принимаю приглашение.

– Но мои мотивы весьма корыстные, мадемуазель.

Жан-Пьер немного нагнулся и характерным движением чуть дотронулся до моей руки. Я не отвела взгляда от его глаз и подумала, что его манера давать мне понять, что я ему не безразлична, – всего лишь естественная галантность француза, с которой он обращается ко всем женщинам.

– Я ничего вам не буду рассказывать о праздновании Рождества, – сказал он. – Это должно стать для вас сюрпризом.

Когда мы добрались до Сен-Вайяна, меня представили месье Дюрану, тамошнему управляющему. Его жена принесла вино и очень вкусные маленькие пирожки. Пока мужчины обсуждали различные дела, мадам Дюран занялась мной.

Она знала обо мне очень многое: сразу стало ясно, что жизнь замка Гайяр обсуждалась в округе, порождая всяческие сплетни и слухи. Что я думаю о замке, о графе? Я тщательно обдумывала ответы, и она вскоре поняла, что вряд ли сможет узнать от меня что-нибудь новое, поэтому перешла к своим собственным делам, рассказывая, как много ей приходится трудиться за месье Дюрана, ибо сам муж уже стар и с трудом может работать.

– Ах, эти волнения и беспокойства! Каждый год одно и то же, и так вот уже десять лет – с тех пор, когда на виноградники напала эта ужасная болезнь. Словом, дела в Сен-Вайяне идут не самым лучшим образом. Но месье Жан-Пьер просто волшебник. Вино замка снова стало таким же прекрасным, как раньше. Я очень хотела бы надеяться, что господин граф скоро позволит моему мужу выйти на покой.

– Разве месье Дюран должен получить разрешение графа?

– Конечно, мадемуазель. Граф даст ему домик. Боже, как я жду этого дня! Я заведу цыплят и корову, а может быть, две. И для мужа это будет просто великолепно. Он уже достаточно потрудился, что еще надо старому человеку? Разве способен он в его возрасте бороться со всеми этими напастями? Разве кто-нибудь, кроме Бога, может знать, когда случатся заморозки, которые уничтожат виноградники? Особенно весенние. День может быть великолепным, и вдруг ночью, как вор, подкрадывается мороз, который мгновенно лишает нас урожая. А когда лето слишком влажное, на виноградники нападает масса вредителей, а ягоды родятся кислыми. Нет, это под силу только молодому мужчине, такому, как Жан-Пьер.

– Будем надеяться, что месье Дюран скоро отдохнет.

– Все в руках Господних, мадемуазель.

– Или в руках графа?

Она кивнула, как будто хотела сказать то же самое.

Через некоторое время Жан-Пьер освободился, и мы покинули Сен-Вайян. По дороге мы говорили о Дюранах.

– Мне сказали, что он ждет решения графа, – не без удивления заметила я.

– О да, – ответил Жан-Пьер. – Здесь все зависит от него.

– А вы с этим не согласны?

– Считается, что времена деспотичных правителей уже канули в Лету.

– Но вы же можете уйти? Неужели он способен помешать вам?

– И оставить свой дом?

– Но если вы его ненавидите… Когда вы говорите о нем, ваш голос становится жестким, и выражение ваших глаз…

– Это ни о чем не говорит. Я гордый, может быть, даже слишком. И это место – такой же мой дом, как и его. Разница лишь в том, что его семья живет в замке. Но все мы выросли и воспитаны под сенью замка, и это тоже наш дом… такой же наш дом, как и его.

– Я понимаю.

– И если я не люблю графа, ну что ж… Разве его это волнует? Да его тут практически не бывает. Он предпочитает жить в своем доме в Париже. Он не снисходит до того, чтобы замечать нас. Мы не достойны его внимания. Но я никогда не позволю ему заставить нас покинуть свой дом. Я работаю на него потому, что должен, но стараюсь не думать о нем и не видеть его. Скоро и у вас появится такое же чувство. И не исключено, что уже появилось.

И он неожиданно запел. У него был приятный тенор, который вибрировал от переполнявших его эмоций:

Кто они, эти богатые люди?

Разве они нечто большее, чем я, у которого ничего нет?

Я бегу, я иду, я двигаюсь, я прихожу;

И я не боюсь потерять свое счастье.

Я бегу, я иду, я двигаюсь, я прихожу,

И не боюсь потерять свое благополучие.

Он кончил петь и улыбнулся мне в ожидании комплиментов.

– Мне очень понравилось, – сказала я.

– Я рад.

Он так пристально смотрел на меня, что я смутилась и слегка пришпорила лошадь. Боном пустился галопом. Жан-Пьер быстро нагнал меня, и вскоре мы вернулись в Гайяр.

Когда мы проезжали мимо виноградников, я увидела графа. Он только что вышел из конторы. Увидев нас, он слегка поклонился.

– Вы хотели видеть меня, господин граф? – спросил Жан-Пьер.