Страстная Лилит

– Понимаете, я отвечаю за работу, – сказала Дженни, гордясь этой ответственностью.

В этом удивительном городе они пережили несколько по-настоящему приятных моментов. Они видели Хрустальный дворец, хотя и не могли позволить себе заплатить шиллинг, чтобы попасть внутрь в те дни, когда туда пускали низшие классы. Но необыкновенное удовольствие доставляло стоять у дворца и смотреть на него, пусть и со стороны. Вчетвером они в субботу вечером несколько часов провели на соседнем рынке, выглядевшем совершенно фантастически в свете мерцающих газовых ламп, масляных ламп и свечей, освещающих прилавки. Им показалось, что уличные торговцы выкрикивают что-то на иностранных языках; невозможно было очутиться там и не поддаться всеобщему возбуждению, не радоваться, увидев это впервые, не стараться Что-то выгодно купить. Продавали рыбу, горячие пироги, яблоки, чашки, блюдца, поношенную одежду; работали лавки мясников, бакалейщиков и аптеки с витринами, уставленными бутылками с подкрашенной водой. Всюду было полно попрошаек – слепых, инвалидов или просто в лохмотьях. Вразнос продавали кресс-салат, апельсины, желтофиоли и лаванду. У прилавка они выпили по чашке кофе с сандвичами с ветчиной, развлекая продавца своим непривычным для него выговором и позабавившись его лекцией о том, какие зловредные типы норовят попасть в большой город.

Повезло и другим из их компании, а не только Аманде с ее сорочками. Наполеон получил шиллинг на вокзале за то, что поднес какому-то джентльмену пакет. Он принес монету домой, и она казалась целым состоянием. Уильям слушал в парке речь чартиста[7 - Чартист – участник первого массового, политически оформленного революционного движения пролетариата – чартизма – в Великобритании в 1830-1850 гг.], и с тех пор глаза его блестели; Лилит, услышав игру шарманки на Кенсингтон-роуд, недалеко от Хрустального дворца, станцевала под эту музыку, а несколько человек остановились посмотреть на нее, посмеялись и бросили ей немного медных монет. Так что у них у всех создалось впечатление, что улицы этого города все же вымощены золотом, и если очень постараться, то можно его найти.

– Если, – сказала Лилит, – мы совсем обеднеем, если будем страдать от голода, я думаю, Фрит нам поможет.

– Но мы не знаем, где он, – ответила Аманда.

– Ты могла бы написать Алисе. Ведь послать письмо стоит всего лишь один пенс. Ты умеешь писать письма.

– Я и не подумаю писать Алисе. Я убежала из дому и оборвала все связи.

– Ну не с Фритом же. Напиши Алисе. Думаю, ей бы хотелось знать, где ты.

– Не стану я делать ничего такого. Это озадачило бы ее. Кроме того, дало бы ей понять, где мы находимся. А что, если мой отец приедет сюда?

Лилит вынуждена была признать, что это создало бы трудности. Джоз Полгард мог прослышать и приехал бы в Лондон. Лилит перестала уговаривать Аманду написать Алисе, но Аманда знала, что она не перестала думать об этом.

Но вот взошло солнце и настало время подниматься и начинать новый день. Это был первый день, когда Аманде не надо было выходить из дому вместе со всеми. Ее переполняли гордость и счастье оттого, что ее ждала работа.

За завтраком в комнате у девушек каждый получил по кусочку хлеба и по одной печеной картофелине. Все говорили о том, что они собираются делать.

Уильям должен был продавать кресс-салат. Аманда догадывалась, что он пойдет поближе к парку в надежде услышать другие выступления.

Лилит начала напевать одну из песенок, которые намеревалась потом исполнять на улицах. Она пела их на собственные мелодии и танцевала при этом. Супруги Мерфи сказали ей, где можно купить листки с песенками за четверть пенса; перепродавали они их за полпенса. Лилит самонадеянно просила за свои песенки целый пенс, потому что, как она говорила, она не только пела, но и танцевала, продавая их; как ни странно, она часто получала пенс и уже начала зарабатывать больше старика, научившего ее торговать. Ее забавные гримасы, непривычный акцент, живость и обаяние уличной девчонки привлекали Людей; все это заставляло их смеяться, а смех на этих улицах ценился превыше всего. Люди готовы были платить за то, чтобы посмеяться, и Лилит поняла, что у нее есть уловка, как выудить деньги из их карманов. Она стала главным кормильцем в их маленькой группе, обнаружив, что может зарабатывать десять шиллингов в неделю – зарабатывать легко и приятно, – столько же, сколько зарабатывали вместе искусная мастерица делать цветы из шелка и ее муж. Лилит заважничала. Она стала главной в их компании и поняла, что, несмотря на внешность чужеземки и непривычный акцент, близка лондонцам. Она не глупее их и такая же смекалистая, а вот трем другим смекалки не хватало. Лилит быстро освоилась в этом лабиринте улиц и уже знала их, как сельские тропинки, знакомые с детства.

Наполеон приобрел метлу и был счастлив. Известность как подметальщик он пока не приобрел, но у него был свой участок, а почтенный подметальщик перехода на Риджент-стрит позволял ему работать на своем переходе во время своего отсутствия в течение двух-трех часов каждый день. Для Наполеона это было увлекательной игрой; он никогда не знал, когда ему заплатят за работу, но он всегда помнил человека, давшего ему шиллинг, и таков был его характер, что каждое утро перед выходом на работу он был убежден, что днем ему повезет и он принесет в казну еще один шиллинг и что каким-то чудом в этот день ему достанется собственный переход.

Аманда не сожалела, что завтрак закончился и они разошлись по своим делам. Она взяла пакет, развязала его и приступила к работе.

Утром к ней заглянула Дженни, чтобы посмотреть, как ей работается, и поморщилась слегка, увидев пришитые пуговицы.

– Не следует притягивать их так плотно, дорогуша, от этого собираются морщины вокруг. И за эти складочки они не платят. Или меньше платят. Вам следует быть аккуратнее. Смотрите. Дайте я покажу вам.

Она присела ненадолго и пришила несколько пуговиц своими ловкими пальцами; Аманда устыдилась, увидев ее скорость, напомнившую ей образец вышивки Марты Бартлетт, законченный в 1805 году и сохраняемый для Аманды в качестве примера.

– Вам ведь надо делать свою работу, – сказала она.

– Вы правы, дорогуша. Нельзя терять время, пока светло. Когда закончите работу, дайте мне поглядеть на сорочки, и я вам скажу, какие надо переделать. А сомнительные сложите в середину пачки. Тогда их могут не заметить. Хотя к новичкам они особенно придирчивы.

– Я никогда не смогу работать так быстро, как вы.

– Господь с вами, это придет со временем. Хрустальный дворец не за день построили, любушка.

– Не могла бы я... принести их вниз к вам в комнату и работать с вами? Мы могли бы во время работы поболтать. Я была бы рада.

– Я поднимусь сюда, – сказала Дженни. – Здесь светлее.

– Пожалуйста, приходите. Я буду так рада.

Дженни принесла свое рукоделие в мансарду и, в то время как Аманда пришивала пуговицы, принялась делиться с ней воспоминаниями о своем прошлом. Она рассказала, как была в учении у портного.

– Это была тяжелая жизнь, дорогуша... хотя сперва я думала, что она будет хорошей. Я ведь и жила у него. Здесь, говорила я себе, тебе обеспечен обед, джин, и ночлег. Но работа-то была сдельной. Понимаете, если заказ был срочный, то мы работали над ним вдесятером. Вообще-то портному хватило бы и пятерых работниц, если бы не эти срочные заказы. После них работы не было, а мы платили за жилье и еду... так что, когда снова появлялась работа, вся плата наша за нее уходила за уже съеденную пищу и постель, и никакого заработка мы не имели, работали ни за что. Это была тяжелая жизнь. Да ведь, сказала я себе, лучше тебе стать самостоятельной, Джин. Так и повелось. Но работа с этими сорочками... Вам за нее надо держаться, чтобы хоть что-то зарабатывать.

– Как это неправильно! – воскликнула Аманда. – Как несправедливо.

– Да, дорогуша, думаю, это так... Но портной, бывало, говорил, что за свой товар нужно назначать правильную цену, иначе его не продать. А если люди хотят получить заказанные вещи быстро, тут уж делать нечего, нужно в лепешку расшибиться, но выполнить заказ в срок.

Дженни с покорным видом работала иглой, а Аманда рассуждала совсем как Уильям:

– Если бы люди могли объединиться. Если бы только можно было что-то исправить... Если люди хотят, чтобы для них что-нибудь было быстро сделано, они должны больше платить. И цены следует поднять, чтобы работающие люди зарабатывали достаточно для того, чтобы покупать себе еду и иметь приличное жилье.

– Эй, дорогуша, вы себе палец укололи. Смотрите! Вы запятнали кровью ту сорочку. Им это не понравится. Знаю случаи, когда они не платили за сорочки, на которых оказывались пятнышки крови. Но это внизу, на спине. Я покажу вам, как ее свернуть, чтобы было незаметно. Ах, храни вас Боже, не уколитесь еще раз... а то ничего не заработаете.

Пришивание пуговиц на сорочки, как оказалось, требовало навыков. Аманда усердно трудилась. Деньги, которые она получит за сорочки, будут первыми заработанными ею деньгами, а то она одна из их компании ничего до сих пор не внесла. Аманда могла утешить себя тем, что привезла с собой денег больше, чем другие; привезла она также и одежду, которая согревала их ночами и которую Лилит с удовольствием носила днем; но все равно ей очень хотелось зарабатывать деньги самой, как и ее друзья.

Только к четырем часам Аманда пришила все пуговицы.

– Я расскажу вам, куда их отнести, – сказала Дженни. – Я бы отнесла их сама, но у меня еще много работы. Прямо из переулка выходите в сторону Тичфилда и дальше к Оксфорд-стрит, поверните налево и, перейдя через дорогу, идите дальше прямо к Дин-стрит. Идите по ней до первого поворота налево, потом повернете направо и увидите Фиддлерс-корт, там и будет та лавка. Такое высокое здание... высокое и узкое. Ошибиться невозможно.

Аманда завернула сорочки и вышла из дому.

Народу на улицах было пока еще не так много, как будет несколько позже, когда на них выйдут продавщицы и подмастерья размять ноги, когда клерки закончат свою работу и присоединятся к потокам экипажей и пешеходов, устремляющихся, как обычно, в сторону Гайд-парка.

Следуя указаниям Дженни, она вскоре пришла к Фиддлерс-корту, небольшому и затхлому месту с высокими домами, которые, казалось, смыкались вверху, чтобы пропустить как можно меньше воздуха. Несколько чумазых детей сидели на корточках на булыжной мостовой, а другие качались на веревке, которую они привязали к фонарному столбу.

Она тотчас узнала нужную ей лавку, потому что в ее витрине лежали стопки сорочек. Она робко приблизилась и заглянула в окно полуподвального этажа, где смогла разглядеть женщин, работающих за столами. Внизу было темновато, и некоторые из женщин держали ткань прямо возле своего носа. Аманда поежилась. До нее донесся смешанный запах потных тел и грубой ткани.

Она спустилась по трем каменным ступенькам в небольшой темный проход, с правой стороны которого увидела дверь с надписью «Наведение справок». Аманда неуверенно постучала.

– Войдите! – раздался низкий голос, и она вошла.

В маленькой комнате среди стопок сорочек сидел толстяк. На нем была грязная рубашка с расстегнутым воротом. В комнате было очень жарко и над тарелкой с мясом блюдом, стоявшей на столе, кружились мухи. На рубашке толстяка виднелись крошки еды, а на бороде блестели капельки темного пива – наполовину опустошенная пивная кружка стояла у него под рукой.

– Ага! – сказал он, увидев Аманду. – Стало быть, леди принесла готовые сорочки, не так ли?

Он осклабился и, хотя у него и был отталкивающий вид, Аманда почувствовала облегчение, увидев признак дружелюбия. Он похлопал по столу, за которым сидел.

– Кладите их, леди. Кладите.

Она положила пакет на указанное им место.

– Впервые здесь, а?

Аманда кивнула в ответ.

– Стало быть, вы принесли готовые сорочки, а? – повторил он, а потом спросил скептически: – И вы хотите, чтобы я заплатил вам за них, а?