Изумруды к свадьбе

Эта новость быстро распространилась и по замку, и в соседнем городке.

Граф пришел в галерею, когда я работала. Стояло прекрасное солнечное утро, а поскольку дни стали длиннее, я проводила теперь за работой гораздо больше времени. При ярком освещении отреставрированные картины выглядели еще лучше, и граф рассматривал их с большим удовольствием и интересом.

– Великолепно, мадемуазель Лоусон, – прошептал он. Его глаза смотрели на меня с таким выражением, которого я никак не могла понять. – И в чем состоит смысл операции, которой вы сейчас заняты?

Я объяснила ему, что картина, над которой в тот момент трудилась, была сильно повреждена. На ней отошли целые слои краски, и я заполняла отсутствующие места гипсовой мастикой, которую потом собиралась подретушировать.

– Вы настоящий художник, мадемуазель Лоусон.

– Как вы уже однажды заметили – художник по призванию, но не состоявшийся как профессионал.

– Но вы мне простили, хотя и не забыли это не слишком любезное замечание?

– Человек не обязан прощать других, если они говорят ему правду.

– Вы такая умная и энергичная. И мы все, в том числе эти картины, нуждаемся в вас.

Он подошел ко мне совсем близко, его глаза по-прежнему были прикованы к моему лицу. И в них сквозило восхищение… Или я ошибалась? Я хорошо представляла себе, как сейчас выглядела. Коричневая блуза никогда не была мне к лицу, а волосы имели привычку выбиваться из-под шпилек и заколок. Так что вряд ли его могла привлечь моя внешность.

Конечно, это было всего лишь проявление нарочитого внимания, обычного для всех волокит и донжуанов. Подобная мысль мгновенно испортила мне настроение и радость от такого милого обращения со мной графа, и я постаралась выбросить ее из головы.

– Вам не следует волноваться, – заметила я. – Я использую краску, которая легко растворяется, поэтому ее очень просто смыть. Вы знаете, в чем сложность реставрации старых картин?

– Нет, – ответил он.

– Когда создавались эти полотна, художники сами смешивали краски. Только они знали секреты своего ремесла… и у каждого был собственный метод. Вот почему работы старых мастеров считают уникальными и так высоко ценятся. Вот почему их так сложно копировать.

Он внимательно слушал.

– Ретуширование – очень тонкая операция, – продолжала я. – И реставратор, конечно, ни в коем случае не должен привносить в оригинал свое собственное видение натуры.

Неожиданно мне показалось, что граф понимает, что за потоком слов я пытаюсь скрыть свое смущение, и это его забавляло.

Затем он вдруг сказал:

– Оказывается, это весьма опасно. Пожалуй, то же самое, как пытаться создать человека в том виде, в каком вы хотели бы его видеть, то есть пытаться подчеркнуть хорошее… и скрыть, убрать злое и недоброе.

– Я думала только о картинах. Это единственный предмет, о котором я могу говорить с достаточной уверенностью.

– А ваш энтузиазм показывает, что вы являетесь настоящим экспертом. Скажите, а каковы успехи моей дочери в английском языке?

– Они просто замечательны.

– А вы не считаете, что забота о картинах и занятие с моей дочерью являются для вас слишком большой нагрузкой?

Я улыбнулась:

– И то и другое доставляет мне огромное удовольствие.

– Я очень рад этому. А то я боялся, что жизнь у нас покажется вам весьма скучной.

– Ни в коем случае. И еще – я должна поблагодарить вас за разрешение пользоваться конюшней.

– Не за что. Теперь жизнь в замке стала более тихой и спокойной, чем прежде. – Он взглянул куда-то вдаль и добавил холодно: – После смерти моей жены мы больше не развлекаемся, как бывало. Может быть, что-нибудь изменится после женитьбы моего кузена, когда его жена станет хозяйкой замка.

– Или если вы сами, женитесь, – импульсивно вставила я и была уверена, что услышала прозвучавшую в его голосе горечь, когда он спросил:

– А что заставляет вас думать, что я могу жениться?

Поняв, что допустила бестактность, я, как бы себе в оправдание, промямлила:

– Ну, это вполне естественно, что со временем…

– Полагаю, что вам известны обстоятельства смерти моей жены, мадемуазель Лоусон?

– Да, я слышала… разговоры, – ответила я, ощущая себя при этом так, будто угодила одной ногой в трясину и должна как можно скорее отступить обратно, пока меня не засосало.

– О, – усмехнулся он, – разговоры! Находятся люди, которые считают, что я убил свою жену.

– Уверена, что вы не обращаете внимания на подобный вздор.

– Вы смущены? – спросил он с недобрым блеском во взгляде. – Это свидетельствует о том, что вы вовсе не убеждены, что слышали вздор. Вы считаете меня способным на самые темные поступки. Ведь так?

Мое сердце бешено забилось в груди.

– Вы, конечно, шутите, – сказала я.

– Это как раз то, что можно было бы ожидать от англичанина, мадемуазель Лоусон. Малоприятная тема для разговора, и мы больше не будем обсуждать ее тему. Лучше верить в то, что виновата сама жертва.

Он вновь обрел спокойствие, причем так же быстро, как за мгновение до этого стал вдруг резким и злым.

– А вы, мадемуазель Лоусон, просто восхитительны. Вы же понимаете, что в данных обстоятельствах я никогда не смогу снова жениться. Вы, наверное, удивлены тем, что я обсуждаю с вами свои взгляды на брак?

– Да, действительно, удивлена.

– Вы такой благодарный и сочувствующий слушатель, так откровенно демонстрируете здравый смысл и искренность, что эти качества толкнули меня на столь неблагоразумный поступок, как обсуждение с вами моих личных дел.

– Я даже не знаю: благодарить ли мне вас за комплименты или извиниться за то, что втянула вас в такое искушение.

– Поступаете, как всегда – или почти как всегда, – говорите то, что думаете. Именно поэтому я хотел бы задать вам вопрос, мадемуазель Лоусон, Сможете ли вы ответить на него откровенно?

– Я постараюсь.

– Прекрасно, тогда я спрашиваю: считаете ли вы, что я убил свою жену?

Я была потрясена. Его глаза были наполовину прикрыты веками, но я знала, что он внимательно и настороженно смотрит на меня, пока я в течение каких-то секунд не отвечала на его вопрос.

– Благодарю вас, – коротко сказал он.