Страстная Лилит

Когда он взял ее за руку, ей подумалось, что когда-то все это уже было. Он сам открыл дверь, и они оказались в холле, где едва светились газовые лампы.

– Я им сказал, чтобы ложились спать и не ждали меня. Лилит, любовь моя, тебе это что-нибудь напоминает?

– Да, – прошептала она.

Они вместе поднялись по лестнице, как это уже бывало прежде.

* * *

Весь дом ждал. Прислуга ходила на цыпочках и разговаривала Шепотом. В то утро в доме появились акушерка с нянькой. Они охраняли комнату, в которой лежала Аманда, как драконы, прибавленные злой феей охранять плененную принцессу.

Одни они сохраняли в доме спокойствие, отвечая на все вопросы с высокомерными улыбками: «Все в полном порядке. Нечего суетиться». В этих ответах подразумевалось: «Да и как может быть иначе, когда мы дежурим!»

Для Хескета ожидание было мукой. Он вышагивал по библиотеке, время от времени останавливаясь и прислушиваясь к звукам, которые сказали бы ему, что ожидание кончилось. Когда же раздадутся шаги на лестнице? Когда же раздастся плач ребенка?

Пока он ждал этих звуков, ему казалось, что он ждет и других... звуков, доносившихся из соседней комнаты. Это было смешно. Это было нереально. Но он ждал, что раздастся звук из той комнаты, которая была спальней Беллы.

В комнате Беллы теперь должна быть детская; но он никогда не забудет, что это была комната Беллы. В течение последних дней, полных напряжения и волнения, ему часто казалось, что он слышит в той комнате звон стекла и тихое монотонное бормотание, которые он так часто слышал в течение безрадостных лет.

Распоряжаться жизнью – великая ответственность. Он снова и снова думал об одном и том же, потом взял книгу и попытался себя обмануть, будто читает.

Он подошел к двери бывшей комнаты Беллы и остановился, потом быстро открыл ее и заглянул внутрь. К нему вернулась детская фантазия; когда-то он воображал, что в темной или пустой комнате происходят странные вещи, и если открыть двери или зажечь лампу, то привидения быстро исчезают туда, откуда появились, но если успеть сделать это достаточно быстро, то их можно заметить.

Он устыдился, что так быстро открыл дверь комнаты Беллы, будто стараясь поймать ее, прежде чем она успеет скрыться. «Мы все становимся детьми, когда чего-нибудь боимся», – решил он.

Вот и эта комната, обставленная теперь как детская, с детской кроваткой и всеми другими принадлежностями. Она совсем не была похожа на комнату Беллы; но он всегда будет вспоминать ее, оказавшись здесь.

«Я поступил правильно. Я поступил правильно, – твердил он. – Какие мы все суеверные, – тут же подумал он. – Даже те из нас, кто клянется, что они не суеверны!» Его ужасала мысль, что его ждет расплата за то, что он распорядился жизнью Беллы; и он понимал, что самым невыносимым наказанием для него была бы потеря Аманды. Он был так же суеверен, как и большинство людей.

Как долго еще он должен ждать? Что происходит в той комнате? Он должен быть там. Нелепо, что он не там. Он не мог больше выносить это напряженное ожидание.

Он начал вспоминать прошедший год, когда он был счастлив, и все же счастье его было неполным. Ведь именно его совесть стояла между ним и полным счастьем, совесть, которую в минуты своей слабости он называл духом Беллы?

«Я поступил правильно. Она просила покоя. Она была неизлечимо больна».

«Да, – говорила его совесть, – но она мешала тебе. Ты убил ее... убил ее, чтобы освободиться». Он почувствовал, что дух Беллы издевается над ним.

Если бы одна из этих женщин пришла и сказала ему, что у него родился здоровый сын и что Аманда чувствует себя хорошо, его суеверные страхи пропали бы навсегда. Он бы понял, что больше его не ждет никакое наказание. Но ничего не знать... Вот так ждать... Как можно вынести такое?

Но вот... шаги раздались на лестнице. Кто-то шел. Он бросился к двери. По лестнице поднималась нянька.

– А, вот вы где... Жаждете услышать новость, смею думать. – Ее розовое лицо сияло от гордости. – Прелестная здоровая малютка, – удовлетворенно сказала она, как будто девочка своим существованием была обязана ее умению.

Он ни на что не обращал внимания, он готов был ее обнять.

– А... как жена?

– Она чувствует себя вполне хорошо. Вы можете зайти к ней... – Тут она излишне повелительно подняла палец, что в другое время рассердило бы его. – Только ненадолго... имейте в виду, всего на несколько минут.

– Хорошо, – со смехом ответил он. – Хорошо, нянюшка. Он послушно пошел за ней вниз по лестнице – это шел не врач, а обеспокоенный муж и отец.

* * *

Девочку назвали Керенса.

– Я хочу назвать ее Керенса, – сказала Аманда Хескету. – В Корнуолле бытует выражение Cres ha Kerensa, что значит – мир и любовь.

С первых дней своей жизни она была очень резвой: пеленанию она сопротивлялась более неукротимо, чем другие младенцы; когда бывала счастлива, то улыбалась весело, как никто. Она рано определилась в своих симпатиях и антипатиях, подчас трудно объяснимых, если не иметь в виду ее отношение к матери, которую она обожала. К отцу она испытывала неприязнь, и если случалось, что он когда-нибудь протягивал к ней руки, то предупреждением не трогать ее бывал неприязненный взгляд или даже недовольные крики. Лилит она тоже не любила. После матери больше других ей нравились Фрит и Лей, хотя и Пэдноллер частенько удостаивался ее улыбок.

Волосы у Керенсы были темные, как у отца, а глаза – синие, как у матери; с годами цвет глаз не менялся, а волосы темнели еще больше.

Аманда была счастлива, но – хотя она не хотела признаваться в этом даже самой себе – не до конца. Причиной тому был Хескет, который не мог войти в детскую и не вспомнить, что это была за комната прежде. Как она жалела теперь, что не настояла на том, чтобы они расстались с этим домом! Она знала, что он часто думал о Белле и не мог забыть того, что хотел жениться на Аманде, когда та еще была жива. Понимала Аманда и то, что угрызения совести не позволяли ему чувствовать себя счастливым, а разве могла она при этом в полную меру быть счастлива в их семейной жизни?

Вскоре после того, как Керенсе исполнился год, она тяжело заболела корью, и одну ночь они даже опасались за ее жизнь. В то время она поняла, что Хескета преследует суеверный страх; он боялся за свою новую семью просто из-за того, что так страстно хотел ее иметь, когда у него на это не было права.

Поведение маленькой дочери тоже не уменьшало напряженность; она никогда не шла к нему охотно, поэтому он был с ней неловок, не мог держаться с ней так же непринужденно, как с Леем.

Но после того как дети выздоровели – а Лей тоже болел корью, и от него-то и заразилась Керенса, – Аманда забыла свое беспокойство и почти не вспоминала о нем.

Комната для игр у детей была общая. Лею теперь выделили свою небольшую спальню на одном этаже с детской, так как он уже вышел из того возраста, чтобы иметь общую с матерью спальню. Керенса спала в бывшей комнате Хескета, соединявшейся с игровой комнатой дверью.

Аманда и Лилит, глубоко удовлетворенные положением дел, сидели в детской и шили, а дети играли на ковре.

Присутствие Лилит успокаивало Аманду, избавляло ее от страхов, возникавших у молодой матери, давало возможность делиться радостями материнства. Лилит, как обычно, скрытничала, но Аманда знала, что она и Фрит снова стали любовниками, что Лилит бывала у него в доме и что изредка они вместе гуляли. Аманда в это дело не вникала; а Лилит, бывавшая с Фритом, совсем не походила на молодую мать, сидевшую с шитьем и обсуждавшую хозяйственные дела, заботливо поглядывая на детей.

Лилит была по-настоящему довольна. Она считала, что ловко устроила все в своей жизни. Иногда, правда, вспомнив Сэма, она вздрагивала и презирала себя за то, как она с ним обошлась. Несколько раз она прогуливалась в опасной близости к ресторанчику, но никогда не подходила так близко, чтобы увидеть его. Она не решалась. У Сэма были права на Лея, и если бы он узнал, где они живут, то мог бы вызвать ее в суд, а суды всегда принимал сторону мужчин, а не женщин, уходивших от мужей.

Она жила двойной жизнью; одна была полна чувственных наслаждений, получаемых украдкой – что само по себе лишь усиливало остроту ощущений, – и другая жизнь была жизнью матери Лея, очарованной его милым характером. Другие тоже ценили его за эти качества, значит, они действительно у него были, а не явились плодом воображения ее материнской гордости. Она видела, что Лей с каждым днем становился все более похожим на сына хозяев этого дома, все более утверждался в нем.

Лилит невольно радовалась, видя безразличие Керенсы к отцу, которого она звала приятелем, следуя примеру Лея и в этом случае, и во всех других. Доктора обижало и озадачивало отношение дочери, а сын Лилит выражал ему свою любовь, как будто он – сын Аманды; Керенса больше походила на дочь Лилит. Своевольная, с ней подчас просто не было сладу, а Лей рос ласковым и покладистым, добрым и заботливым. Другими словами, Лей являл собой совершенство, ни у одной матери никогда еще не было такого удивительного сына.

Когда они сидели в детской, Лилит делилась с Амандой своими мыслями.

– Я вот подумала... Лей больше похож на тебя, а Керенса – на меня. Знаешь, если бы мы родили своих малюток одновременно и была бы возможность их перепутать, я бы подумала, что нам их поменяли.

Дети рассеянно занимались своими кубиками, но, уловив, что говорят о них, мгновенно утратили интерес к раскрашенным кусочкам дерева, поскольку обсуждаемая взрослыми тема была интереснее многих других.

– Лей намного старше Керенсы, – сказала Аманда. – Он уже приобрел какой-то жизненный опыт... Они прислушиваются. Как бы мне хотелось быть хорошей рукодельницей. Я многому научилась, расставшись с детством, но все же мастерицей не стала.

– Смотри, Керри, – сказал Лей. – Это – Б. Б – белка.

– Б – белка, – повторила Керенса, разрушая дом, который она строила из кубиков до того момента, когда замерла, желая услышать, что еще скажут взрослые, упомянувшие ее имя.

– А вот это – К, – сказал Лей. – К – Керри. Керенса взяла кубик и нежно прижала к себе.

– Керри... Керри... Керри... – восторженно повторяла она. Потом она поднялась и неуверенно заковыляла. Лей успел подхватить ее, когда она повалилась. Она уцепилась за него, и они вместе упали на пол.

– Она обожает Лея, – прошептала Аманда.