Точка после «ять»

Я замялся. Князь явно хотел, чтобы я раскрыл ему свои карты. С другой стороны, его требование выглядело вполне уместным.

Помешкав секунду-другую, я все-таки решился и полез во внутренний карман сюртука. На скатерть веером легли несколько векселей. Сверху с видом карточного игрока, сорвавшего банк, я положил втрое сложенный лист завещания и развернул его. Гербовая бумага с изящными строчками из витиеватых букв, зашелестев у меня под пальцами, легла на стол приговором для князя и его семейства.

– Должен сказать вам, что это довольно опрометчиво с вашей стороны – носить такие бумаги при себе, – промолвил мой собеседник. – И все же сегодня это оказалось весьма кстати. Это значит, что мы не будем тратить наше время на еще одну, лишнюю, встречу. Извините, но я до крайности дорожу своим временем.

Князь коснулся пальцами угла завещания и придвинул его к себе:

– Гм, любопытно… Позвольте спросить, где вы это нашли?

– Не думаю, ваша сиятельство, что вам нужно это знать, – нарочито холодно ответил я.

– А я думал, что мое предложение сделает вас чуть любезнее… – и князь с безучастным видом отодвинул от себя бумаги.

Я воспользовался этим и быстро спрятал документы в карман.

Князь усмехнулся и повернулся к своему спутнику:

– Мэтр Алекс, вам необходимо составить дополнительное соглашение о том, что по завершении нашего спора все документы и обязательства, подписанные моим отцом, перейдут ко мне.

Поверенный молча кивнул.

– Ну, что ж, – сказал мне князь. – Я буду рад получить обратно эти давно утерянные векселя. Вы же, равно как и другие ваши родственники, получите отступные. Я прошу вас составить подробный список всех, кто имеет претензии к тексту завещания в том виде, в каком оно прозвучало на сороковой день после смерти вашего дядюшки.

Принесли вино. Темно-малиновый напиток блестел сквозь мутное стекло в подслеповатом свете свечи. Мэтр, вскочив со стула, перехватил у полового поднос с бутылкой и тремя высокими хрустальными бокалами.

– О, мэтр Алекс прекрасно знает, как надо подавать вино! В Москве это делают в совершенно дурном вкусе. В Древнем Риме, любезный Михаил Иванович, бытовал прекрасный обычай: в чашу, заполненную на две трети великолепным вином, добавляли чистейшую родниковую воду. Вино от этого становилось на вкус гораздо лучше. Я проверил этот старинный рецепт и теперь не признаю иного способа обращения с этим восхитительным солнечным напитком. Это прекрасно! Приглашаю вас лично убедиться в этом!

На небольшом столике у ширмы мэтр разлил вино, добавил в него воду из стоявшего рядом графина и подал нам на подносе три наполненных бокала.

Князь поднял свой бокал:

– Что же, предлагаю выпить за успех нашего предприятия! И чтобы среди нас не осталось обиженных и недовольных!

Я сделал глоток.

Разбавленное вино горчило, и сам его вкус, видимо, от воды как-то терялся. Но с римлянами в деле обращения с вином я поспорить не мог, поскольку никогда не был его любителем и ценителем: в моем доме его подавали крайне редко, разве что в виде кагора на Пасху да хереса при простуде.

Князь же, как ни странно, от вина повеселел:

– Знаете, Михаил Иванович, сколько споров у меня было с вашим дядюшкой по поводу вложения наших денег? Но у него для меня всегда был один ответ: «Дело превыше всего»! И ведь какими делами управлял! Я, конечно, очень хорошо понимаю положение Аглаи Петровны. И вас я тоже понимаю, и потому, уверен, мы сможем все уладить! Что ж, допивайте ваше вино, и мы поднимем еще по бокалу, после чего я, увы, вас покину: у адъютанта господина обер-полицмейстера даже по вечерам очень много забот.

Я с трудом допил свой бокал, и мэтр снова налил нам разбавленного вина. Почему-то меня уже немного мутило от этой смеси, но отказываться я счел неуместным.

Князь снова произнес тост:

– За прекращение всех наших невольных, нечаянных распрей!

Мы выпили.

Князь распрощался с нами и неторопливой вальяжной походкой удалился.

Мэтр позвал полового и расплатился. Потом он стал собирать свои бумаги, беспрерывно бормоча то ли мне, то ли просто себе под нос о том, какую прорву документов ему предстоит подготовить для переговоров с моими родственниками, но у меня уже голова кружилась от вина и его бормотанья, и душно здесь стало неимоверно. Мне очень захотелось поскорей покинуть это место.

– Вы же сейчас к дому Савельева отправитесь? – спросил меня поверенный.

Увидев, что я в ответ лишь молча кивнул, он продолжил:

– Хорошо. Мне в ту же сторону, и я с удовольствием составлю вам компанию, если вы, конечно, не против. Я вам даже покажу короткую дорогу – она сократит наш путь на треть…

Мы покинули ресторацию и прошли вместе несколько кварталов. Вечерний воздух улицы охладил меня. Но в животе у меня вдруг начала разливаться неприятная ноющая боль.

«Приду домой и напишу матери, что дело почти улажено…» – решил я.

Ноги мои неожиданно начали подгибаться, а язык стал ватным, словно прилипнув к шершавому небу.

«Надо будет обсудить с Аглаей предложение князя…»

А желудок тем временем расшалился не на шутку: внезапный острый спазм согнул меня почти пополам.

Я почувствовал, как на лбу у меня крупными каплями выступил холодный пот.

«Надо бы мне избавиться от моего назойливого спутника…» – шевельнулась в моей затуманенной голове мысль.

Невдалеке показалась вывеска какой-то забегаловки. Дрожащими пальцами я нащупал в кармане гривенник.

«Придется мне воспользоваться уборной в этом притоне…»

– Что с вами? Вам нехорошо? – сквозь гул в голове услышал я голос мэтра Алекса.

– Все… Все в порядке… Мне надо только… ненадолго заглянуть… вон туда… – мое тело пронзил еще один приступ сильной боли, и вывеска расплылась перед глазами.

– Милейший, что с вами? Позвольте расстегнуть вам ворот! Вам непременно станет легче дышать, – поверенный уже стягивал с меня мой сюртук.

Я теперь ничего толком не видел, лишь несуразные багровые тени мелькали перед моим потускневшим взором. Я попытался что-то сказать, но язык меня не послушался. Ноги подкосились, и я рухнул на мостовую. До меня сквозь звон в ушах донесся какой-то топот, встревоженные оклики прохожих и голос моего спутника, который просил позвать врача. Зубы мои стучали, будто при ознобе, и, поджав к груди колени и обхватив себя руками, чтобы согреться и хоть немного утихомирить боль, я вдруг почувствовал, что внутренний карман моего сюртука уже пуст. Я хотел было вскрикнуть, но мысли мои окончательно спутались, кроваво-красные тени прохожих растворились в бесконечном закате, а гул улицы отдалился и затих.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

* * *

«Любезная моя Машенька!

Ты, дорогая моя подруга, наверное, вся уже извелась, ожидая от меня весточки. Учитывая все обстоятельства, такая проволочка и простительна, и непозволительна для меня.

Знала бы ты, как тяжело мне дается это, первое после смерти моего дорогого Мишеньки, письмо! Сколько раз в течение этого месяца я начинала его, но уже спустя несколько минут бросала! Писать совсем не было сил. Гибель сына сильно подкосила меня, и первое время я чувствовала себя совершеннейшей развалиной.

Обстановка в московском доме покойного брата лишь усугубила это мое состояние. Овдовевшая Надежда Кирилловна, кажется, теперь совсем не выходит из комнаты без своих успокоительных капель. Аглая, моя племянница, тоже большую часть времени проводит в постели. Врачи предрекали ей чахотку, однако, благодарение Господу, все обошлось.

Скоропостижная смерть сына и исчезновение всех тех документов, о которых он так подробно мне написал, заставили меня заподозрить, что его смерть неслучайна, пусть этот доктор Шиммер из Екатерининской больницы и выдал мне скорбный лист о кончине моего мальчика вследствие холеры. Поэтому неделю назад я нанесла визит голове московского купечества Илье Саввичу Винокурову. Он встретил меня довольно дружелюбно, тем более, что вел много дел с моим братом и был до крайности озабочен полнившими Москву слухами о подозрительной смерти его торгового партнера. Впрочем, это лишь слухи, и, возможно, поэтому он выразил мне не только соболезнования по поводу моих утрат, но и выказал недоверие ко всем этим историям о подложном завещании.