Удар

Обед получился скудный – хлеб, каша и чай. Правда, и есть не хотелось. Я убрал остатки еды и вернулся в мастерскую, где с радостью узнал, что буду помогать Мэри, служанке мастера. Она мыла полы в доме и в мастерской, а я менял грязную воду на чистую. Тайком я любовался длинной шеей Мэри. Капельки пота поблёскивали на ней очень живописно. Игра света и тени на коже девушки приводила меня в восторг. Волосы Мэри спрятала под синий платок, который изумительно сочетался с ярко-голубыми глазами. Но во время работы одна непослушная русая прядь упала на шею, и я представил, как дома нарисую портрет Мэри. Прям разложил всё по цветам – ультрамарин, небесная голубая, охра и сиена. Ещё добавлю теплого оранжевого, чтобы оживить холодные голубые тона. Мы уже почти закончили, как у меня опять закружилась голова. Я пошатнулся и разлил воду, уронив ведро. Было стыдно, но Мэри не стала ругать, а, наоборот, потрепала меня по волосам и отпустила домой.

Я вернулся туда раньше обычного. "Привет, Спайди!" – привычно поприветствовал своего единственного друга – маленького паука, который сплёл себе паутину между шкафом и окном. Жил он в пыльной тени. Там, где солнце бывало только рано утром. Я радовался, что мог теперь хоть с кем-то поговорить. Когда было светло, рассматривал своего маленького друга. Серо-коричневый, неяркий. Да уж, внешность и ему, и мне Господь дал так себе. Я подбрасывал паучку мух – находил их и даже ловил специально. Жаль, что Спайди не мог говорить. Иногда так хотелось послушать какую-нибудь историю. Матушка была прекрасной рассказчицей. Теперь я сам придумываю все истории. Иногда рассказываю их Спайди. Наверное, так и с ума сойти можно. Хотя, живут ведь люди в одиночестве годами.

Спать я лёг рано – в шесть вечера. Открыл томик Шекспира, но читать не смог – буквы прыгали перед глазами, бумага вместо белой стала разноцветной, будто с акварельными разводами. "Не до чтения сегодня", – решил я, отложил книгу и провалился в глубокий сон. Удивительно, но кошмары мне не приснились.

Утром я встал выспавшийся и веселый. Даже завтракать не стал. Так мне хотелось поскорее вернуться в мастерскую. Странно, конечно, для вечно голодного. Просто попрощался со Спайди и помчался заканчивать вчерашний натюрморт.

Мастер и ребята уже были в мастерской. Но никто не работал, и висела тревожная тишина. По напряжённым взглядам я понял, что ждут они именно меня. Мистер Бернадетти стоял у двери.

– И что ты этим хотел доказать? – строго спросил он.

– Я не понимаю… Вчера мне было плохо. Я обязательно сегодня всё исправлю. Краска еще свежая.

– Что ж тут теперь исправлять?

Глава 3

Сначала я не понял, что учитель имел в виду. Но когда ребята перестали шушукаться около стола с постановкой и расступились, меня прошиб пот. На столе я увидел копию своего вчерашнего натюрморта. Розы завяли, часть лепестков облетела, а рядом с вазой валялась дохлая муха.

Если бы мистер Бернадетти не поддержал меня за локоть, я бы точно грохнулся на пол – так меня качнуло.

– Чья это работа? – мастер сурово посмотрел на учеников. – Вилли точно это первый раз видит. Он художник, а не актёр.

Тут он прав: актер из меня никакой. Никогда не смогу выступать на сцене. Я уверен в себе, только когда рисую.

Учитель усадил меня на стул и обошёл ребят, заглядывая каждому в глаза. Устроить такое представление несложно: вынул розы на ночь из воды и готово! А муху можно на полу найти. Но кому нужна такая нелепая шутка?

Дэн испугался не меньше меня. На его простецком лице всё написано. Может, это дело рук Тома? Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он мог, конечно, сыграть удивление и непонимание. Но нет, слишком уж он озадачен. Словом, казалось, что никто не виноват.

Мастер буркнул, что рано или поздно поймает шутника, и тогда тому несдобровать. Учитель ещё повздыхал, покачал головой и велел приступать к работе.

Мы встали за мольберты. Разумеется, я закончил быстрее всех, ведь практически всё написал вчера. Учитель дал мне уголь, два листа бумаги и отправил на кухню рисовать Мэри – сделать наброски её лица и фигуры в полный рост. Такую графическую разминку мы иногда делали перед портретами. Я с радостью пошел к Мэри.

На кухне у меня слюни потекли от запаха свежей выпечки. После смерти мамы я забыл, как пахнет свежий хлеб. Девушка всё поняла по моим голодным глазам и угостила меня сконом[5 - скон – популярная в Англии пшеничная булочка с изюмом.], который я так быстро съел, что Мэри улыбнулась. Я рассказал ей про задание.

– Ладно, рисуй, – сказала она и продолжила уборку. На столе грудилась всякая кухонная утварь. Уму непостижимо, как женщины запоминают, что где лежит?

Мы молчали. Мне хотелось её спросить о чем-нибудь, но я робел. Мэри красивая. Очень! А я – самый обыкновенный. Среднего роста, худой, даже тощий. Серая, незаметная личность. Простое узкое лицо. Мама говорила, у отца было такое лицо, и она считала его красавцем. Ну, не знаю… Я не видел отца, но верил маме. Помню, как она часто вспоминала какой-то сонет Шекспира:

"Природою ты создан, как печать,

Чтоб мог свой облик в детях повторять".[6 - У. Шекспир, Сонет №154. Перевод Н.Самойлова.]

Что тут скажешь? Шекспир всегда мудр и точен. Отец, вероятно, был неплохой печатью, раз такая красавица, как мама, его полюбила. Но я, в качестве оттиска, подвел. Бывает же так – ставят печать, а получается не очень четко.

Через час я закончил несколько набросков. Мэри посмотрела, улыбнулась и грустно вздохнула:

– Жаль, что в жизни мне никто не даст поносить такую брошь.

– Что за брошь, Мэри? – удивился я.

– Смеешься? Вот же, смотри, ты сам её нарисовал!

И тут я увидел, что нарисовал на блузке Мэри небольшую, но изящную брошку. Но когда, я не мог вспомнить. Я списал невнимательность на головокружение и расстроился, что ещё не совсем выздоровел.

– Мэри, не говори никому о брошке, ладно, – попросил я. – Не хочу лишних насмешек. У меня что-то странное с головой. Но я постепенно вылечусь.

– Хорошо, я не скажу никому. А может, у тебя от голода кружится голова? Вот, я отрезал полбуханки. Возьми! Мистер Бернадетти разрешает давать тебе хлеб.

Я взял еще теплый, завернутый в белую льняную салфетку, хлеб, поблагодарил Мэри, и мы расстались.

Вечером, в мастерской, Бернадетти учил меня готовить краски. Нужна хорошая память, чтобы запомнить весь процесс и не сбиться. Удивительно, но я всё схватывал с первого раза. Подумал даже, что процесс выздоровления, скорее всего, уже пошел. Эта мысль порадовала. Тут в мастерскую заглянула Мэри и попросила учителя выпустить меня на минутку по важному делу. Тот двусмысленно ухмыльнулся, но отпустил. Сказал только, чтобы мы шли болтать в кухню.

– Вилли, это… – Мэри задыхалась от счастья. Глаза её горели, а щеки зарумянились.

– Что? Говори скорее! Меня дела ждут.

– Смотри, – она указала на грудь.

На блузке Мэри красовалась та самая брошь, которую я сегодня нарисовал. Трудно, конечно, сравнивать с угольным наброском, но не узнать украшение было невозможно.

– Где ты её нашла?

– Представляешь, мне эту красоту хозяйка подарила. Выпали три камушка, и застежка не всегда срабатывает. Но я умудрилась застегнуть. Миссис Бернадетти собиралась её выбросить, но потом увидела меня и решила порадовать. Как же удачно я ей подвернулась! Слава небесам! Нет сегодня человека счастливее меня. Только, Вилли, откуда ты узнал про брошь?

– Мэри, успокойся. Просто совпадение. На рисунке может быть любая другая брошь. Вспомни, линии там быстрые, нечеткие. Когда мы смотрим на эту нарисованную брошку, мы включаем воображение. А представить можно что угодно. Прости, не хотел тебя напугать.

– Да нет же! Я так рада этой брошке. Спасибо, Вилли!

Она быстро чмокнула меня в щеку, смутилась и убежала. Я стоял как истукан всё еще ощущая тепло нежных губ на щеке. Вдруг голова снова закружилась, перед глазами поплыло, и вокруг всё померкло.

Глава 4

Я очнулся на полу кухни. Вокруг суетились Мэри и Кэтти. Они дали мне стакан воды, и я выпил залпом всё до последней капли. Кэтти работает только на кухне – стряпает и прибирается. В доме я её вижу редко – раз в месяц примерно, во время генеральных уборок.

Девушки взволнованно суетились вокруг меня, а сквозь открытую дверь в кухню на меня смотрела встревоженная морда Бруно. Я еще не рассказывал вам, что кроме Спайди у меня есть друг – серый кот. Тот самый, которого я рисовал для хозяйки. Зовут его Бруно, и подружились мы с ним при очень интересных обстоятельствах.

В тот день меня послали разгружать продукты, которые привезли два мужика. Здоровенные, куда крупнее меня. Оно и понятно: я – художник, они – грузчики. Я помогал Мэри носить коробки и ящики на кухню и раскладывать их по местам. Бруно учуял съестное и крутился под ногами.

Один из грузчиков грубо пнул его. Бруно взвизгнул и отлетел ярда на два. Мое сердце застучало громко и часто. Я не испугался, просто кота стало жалко. Руки и ноги мои затряслись, и я набросился на мужика с криком: "Не трогай кота! Что он тебе сделал?" Грузчики остолбенели от моей наглости. Но быстро пришли в себя и стали меня избивать. О, это они делали мастерски. Перекидывали меня друг другу как мяч. После первого удара показалось, что я вот-вот потеряю сознание – так было больно. Ещё секунду-две я сопротивлялся, но от сильного удара в живот задохнулся, сложился пополам и упал. В глазах потемнело. Пытался встать, но мужики принялись бить меня ногами. Я сдался. Наверное, они меня убили бы, но на шум пришла миссис Бернадетти.

От её крика грузчики вытянулись в струнку и стали оправдываться, точно школьники, мол, малец первый начал. Я подтвердил их слова, и хозяйка отпустила грузчиков. Но Мэри не смолчала. Рассказала, как я заступился за кота. Помню, как сидел на полу, размазывал рукой кровь по лицу и с удовольствием слушал её похвалу.

Подошёл Бруно, потёрся широким лбом о мою ногу, заурчал и принялся слизывать кровь с моей руки. Растроганные миссис Бернадетти и Мэри дали нам с Бруно молока, а мне достался ещё и кусок пирога.

Только дома я понял, как сильно меня отколошматили. Тело покрылось огромными синяками и ныло. К шишкам на голове нельзя было притронуться.

Правда, болячки скоро прошли, а расположение Мэри и миссис Бернадетти осталось.