Не такая

Дядя Вася был папкиным личным шофёром и моим большим другом. Платья в моём гардеробе все были в красном цвете, потому что в моей маленькой голове всё красное воспринималось красивым. Их шила для меня мама, урывая минуты свободного времени от домашних хлопот и многочисленных заказов. На производстве она не работала и называлась «иждивенкой», из-за чего очень расстраивалась. Даже всхлипывала иногда:

– Да я же инженер-технолог, а сейчас пишусь «иждивенка»! Какая же я иждивенка! Дом, хозяйство, дети – всё на мне…

Но выбора не было. Я была инвалидом детства и нуждалась в постоянном уходе. Да и папе как директору крупного завода тоже нужна была забота. А ещё у нас имелась домашняя живность – кролики, куры, утки, индюки, свинки, коза и собака, которые не могли обойтись без мамы. Огромный дом, плодоносящий сад и огород прибавляли дел. Чтобы со всем справиться, маме пришлось взять помощницу, но они всё равно с трудом успевали переделать всю домашнюю работу, потому что папа был очень компанейским человеком! У нас постоянно были гости. Мой Янчик садился за огромный стол под сенью деревьев или устраивался на крытой веранде с друзьями и родственниками, собирая за раз не менее сорока человек!

Все они много ели, в меру пили, потом очень красиво и долго пели русские, украинские и еврейские песни, перемежая их репертуаром оперным и опереточным. Соседи давно смирились, особенно после того, как папа помог им выписать машину-другую дефицитного по тем временам кирпича…

Когда я немного подросла, то научилась ценить эти застолья. За годы, проведённые под крышей отчего дома, я повстречалась с замечательными и известными людьми. Среди них были писатели, философы, министры и футбольные звёзды! Пока я училась понимать ужасно умные разговоры, которые вели старшие, я всегда садилась рядом с любимым, обожаемым папкой, вжималась в мягкий толстенький бок и, единолично завладев его рукой, пересчитывала на ней рыжие веснушки, которых был миллион…

Мама шила для меня изумительные наряды! Она была портнихой от бога. Отучившись на курсах кройки и шитья в Ленинграде в дни, когда папа недолго преподавал в Военной академии, мама впоследствии сама преподавала на этих же курсах, так как имела большой талант. У неё одевались даже женщины при министерских должностях из Киева. Записывались на полгода вперёд.

Рабочий день мама начинала часа в три ночи, пока домочадцы ещё спали. Только так она могла успеть вовремя продвинуть заказ.

Так вот, вернёмся к моим нарядам. Когда мама спрашивала, какое платье мне пошить (а шила она мне их два-три на неделе!), ответ был неизменным:

– Красное!

Все смеялись, а я громче всех!

И вот однажды снова приехал папкин шофёр. Я натянула любимую одёжку, дядя Вася взвалил меня на спину (ходила я с трудом и дело это не любила) и пошёл со мной к машине.

В то время меня называли изумительной красоты ребёнком. Я была обладательницей длинных белокурых волос, которые вились крупными локонами, огромных голубых глаз, доставшихся мне от мамы, а ещё… тонкой, слабой, короткой «полиомиелитной» ноги и обожжённой в костре изуродованной руки… Скажу сразу, слёз надо мной никто не лил, все относились ко мне всерьёз, а к моему неумению и нежеланию самостоятельно передвигаться как к данности.

Папа, брат и дядя Вася легко сажали меня на спину или подхватывали за ноги, я обнимала их сзади за шею, и вот она – такая желанная мобильность! Кстати, папа и брат таскали меня так лет до тринадцати, пока ноги не стали чиркать по земле… и пока брату не надоело моё бездействие и он не начал меня учить ходить.

Так вот, в тот раз мы с шофёром приблизились к чёрной трофейной «Эмке» с красными (!) сиденьями. Вскоре меня усалили на переднее сидение, и гордый немецкий автомобиль, немного пофурчав для приличия, отчалил под шепоток соседей:

– Повезли калечку! Интересно куда?

Этот вопрос волновал и меня. Перспектива отправиться к папе на пруд в последнее время меня не очень радовала. Дело в том, что в последнюю пару месяцев мои визиты туда обычно сопровождались посещением заводского зубного врача, который один за другим удалял мне молочные зубы. Это больно. А боли я не выносила, натерпевшись от врачей за свою такую ещё короткую жизнь… Кстати, я её до сих пор не выношу.

Моя мама любила повторять:

– Господи! Да как же ты жить-то будешь с такой чувствительностью? Впрочем, ты и живёшь-то не благодаря, а вопреки…

В кресле у зубного меня держали за руки несколько человек, а я вырывалась и орала:

– Опомнитесь, люди! Где же ваша интеллигентность?

И прочие благоглупости, которые мог впитать пятилетний ребёнок, находясь постоянно исключительно во взрослом окружении.

Но, к моему удивлению, на этот раз машина остановилась в самом центре нашего небольшого городка, у областной поликлиники. Через весь двор кругами вилась очередь, состоящая из людей, имеющих проблемы с передвижением. Там были фронтовики, инвалиды всех сортов, полиомиелитные, как я, дети…

Пробраться сквозь агрессивную толпу было нелегко. Дяде Васе пришлось поработать локтями.

– Чего прёшь? Мы здесь уже двенадцать часов! – слышалось со всех сторон.

В конце концов нам удалось протиснуться к папе, который торчал возле поликлиники с ночи. Почти тут же мы все вместе зашли в кабинет – снимать мерки на протезную обувь. Меня долго рассматривали, обмеряли, просили пройтись. Я неохотно ковыляла туда и обратно, держась за стену… Заметив, с каким трудом мне давались простые движения, врачи принялись качать головами:

– Вам бы на операцию её, папаша!

Папка – принципиальный противник операции, он насмотрелся на других детей, которые были прооперированы и теперь сидели в инвалидных креслах… Он ещё не знал, что именно он сделает, чтобы мне помочь, но ни на миг не поколебался – операции не будет! Как он оказался прав, мой дорогой, любимый, толстый папка!

Через месяц мы в точности повторили всю эту катавасию с очередью, снова с боем прорвались в кабинет, используя отработанную схему (папа уже практически у двери кабинета, я у дяди Васи на спине), и получили заветную пару обуви… Ничего уродливее я не видела ни до, ни после в своей жизни! Бесформенный левый ботинок на шнуровке скорее походил на огромный утюг! «Платформа», как бы сейчас сказали, была высоченная, двенадцатисантиметровая, а сам ботинок доходил мне почти до колена! Правый был не многим лучше…

Мы брезгливо взяли в руки нашу «добычу», сдержанно поблагодарили эскулапов и вышли из поликлиники. Папа нашёл ближайшую свалку, выбросил туда ботинки и тщательно вытер руки платком.

– Никогда, слышишь, никогда не носи подобную гадость!

Всю дорогу до папкиного кабинета на пруду мы хохотали как сумасшедшие!

– Вася, ты видел, что они пошили для моей королевы? И ещё хотели надеть ЭТО на неё! И ещё оперировать! Ну и прохвосты! Нет, Викочка, поверь своему старому ослу папке, мы их всех победим!

Потом, уже на заводе, папа описал сослуживцам свой визит к ортопедам в лицах, смешно передразнивая их (он так хорошо умел это делать!), и все хохотали, представляя, как он выбрасывает с таким трудом доставшуюся ортопедическую панацею от всех бед в мусор!

А я, счастливая, поедала купленный по дороге вафельный стаканчик с мороженым. Меня окружали работники кирпичного завода, влюблённые в моего папку. Я сидела на берегу чудесного тёмного пруда на специально построенной для меня качельке и болтала разными ногами, одна меньше другой, наблюдая за парой белых лебедей…

Глава 5. В переулке

Переулок моего детства находился в самом центре областного города, но при этом являлся частью сельской жизни. Частные усадьбы, окружённые плодоносящими садами и богатые домашней живностью, доставались бывшему офицерскому составу прошедшей войны. Правда, дорога к этому благополучному существованию в бедненькой среде постфронтовых злыдней давалась нелегко… Родители рассказывали, когда строился дом, они ходили в трусах с заплатками…

У папы была большая зарплата; мама, хоть и не работала официально, очень прилично зарабатывала шитьём. А вот деньги в доме почти не водились… Как только они появлялись – тут же всё тратилось на «широкую жизнь»! Десятки гостей, обожавших хлебосольство моих двух Овнов, приходили и устраивали роскошные застолья! А родители были рады до смерти тем, что остались живы в пронёсшихся над ними военных смерчах… и на радостях метали на стол всё, что бог послал!

А бог посылал и посылал снедь и вина, домашнюю живность и папкины охотничьи трофеи! За грибами и за рыбой ездили с папиными сотрудниками на небольших грузовичках. С собой брали запасы провианта, заготовленного мамой, и обязательно «горючее» в белых запотевших бутылках, вынутых по этому случаю из обширного погреба.

Вернувшись обратно, все усаживались перед домом мыть, чистить, потрошить и рассовывать по банкам и бочкам свои трофеи. А у папы был кулинарный талант, доставшийся ему, скорее всего, от его мамы. Он мог приготовить что угодно и из чего угодно! Медвежатина в лопухах, испечённая на костре в саду, суп из акульих плавников, добытых на Белом море, зайчатина и кабанятина из местных лесов, филе из копчёной змеи и дикие утки на вертеле – да, чего только не готовилось проворными толстенькими пальчиками моего папки!

Я училась потихоньку передвигаться самостоятельно, но всё ещё сильно припадала на левую ногу. Расширить свой мир хотя бы до ворот, ведущих в переулок, где не смолкали крики, гомон и смех соседней ребятни, очень уж хотелось! Помогая себе маленькой табуреточкой, я добиралась до калитки, усаживалась на небольшую скамеечку, сооружённую там специально для меня, и зачарованно следила за играми соседских пацанов. Из девчонок в переулке была только моя будущая ближайшая подруга, к которой я всю жизнь буду относиться с почтением, потому что она откроет для меня мир книг; «принцесса», которая будет по той же причине относиться ко мне как к наставнику по жизни, и я. Мальчишек было раз в десять больше! Меня они не замечали, не видя во мне товарища по играм… Пока однажды…

– Слышь, ты! – сплюнув сквозь зубы, сказал их главный (впоследствии Андрей – наш сосед). – А на ворота слабо? У нас нет вратаря. Сиди на своей табуретке и лови себе мячи!

Андрей! Дорогой ты мой! Да понимаешь ли ты, что этой случайно брошенной фразой ты открыл мне мир дружбы, взаимодействия с окружающей действительностью, можно сказать, позвал в жизнь?! И я, со всем своим потенциалом, только и ждущим повода вырваться наружу, отчаянно поковыляла к воротам! Боже мой, что пережили бедные мои родители в тот вечер, когда, отчаявшись дозваться меня с улицы, появились в переулке в самый разгар игры!

Я, вся измазанная в пыли, в одних длинных панталонах на резиночках (красное платье было сброшено тут же, в пыль, поскольку мешало), скособочившись, стояла на воротах, готовая в любой момент ринуться на мяч! Колени и локти были сбиты в кровь, а мои новые друзья смотрели на меня с превеликим удивлением и уважением! Сказались папкины гены, да и брат – профессиональный футболист, видимо, как-то повлиял на мою вратарскую славу, которая закрепилась за мной в переулке на долгие годы…

Но, кроме дворового спорта, в моей ранней жизни было много интересного. Во-первых, книги. Читать я научилась года в четыре, как-то сразу. Папа читал газету, а я по обыкновению тёрлась возле него.

– Смотри, – сказал папа, – это буквы. Запоминай: П-Р-А- В-Д-А.

Я повторила и запомнила. Потом ещё за полчаса запомнила остальные и затихла, вцепившись взглядом в газету… Папа забыл, что я уже грамотная, а я через пару дней вдруг начала медленно, но верно читать ему газету… Шок у родителей был неслабым! В тот же день мне нашли детскую книжку, и я прочитала её от корки до корки (страниц пятнадцать!), не откликаясь и не отрываясь, чем вызвала беспокойство у отца и матушки. Так начиналась моя литературная деятельность…

Дело в том, что врачи, которые меня смотрели, были очень осторожны в прогнозах. Они не знали, пойду ли я в обычную школу, не отразится ли моя болезнь на умственных способностях… У меня часто были невыносимые головокружения, слабость и потери сознания. Родители так мне были рады, испытывали такое счастье, что я у них есть, что вопросы моей будущей успеваемости их вообще не волновали! А вот такое «реактивное» чтение встревожило их не на шутку! Всё ли в порядке с головой у их ненаглядного дитяти?

Я читала всё подряд – всё, что нашлось в доме! Естественно, по законам жанра, кто-то должен был явиться по зову самой судьбы и привести в порядок это беспорядочное чтение! И вскоре такой человек ворвался в мою жизнь.

В конце нашего переулка жила болезненная, бледная девочка, которая мне сразу же безумно понравилась! Она тоже была поздним ребёнком. Её родители преподавали в местном пединституте. Однажды я доковыляла до конца переулка, расширяя мой мир. В самом конце через глазок в калитке на меня смотрел чей-то чёрный любопытный глаз.

– Кто ты? – Я взяла инициативу в свои руки.