Не может быть, или Зазеркалье

– Простой солдат.

– И что, сильно его ранили? Как это произошло?

– Тогда в ходу были кремневые ружья, изготовленные из металла и дерева, с имитацией ударно-спускового механизма. Высекая искру, они поджигали порох, и пуля летела в намеченную цель. Перезарядить ружье было не так просто, требовалось время, которого не хватало, поэтому часто приходилось прибегать к штыковому бою, – старик на минуту задумался, лицо его стало серьезным, он продолжил: – Савелия Ивановича смертельно ранили. Его отряд отступал, живые спасали свою жизнь, а мертвые остались лежать на поле, дожидаться мародеров и диких зверей. У войны кровавое лицо смерти, она часто прячет его под маской славы победителя, за лозунгами и призывами защиты правого дела, но как бы ни припудривали ее физиономию, под гримом всегда скалится людоед.

– Что можно украсть у солдата?

– Французские солдаты получали жалование, а потом у мертвого военного можно было, если повезет, срезать часы, обручальное кольцо, какой-нибудь медальон с изображением любимой, снять хорошие кожаные сапоги, шинель крепкого сукна, в конце концов, можно было оторвать пуговицы. В хозяйстве все пригодится, – пояснил старик, отодвигая шелковые шторы.

– А как сейчас к французам относится Савелий Иванович?

– Как к неродным, с обидой: зачем, дескать, пошли войной на Родину?!

– На Россию?

– Ну да, теперь его родина Россия.

– А…

– А раньше он рассуждал в другом ключе: «Поставим на место зарвавшегося русского царя с его необразованным, темным, крепостным народцем…» Риторика военного убийства может быть разной, она меняется, но согласитесь, неизменным остается само убийство и боль потери. Словом, бывший француз, ныне русский, Савелий Иванович, будучи смертельно ранен в бою, навсегда усвоил урок, преподнесенный ему судьбой. Для него тема войны болезненна, говоря о ней, он видит не доблесть побед и разочарование поражений, а искалеченные судьбы: убитых, раненых, вдов, сирот… Ценность человеческой жизни для него стоит во главе угла.

За отдернутой шторой появилось огромное, во всю высоту стены, зеркало.

– За всеми шторами находятся зеркала.

Идя вдоль стены, Кузьма Кузьмич тянул за толстый, сплетенный из множества нитей шнур с кистью на конце, и портьера отъезжала в сторону, открывая взору посетителей работу венецианских стеклодувов. Плоские стеклянные зеркала, на оборотной стороне которых была нанесена тончайшая цинковая фольга, залитая несколькими слоями ртути, образовавшая вместе с цинком слой амальгамы, смотрели на Наталью Павловну.

– Вот это да! – еле слышно протянула женщина и, как воду, залпом выпила содержимое своего бокала.

– Я вижу, вас впечатлило, – подливая вина в бокал собеседницы, продолжил мужчина. – Красиво, не правда ли? За вашей спиной так же находятся зеркала, они не венецианские, а французские, немного другие, но такие же красивые. Я не буду сейчас их открывать. Поверьте, когда открыты все зеркала, начинаешь чувствовать себя немного неуютно. К ним надо привыкнуть.

– Понимаю, – кивнула женщина.

– Главная задача нашего с вами визита носит ознакомительный характер. Я хочу, чтобы вы здесь немного освоились, почувствовали себя как дома. Между прочим, здесь есть три небольшие спальни и две туалетные комнаты. Они находятся справа по коридору, между кухней и гостиной.

– Я не заметила.

– В коридоре темно. Я хотел первым делом показать вам этот зал. Когда будем возвращаться, заглянем в оставшиеся помещения.

Азимова подошла к зеркалам, осмотрела их, постучала по стеклу пальцем и провела ладонью по рельефу изыскано украшенной фруктово-цветочным орнаментом раме.

– На первый взгляд, зеркала одинаковые. А сейчас, кажется, что немного разные.

– Они сделаны разными мастерами, – подтвердил старик.

– Откуда вы знаете?

– В шкафу есть амбарная книга, в ней написано, какое зеркало, когда было изготовлено, каким мастером и откуда было привезено. Рамы, кстати, тоже разные.

– Да, я заметила. Какие же они огромные! Как их сюда доставили?

– Не знаю. Меня тоже этот вопрос интересует. Как их сюда доставили? Видите сколько вопросов! Это только начало.

– У меня не выходит из головы история Савелия Ивановича. Откуда вы о ней узнали? Он ведь, как я поняла, ничего из своей прошлой жизни не помнит.

– Не помнит, – подтвердил слова Натальи старик. – Мне надо было вам рассказать раньше… Впрочем, и сейчас не поздно. Дело в том, что Анну Васильевну, вашу родственницу по прошлой жизни, интересовала магия как наука. Что такое магия, все то, что непонятно и необъяснимо, – чудо. Спиритические сеансы тоже сродни чуду, реинкарнация, гипноз… Я увлекался чудесами гипноза. Наши интересы пересеклись.

– Вы обладаете гипнозом?

– Да, я обладаю гипнозом. Однажды я был в гостях у Савелия, мы засиделись допоздна, разыгралась непогода, сильный дождь, ветер… Словом, я остался ночевать в имении и оказался свидетелем истерического припадка, если это можно так назвать. Савелий Иванович во сне стал кричать, просить о помощи, во сне он вернулся в тот день, когда его ранили. Он умер не сразу. Когда мародер стаскивал с него сапоги, он был еще жив. Я услышал крик, вбежал в его комнату, он лежал на кровати, держась рукой за бок, как бы пытаясь зажать рану, чтобы та не кровоточила.

– Вы применили гипноз?

– Что мне оставалось? Я выяснил, что его так взволновало. Захлебываясь слезами, тяжело дыша от боли, он все мне рассказал. Я успокоил его, убедил в том, что он сейчас лежит не на земле, в луже крови, а в постели, что это всего лишь страшный сон. Когда Савелий Иванович проснулся, он ничего не помнил: ни того, что мне рассказывал, ни самого сна.

– Но бок его по-прежнему беспокоит.

– Не так сильно, как прежде. Я бы сказал, старая рана дает о себе знать. Если речь заходит о войне, есть своеобразные спусковые крючки – если он за них цепляется, начинает ныть бок.

– Спусковые крючки…

– Спусковые крючки для него – разговоры о насилии, как я уже сказал о войне. Бок ноет, но острой боли уже нет. Я постарался, чтобы ее больше не было.

– Ирония судьбы – здесь родиться.

– Вы о Савелии?

– Да.

– Он здесь умер. Смерть была тяжелой, вдалеке от дома… Здесь его похоронили, если это можно назвать похоронами, здесь он испытал сильнейшие эмоции. Эмоции для человека, как якорь для корабля, особенно негативные.

– Он здесь бросил якорь?

– Что-то в этом роде.

– Теперь он всегда будет здесь рождаться?

– Не обязательно здесь. Савелий в следующей жизни может родиться в другом месте, если не будет сильной эмоциональной привязки. Спокойная смерть дает умершему свободу выбора, как это ни странно звучит.

– Все когда-то умирали, рождались, испытывали радость, лишения… Почему же мы такие разные? Школа жизни одна!

– Школа одна, потенциал у учеников разный. Есть зрелая душа, а есть незрелая. Зрелая душа во всем, что ее окружает, пытается рассмотреть прекрасное, а если не находит – сокрушается. Такие души ко всему живому относятся бережно. Они, как правило, не стремятся во власть, не горят желанием вершить судьбами. Они всегда сомневаются в правильности выбора, если на кону стоят человеческие жизни, от этого порой кажутся нерешительными. Большинство людей нерешительность расценивают как трусость.

– А это не так?

– Это не всегда так. Зрелой душе тяжело послать на смерть одного человека ради спасения тысячи. Потому что жизнь этого одного для него не менее ценна, чем тысячи других. Такие люди не цифрами меряют. Зрелые души предпочитают уединение, они самодостаточны и в постоянном общении не нуждаются. Яркий пример – монахи-отшельники. Савелия тоже можно назвать отшельником: он живет один в имении, круг общения у него узкий. Не все зрелые души любят людей, но все их жалеют.

– Как можно жалеть того, кого не любишь?