Дева, Дракон и другие диковинки

Разорванный на четыре части лист полетел в котел последним.

Через час зелье было готово. Попахивало оно сомнительно, да и выглядело не очень, но старичок принес фамильный половник (золотой и с штампом академии магов), торжественно опустил его в котел и зачерпнул немного тягучей зловонной жидкости. Грязно-серая капля повисла на краю и с отчетливым неприятным плюмс шлепнулась обратно.

– Для нашей семьи начинается новая эра! – воскликнул старичок с чувством. – За это и выпьем.

– Может, не надо, пап? – засомневался колдун, но старичок, не сводя глаз с содержимого фамильного половника, поднес его к губам и залпом выпил.

С минуту ничего не происходило. Старичок уже начал грозно сводить брови, и колдун благоразумно сделал шаг назад, но тут вдруг что-то булькнуло, рыкнуло, глухо ухнуло, старичок схватился за рот, потом за живот, потом триумфально улыбнулся, потом воскликнул:

– Они растут! Я чувствую, они…

А потом рассыпался кучкой пепла.

– Папа! – позвал колдун. – Ты меня слышишь?

Пепел не ответил. Колдун подошел ближе.

– Папа, – прошептал колдун. – Ты где?

– Если ты думаешь, что он восстанет из пепла вроде легендарной птицы, то ты ошибаешься, – раздалось ехидное из пакета.

– Это ты сделал? – растерянно спросил колдун.

– Разве у меня был другой выход?

Пакет дрогнул, полез вверх, упал на пол. Освободившийся Чакча встряхнул листиками.

– Ненавижу пакеты. Обещай, что больше никогда не будешь сажать меня в пакет.

– Я не буду, – вздохнул колдун. – Но вот папа…

Чакча кашлянул.

– Твой папа, к счастью, больше никогда не сможет никого посадить в пакет. А также отравить, испепелить, утопить или уничтожить одним из тысячи способов, описанных в вашей замечательной дедушкиной книге.

Колдун перевел задумчивый взгляд на кучку пепла.

– Ты в этом уверен?

– На сто процентов. Я же велгрийское дерево. Я знаю о магии все.

Пепел решили оставить на месте.

– Будет как будто гробница, – одобрил Чакча, когда колдун вынес его на Сумрачную поляну. Мертвый пень велгрийского дерева смотрелся в предзакатных лучах мощно и устрашающе. Колдун впервые попытался представить себе, как выглядело это дерево в дни своего цветения, и с уважением посмотрел на небольшой росток в глиняном горшочке, который держал в руках.

– Что теперь будем делать?

Чакча сладко потянулся всеми листиками.

– Жить и Колдовать. Разве ты не этого всегда хотел? Со мной ты станешь величайшим колдуном нашего мира. Если, конечно, будешь соблюдать мои условия.

– Что еще условия? – насторожился колдун.

Чакча потер листик о листик.

– Понимаешь, у меня есть определенные жизненные принципы, и ты должен их уважать. После долгого и вдумчивого анализа я пришел к выводу, что в этом мире слишком много зла. Я вижу свой долг в том, чтобы воздерживаться от злых мыслей, намерений и действий и по возможности творить добро.

– Ты только что убил моего папу! – воскликнул колдун с негодованием.

– И сделал доброе дело, – радостно согласился Чакча. – Разве нет? Тебе хорошо, мне хорошо, людям хорошо.

– Папе плохо, – напомнил колдун.

– Ему сейчас лучше всех, – отрезал Чакча. – Ни забот, ни хлопот, а нам с тобой, между прочим, еще где-то надо заночевать. Может, пойдем уже, а?

Колдун покорно вздохнул, привычным жестом сунул Чакчу за пазуху и пошел по тропинке прочь от отчего дома. Начиналась новая жизнь, и жалел он лишь о том, что не сообразил поесть поплотнее.

4. «Лошадку застраховать не желаете?»

В конюшне было душно и грязно. Пахло прелой соломой, навозом, конским потом. Стойла были давно не чищены, овес в кормушках кое-где покрылся плесенью. О воде здесь и не слышали. Содержатели конюшен при Гентурийской Приграничной Ярмарке заботились исключительно о наживе и экономили на всем. Все равно дольше одной ночи постояльцы здесь не задерживались: прибывали с хозяевами отовсюду аккурат накануне ярмарки, проводили в конюшне ночь и на следующий день уходили с молотка в руки новых владельцев.

Ярмарка в конце года обычно не пользовалась популярностью ни у продавцов, ни у покупателей, и потому конюшня была заполнена едва ли на треть. Четверка обычных крестьянских кляч, кобыла с жеребенком явно сентихветского происхождения и, нежданный и удивительный гость в ярмарочной конюшне, роскошный жеребец белой масти.

Жеребец был исключительно хорош. Шелковая грива водопадом струилась по могучей шее. Упругие мышцы перекатывались под нежной шкурой. Он был не подкован, без седла и поводьев, что наводило на мысль о нелегальных способах его появления на ярмарке. Но Гентурия, особенно приграничная полоса, тем и славилась, что здесь лишних вопросов не задавали. Владельцем коня значился высокий мрачный оборванец в черной накидке, и никто у него не поинтересовался, где он его раздобыл.

Поначалу жеребец бушевал. Бил мощным копытом в деревянные переборки, сопел и фыркал. Но старался он напрасно. Несмотря на внешнюю неприглядность, конюшня была сделана на славу и могла выдержать не одно возмущенное копыто.

Вскоре жеребец притомился и замер в углу, опустив благородную голову. Усталость взяла вверх. Он задремал, и белоснежная челка спустилась на круглый блестящий глаз.

Конь видел сон.

Белокурая челка лихо закручивалась на гладком лбу. Приветливая улыбка украшала и без того красивое лицо. По городской улице, утопая в нечистотах, шагал молодой красавец. Верхушки его черных сапог блестели, как и черные глаза из-под пшеничной челки. Одет он был скромно, но опрятно и со вкусом, под мышкой сжимал небольшой холщовый мешок. Сердце радовалось при взгляде на его счастливую румяную физиономию.

На середине улицы красавец остановился. Повертел головой по сторонам, потоптался немного на месте и пошел прямиком к аккуратному домику с зелеными ставнями. К столбу у входной двери был привязан могучий сентихветский конь, и красавец, обходя его круп на почтительном расстоянии, окинул коня неожиданно цепким заинтересованным взглядом.

Открыли красавцу сразу. На пороге стояла дебелая девица, чье зеленое платье чуть ли не лопалось на мощной груди. При виде девицы красавец расцвел, откинул со лба пушистую челку и сладко спросил:

– Лошадку застраховать не желаете?

Из дома с зелеными ставнями он вышел не скоро, сжимая в руке туго скатанный пергамент. Отошел подальше, с довольным видом сунул пергамент в мешок и свернул на соседнюю улицу.

Эта была побогаче и погрязнее. Почти у каждого дома были врыты столбы для лошадей, а кое-где виднелись и крытые навесы, способные приютить упряжку-другую. Красавец заметно оживился, пригладил волосы, подтянул штаны и пошел прямиком к первому дому.

К концу улицы мешок красавца поправился на четыре свитка, а в его внешности произошли некоторые изменения: под глазом набухал синяк, рубашка на плече была разорвана, на штанах сзади виднелся отчетливый след от сапога. Но уныния в красавце заметно не было. Он еще раз оглядел улицу, усмехнулся и, поправив разодранную рубашку, двинулся дальше.

Вечер следующего дня застал красавца в городском трактире. Он скромно сидел в углу, попивая мутное пиво, и стрелял по сторонам глазами. Рубашка его была зашита, синяк под глазом побледнел. Мешок был надежно приторочен к поясу.

Недалеко от красавца выпивала шумная компания, и служанки едва успевали выставлять на стол новые ломти хлеба и копченой свинины.