Галлант

…Прошлой ночью я спала на твоем прахе. Никогда еще не было так тихо… Его голос из твоих уст… Я хочу домой…

И так, пока записи не обрываются. Неровный почерк исчезает, остается лишь пустое пространство, незаполненные страницы до самого конца, где ждет послание:

Оливия, Оливия, Оливия…

Ее взгляд падает в самый низ.

Ты будешь в безопасности, если станешь держаться подальше от Галланта.

Прищурившись, она взирает на слово, что долгие годы было для нее загадкой, – и это все еще загадка. Оливия откидывает одеяло и встает. Галлант всегда был просто словом – последним, которое написала мать. Теперь Оливия знает – это дом, ведь она здесь, и, если ей разрешили остаться всего на одну ночь, нужно увидеть как можно больше. Изучить пространство, где жила Грейс, будто это знание поможет объяснить что-то другое.

Ключ со щелчком поворачивается, и Оливия тихо выглядывает в коридор. Во всех остальных комнатах темно, лишь под одной дверью горит узкая полоска света. Заслонив ладонью огарок, Оливия выходит, скользя босыми ногами по полу.

Она обожает звуки, но умеет двигаться бесшумно.

Порой в Мерилансе ночами Оливия выбиралась из постели и бродила по темной школе, притворяясь, что захватывает ее. Кружилась в пустых коридорах, просто потому что могла. Считала шаги от одного конца до другого, дышала на окна и рисовала на затуманившемся стекле фигуры, а видел все это лишь призрак, который затаился на лестнице, выглядывая между перекладинами перил.

Там, в темноте, Оливия могла притвориться, что школа – ее дом. Но как она ни старалась, мрачное серое строение ни разу не исполнило своей роли. Слишком холодным оно было, слишком пустынным, слишком похожим на себя. И каждую ночь, забираясь обратно в кровать, Оливия напоминала себе, что Мериланс – просто здание и никогда не будет домом.

Она мысленно повторяет: Галланту тоже им не стать, если Мэтью добьется своего, и все же, спускаясь по лестнице, поглаживая ладонью отполированные перила, понимает: все здесь ей будто бы знакомо. С каждым бесшумным шагом дом словно склоняется к гостье и шепчет: «Привет». Шепчет: «Добро пожаловать». Шепчет: «Ты дома».

Повторяя свой путь в обратном направлении, Оливия пересекает вестибюль и заглядывает в гостиную. От жаркого огня в камине осталась лишь горстка тлеющих углей, осколки вазы убрали с пола. Оливия пробирается вглубь особняка. Находит столовую – обеденный стол такой длинный, что свободно поместится десяток человек, залу, где мебель выглядит совсем нетронутой, кухню – все еще хранящую тепло.

Оливия крадется по дому, огонек свечи дрожит, как и отбрасываемый им свет. Когда она перекладывает огарочек из руки в руку, вокруг колеблются тени, и Оливия не сразу понимает, что уже не одна.

На полпути к концу коридора стоит призрак.

Женщина – или по меньшей мере отдельные ее части – висит в воздухе, будто дым. Завеса темных волос, узкие плечи, рука, словно протянутая, чтоб коснуться Оливии.

Та удивленно отскакивает, думая, что гуль исчезнет. Но он не исчезает, а поворачивается спиной и стремительно уносится вдаль, то пропадая из виду, то появляясь, как силуэт в череде фонарей на темной улице.

Да стой же, думает Оливия, но призрак ускользает от нее в конец коридора и проходит прямо сквозь дверь. Огарок едва не гаснет, когда Оливия торопится следом, топоча по ковру, распахивает створку в непроглядную тьму и шагает внутрь. В тусклом свете видно, что она очутилась в кабинете с высокими потолками и без окон. Оливия оборачивается вокруг, обыскивая углы, но гуль исчез.

Она судорожно вздыхает. Ей всегда было любопытно, связаны ли гули с Мерилансом? Школе они не дают покоя или ей, Оливии? Похоже, дело не в здании.

Она уже поворачивается к выходу – пламя свечи у нее в руке колеблется, озаряя книжные полки, стол темного дерева, – но вдруг замечает какой-то изогнутый металлический предмет.

Нахмурясь, Оливия подходит к столу, где громоздится штука странной формы, почти с нее саму ростом.

Если для этого существует название, Оливия его не знает.

Выглядит предмет механическим. Наполовину часы, наполовину – какая-то скульптура. Что-то вроде… сферы из концентрических колец, расположенных под разными углами. Вблизи становится видно, что в сфере заключены два дома, каждый балансирует на собственном кольце.

Пальцы сами собой дергаются. Оливия не в силах избавиться от ощущения, что от малейшего толчка равновесие нарушится и скульптура, разлетевшись на части, рухнет на пол. И все же сдержаться тяжело.

Она уже заносит руку, и…

Позади раздается скрип двери.

Оливия разворачивается – увы, слишком быстро, свеча в руке гаснет, комната погружается во мрак. Сердце охватывает страх, внезапный и пронзительный. Оливия выскакивает из кабинета, яростно моргая и надеясь, что зрение прояснится. Но ставни закрыты, а тьма в доме густа, как сироп. Оливия на ощупь пробирается назад, твердя себе, что не боится темноты, но с такой темнотой ей встречаться не доводилось. Дом словно разрастается вокруг, коридоры разветвляются, множатся, и наконец Оливия понимает – она точно заблудилась.

Но вдруг мрак рассеивается, и вот Оливия уже способна различить окружающую обстановку. Где-то справа есть свет. Неяркий, тусклый и белый. Она сворачивает в узкий проход и попадает в еще один холл, меньшего размера, чем парадный. А в самом конце его – дверь.

В этом доме два вида дверей.

Те, что ведут из комнаты в комнату, и те, что ведут наружу. Эта – из последних. Слабый свет проникает сквозь небольшое оконце, встроенное в массив створки. Чтобы заглянуть в него, нужно встать на цыпочки и увидишь: в небе, рассыпая по саду серебристые нити, висит полумесяц.

Сад. Тот самый, что Оливия впервые заметила, когда машина подъехала к дому. Обещание чего-то прекрасного, спрятанного от чужих глаз.

Даже в темноте зрелище великолепное. Деревья и увитые розами решетки, дорожки, ухоженные цветы и лужайки. Распахнуть бы дверь и выбежать в ночь, пройтись по траве босиком, погладить бархатистые лепестки роз, улечься на скамейке под луной, надышаться этой красотой, пока не отослали прочь.

Оливия дергает дверь, но та заперта.

Она запускает руку в карман ночной сорочки, жалея, что не захватила отмычки, и вдруг нащупывает золотой ключик от своей спальни. Форма у него самая простая, похожая на обычную букву «Е».

Если в доме так много дверей, неужели хозяева захотят делать больше одного ключа? Оливия вставляет свой в прорезь замка и, затаив дыхание, поворачивает, ожидая встретить сопротивление. Но вместо этого слышит приятный щелчок освобожденного язычка.

Ручка прохладная, и когда Оливия на нее нажимает, створка со вздохом поддается, чуть открывается – лишь на волосок, впуская холодный ночной воздух, и…

Из тьмы возникает человек и прямо сквозь деревянную дверь врывается в вестибюль. Половины лица нет, Оливия пятится от двери и от этого человека, который и не человек вовсе, а гуль.

Он хмуро взирает на нее единственным глазом и простирает испачканную руку, но не приветствуя, а предостерегая. Гуль не может коснуться, убеждает себя Оливия, его здесь нет, однако призрак шагает вперед, сжимая кулаки, девочка разворачивается и мчится по темному дому вслепую. Неведомо как отыскав лестницу, бежит наверх в свою спальню и плотно закрывает за собой дверь.

Пусть это всего лишь дерево, за закрытой створкой Оливии спокойнее.

Кровь стучит в ушах, Оливия забирается под одеяло, закрывшись дневником матери, будто щитом. Она в жизни не боялась темноты, но сегодня зажигает лампу. А когда садится спиной к изголовью, чтобы следить за малейшим движением теней в комнате, понимает – ключ остался внизу.

Глава седьмая

Как заснула, Оливия не помнит. Не помнит и как вставала, но, должно быть, все же поднималась, ведь уже утро, а она сидит за столом перед окном. Ставни распахнуты, в комнату струится теплый и яркий свет, он падает на стол, руки Оливии, дневник с золотистым оттиском «Г» на обложке.

Это дневник ее матери, но другой. Красный, а не зеленый, на обложке нет двойной борозды, а когда Оливия листает страницы, надписи расплываются и размываются, пока она силится их прочитать.

Оливия щурится, пытаясь найти в буквах смысл, уверенная, что они вот-вот сольются в слова. Вдруг на ее плечо ложится рука, прикосновение мягкое и теплое, но когда Оливия поворачивает голову посмотреть, видит: плоть сгнила, сквозь кожу просвечивает кость.

Резко ахнув, Оливия садится. Она все еще в постели, ставни закрыты, в щели просачивается свет.

Сердце колотится, голова кружится, и вскоре Оливия понимает, что это было – всего лишь сон. Однако он уже ускользает из памяти, подробности размываются, и Оливия прижимает ладони к глазам, пытаясь вспомнить.

Не руку гуля, а дневник.

Оливия сбрасывает простыни, подходит к столу. Ей почти кажется, что она найдет там красную книжицу, но ее нет.

Взгляд падает на ящик стола и отверстие для ключа – маленькое, будто чернильное пятно. Оливия тянет за ручку. Ящик не поддается, но замок – препятствие пустяковое, шпилька для волос вскрывает его за пару секунд.

Внутри лежит утыканная иглами подушечка и маленькие пяльцы – на светлой ткани наполовину вышитые маки.

Чернильница, несколько набросков на истрепанных листах и пара почтовых бланков с изящным тиснением: «ГП».