Карьера неудачника

– Но ведь он прав, Рита!

– Ничего подобного! Из тебя получится блестящий врач.

Костя усмехнулся.

– «Блестящий» – не совсем подходящее слово для врача. Меньше всего мне хотелось бы блестеть…

– Блистать! – поправила она его раздражённо. – Блистать – не значит красоваться, это значит быть лучшим в своём деле, и ты прекрасно это знаешь.

Они сидели рядом на диване: Рита – обхватив себя руками, Костя – опираясь локтями на колени и крепко сомкнув руки. Воздух вокруг них двоих сгустился от напряжения. Помолчали. О чём думала Рита, Костя мог только догадываться, его же собственные мысли были неутешительны. Бедняк думками богатеет, усмехнулся он про себя, вслух же сказал, откидываясь на спинку.

– Ладно. Что обо мне говорить! Ты сама-то здесь как, справишься?

– О, разумеется. А если что, мама или Галина помогут, тут ведь всего пара кварталов… Телефон проведут на будущей неделе, – добавила она как бы невзначай, но Костя знал, что установка телефона обычным гражданам была делом небыстрым: требовалось подать заявку и несколько лет ждать своей очереди. Стало быть, папенька расстарался – нажал на соответствующие пружины, пустил в ход высокие связи, или как там это делается у слуг народа? Впрочем, не ему теперь роптать: по крайней мере, уменьшится вероятность наткнуться на Павловского, звоня его дочери, да и Рита, учитывая её положение, всегда сможет обратиться за помощью.

– Хорошо, – отозвался он и услышал её сдержанный вздох облегчения. Она подвинулась к нему и, просунув свою руку под его локоть, сплела свои пальцы с его и проговорила вкрадчиво:

– Самое главное, милый, что мы здесь совсем одни!

Намёк был более чем прозрачен, но Костю он не обрадовал. Они не были близки уже больше месяца, и он с изумлением ловил себя на том, что желание, которое пожирало его все предыдущие полгода, иссякло так резко, словно он израсходовал его до последней капли. Прежде он с трудом доживал до воскресенья, борясь с искушением сорваться в самоволку посреди недели. Так как возможность уединиться в Ритиной квартире выпадала нечасто, то они обыкновенно встречались на вокзале и добирались на электричке до дачного посёлка. Это были дни весёлого и безудержного молодого разврата, которому они предавались иногда прямо на ковре в гостиной, едва успев растопить камин. Утолив первый голод, они голыми расхаживали по дачному дому Павловских, наслаждаясь своим бесстыдством, ели припасённые Ритой пирожки или открывали тушёнку из дачной кладовой, из которой Костя готовил армейскую кашу, добавив консервы к сваренной им гречке; Рита тем временем доставала из бара бутылку вина – папа всё равно не заметит, он пьёт только крепкие напитки! После, возбуждённые вином, они продолжали пиршество в постели, поглощая свой запретный плод без остатка – вместе с семенами и черенком. И только тогда, вконец обессиленные, отрывались друг от друга, тщательно устраняли все следы своего пребывания и возвращались в город на вечерней электричке, молча сидя рядом в полупустом вагоне. Потом они долго и нежно прощались у её парадного и, едва за Ритой закрывалась массивная дубовая дверь, он мчался в казарму, успев пройти через КПП за считанные секунды до урочного часа.

После этих свиданий Костя засыпал раньше, чем его голова успевала коснуться подушки. Но уже следующей ночью, вспоминая подробности минувшего воскресенья, он снова жаждал обладания. Впрочем, желание просыпалось вместе с ним уже наутро понедельника, едва выпадала относительно спокойная минутка. Иногда это случалось во время утренней зарядки, когда, механически повторяя давно знакомые движения, он вспоминал совсем другие упражнения, и эти картины отзывались дрожью наслаждения во всём теле. Ему тогда казалось, что он никогда не сможет насытиться Ритой. И что же теперь? Он сжимал тонкие Ритины пальцы и ужасался пустоте внутри себя. Неужели это возможно? И что теперь делать?!

Чувствуя его нерешительность, Рита уселась на его колени верхом и, запустив руки в его волосы, приблизила лицо к его лицу. Глядя в его глаза смеющимися и жадными глазами, она прошептала у самых его губ:

– Мы ведь так этого хотели, правда?

Прежде от этого ему мгновенно снесло бы голову. Но сейчас он смотрел в её глаза и силился придумать, как бы избежать этой близости, которая, конечно же, обернётся его полным фиаско. Наконец он прошептал, сглотнув ком в горле:

– К..как ты себя чувствуешь?

Ответ был очевиден, но ничего лучшего он придумать не смог. Рита улыбнулась.

– Чувствую, что страшно по тебе соскучилась…

Она прильнула к его губам, он ответил – и с облегчением ощутил необходимую физиологическую реакцию…

Глава 5. Три пирога

По случаю свадьбы ему дали увольнительную на два дня.

Родители и Лилька уже приехали накануне – вечером он говорил с ними по телефону (который, как и было обещано, вне всякой очереди установили в новой квартире). На его вопрос, как доехали, отец жизнерадостно сообщил: как Леонид Ильич Брежнев[22 - Глава СССР в период, о котором идёт речь.] с супругой, из чего Костя заключил, что их встретил в аэропорту если не сам Павловский, то, как минимум, его шофёр, который и препроводил их до квартиры. Мама же сразу обрушила на него водопад своей заботы, забросав тысячей вопросов, на которые он не успевал отвечать. Она же и подтвердила его догадку о шофёре, добавив, однако, что с ним была Елена Матвеевна, «очень милая женщина, Котик, я так и думала, когда говорила с ней по телефону, она очень хорошо отзывается о тебе, ты знаешь, по-моему она неплохо разбирается в людях…». Конец этому монологу положил голос отца, который со свойственной ему грубоватой лаской пророкотал из глубины комнаты: «Мама, хорош кудахтать, ты же утром его увидишь!» Костя попросил дать трубку Лильке, но оказалось, что она в ванной (голос отца: «Не понимаю, что там можно мыть столько времени! Мама, ты бы заглянула к ней – может, она уже растворилась?»). У Кости потеплело на сердце.

В семь часов следующего утра он уже звонил в дверь. Ему открыла радостно-возбуждённая Лилька в ночной сорочке и с расчёской в руке. Пролепетав: «Котик!», она тут же повисла у него на шее. Повзрослела, подумал он – ещё летом она по своей детской привычке обнимала его при встрече всеми четырьмя конечностями, как обезьянка, теперь же просто поджала ноги. Ещё бы: Лилька была уже почти одного с ним роста. Пока он кружил её над полом, она радостно сообщила:

– А мама уже пироги печёт!

В этом сообщении не было никакой необходимости: всю квартиру заполнял аппетитный дух осетинских пирогов с разнообразными начинками, и было слышно, как мама гремит на кухне противнями. Но Костя, чтобы доставить сестре удовольствие, ответил:

– Ух ты! Какие?

– Угадай!

Он втянул воздух.

– Уалибах… Нашчин… И ещё…

– Ещё будет фытчин[23 - Уалибах – пирог с сыром, нашчин – с тыквой, фытчин – с мясом.]! Твой любимый!

В эту минуту почти одновременно захлопнулась дверца духовки и отворилась дверь ванной, и появились свежевыбритый отец и раскрасневшаяся мама, вытирающая полотенцем припудренные мукой руки, и началась привычная и такая дорогая сердцу куча-мала из неуклюжих объятий, неловких поцелуев, попадающих в те места, которые оказались ближе всего – то в глаз, то в нос, то в подбородок – и бессмысленных, на взгляд постороннего, восклицаний, которыми приветствуют друг друга близкие люди после долгой разлуки.

Потом пили чай в кухне – с мамиными пирогами и домашними разносолами. Мама нежно смотрела на сына, с наслаждением уписывающего за обе щёки её кулинарные шедевры, Лилька то и дело подкладывала что-нибудь ему на тарелку.

– Лена отговаривала меня насчёт пирогов, мол, это лишнее! (Лена – это Елена Матвеевна, догадался Костя). Как же лишнее, говорю? У нас так положено: если в семье случается событие, на столе непременно должны быть три пирога! А она своё: зачем вам, Люба, утруждаться, Галина напечёт пирогов! Нееет, говорю. Таких пирогов ваша Галина вам не испечёт. Да и чего тут утруждаться? Я дома и на сто человек пеку бывает, а тут всего-то…

– Ну и кралю ты, сынок, оторвал! Высший класс! – перебил её отец. – Конечно, это нехорошо, что женишься по необходимости. Но ладно уж, бывает, я понимаю – сам молодой был. Горячий был, жуть! Правда, мама? Это сейчас я уже никуда не гожусь, а по молодости – только держись: плюнешь на него – зашипит! – он бросил красноречивый взгляд вниз и подмигнул.

– Ваха! – укоризненно воскликнула мать. – Здесь ребёнок!

– Ребёнок? Кого это вы сюда привели? – Лилька с делано серьёзным видом огляделась по сторонам.

– А что такое? Я разве что-то не то сказал? – отец с самым невинным видом посмотрел на мать и перевёл взгляд на Лильку. – Чижик, ты что-нибудь слышала?

Лилька выгнула бровь.

– Мама думает, я всё ещё верю, будто вы меня в магазине купили.

– Как! Мама, ты ей разве не сказала?! – Отец сделал большие глаза, и Костя замер в предвкушении очередной его эскапады. – Чижик, посмотри на свои ноги! Сразу же видно – тебя аист принёс!

Мать только отмахнулась, а Лилька пробубнила в чашку с чаем:

– Угу, аист…

Эти часы Костя теперь вспоминал как самые счастливые за весь день своей свадьбы. Когда ему бывало особенно неуютно в их с Ритой семейном гнезде, он перебирал в памяти то утро и мысленно наполнял комнаты ароматом маминых пирогов. Тогда жизнь здесь становилась, по крайней мере, сносной…

Мама поспешила сменить тему.

– Котик, а кто твой шафер?

– Гаспарян.

– Твой однокашник? И где же он? – вмешался отец.

– Подъедет к загсу. Ему не дали увольнительную на весь день, только с двенадцати.

– Гаспарян… – Мама задумчиво покивала. – А как его зовут?

– Рубен.