Сопротивление материала. Том 2. Мучительная сладость бытия

Саша упёрлась обеими руками и что есть силы толкнула выступающие углы чемодана к потолку. Послышался сухой треск и – о, чудо! – чемодан наконец подался. Красная, растрёпанная Саша передала бабушке это сокровище и слезла на пол. Бабушка смахнула с него пыль своим носовым платком и щёлкнула застёжками.

Из пасти чемодана пахнуло нафталином. Внутри оказались аккуратно сложенные вещи, которые Вера Сергеевна принялась одну за другой вынимать, бережно перекладывая на кровать: белая батистовая блузка с мережками и вышитым воротничком, ещё одна – шёлковая, в мелкий цветочек; костюм из рогожки, «салатового» цвета – юбка в складку и жилет на скользкой саржевой подкладке, отделанный руликом; несколько вышивок – крестиком и ришелье… Вышивки восхитили Сашу.

– Бааа! Это ты вышивала?!

Вера Сергеевна обернулась.

– А то кто ж! Конечно, я.

– Но почему ты их прячешь?!

– А что с ними делать, Сашенька?

– Да ты что, ба! Это же hand made! Им теперь цены нет!

Бабушка вздохнула и опустилась на стул.

– Да разве ж кто купит?

– Я не говорю – продавать, но можно же использовать самим…

– Использовать?

– Ну, да. Вставить в рамочку и повесить на стену. Или сшить диванные подушки!

– Твоя мама не одобрит…

– А мы их здесь положим, у себя! Ну, можно, ба? А? Что ж такой красоте пропадать!

– Как хочешь, милая, – вздохнула бабушка, и только тут Саша увидела у неё на коленях что-то зелёное с чёрным.

– Что это у тебя? – спросила она.

– Его-то я и искала! – Вера Сергеевна протянула то, что держала в руках. – Настоящий креп-жоржет! Я его уже после войны сшила, материю твой дед с фронта привёз, из самой Германии. Говорил: трофей, в разрушенном доме нашёл. Он тогда ещё большой кусок батиста привёз, я из него белья нашила и вот эту блузку, с мережками. Там, говорил, были и вещи, красивые, почти не ношенные, но у него рука не поднялась…

Но Саша уже слушала вполуха. Приняв из рук бабушки, она осторожно встряхнула вещь. Это оказалось платье изумительного, сочного зелёного цвета в чёрный горох: расклешённая юбка, строгий лиф с воротничком и пышным бантом, короткие рукава-фонарики. Саша открыла дверцу шкафа, на которой было большое зеркало, и приложила платье к себе. Даже в искусственном свете лампы было видно, что оно просто создано для неё! Вера Сергеевна всплеснула руками, ахнула:

– Красавица моя! Вот ведь, права я была, что берегла его!

Саша просияла.

– Я примерю?

– Конечно, милая. Давай, скидывай эту кофтёнку, я пока пуговки расстегну…

Лиф сел на Сашу как влитой. Продевая маленькие, обтянутые материей пуговки в аккуратные, из той же ткани, круглые петельки, она изумлённо спросила:

– Бабуль, неужели ты была такая худенькая?

Бабушка фыркнула.

– А что ж ты думаешь, я всю жизнь толстухой была?

– Ну, зачем сразу – толстухой! Я ж видела фотографии. Но у тебя тогда уже мама была…

– Война, Сашенька! Вот она, диета-то… – Бабушка горько усмехнулась и вздохнула. – Я его и надела-то раза четыре от силы – берегла! Последний раз на Леночкин выпуск, помню. А потом Серёжа родился – и всё: поплыла я…

Но в голосе бабушки при этих словах совсем не было сожаления – напротив, она улыбалась. Впрочем, как и всегда, когда говорила или думала о своём сыне. Это был поздний ребёнок – на восемнадцать лет младше Сашиной матери. Когда Степан вернулся с войны, они с Верой хотели ещё детей, но те всё не получались, и Мальцевы в конце концов смирились с этим: зачем Бога гневить, у них есть дочь – и какая! Леночка неплохо училась в школе и со временем выросла в настоящую красавицу, предмет отцовской гордости: Стёпа любил по праздникам, надев боевые ордена, пройтись под руку со своими «девчатами»… Когда Лена поступила в медицинский и уехала учиться, дом их опустел. Мальцевы теперь жили в ожидании писем от дочери и первых каникул, и Вера, поглощённая тревогой за своего птенца, впервые вылетевшего из родного гнезда, даже не сразу поняла, что беременна. Ей уже было почти сорок, и, не дождавшись очередных месячных, она только пожала плечами – ну, значит, всё. Вышел её бабий срок. Но когда, спустя положенное время, она ощутила в своём теле движение новой жизни, то сначала даже не поверила своим ощущениям. Это был невероятный подарок: ожидание, а затем рождение сына заполнило пустоту, образованную отъездом дочери, а Мальцевы снова почувствовали себя молодыми.

Вот так и вышло, что брат Елены Степановны был значительно моложе её самой и всего на восемь лет старше её собственной дочери, которая звала его просто Серёжей – как и мама с бабушкой. Он был человеком лёгким, необычайно располагающим к себе, и его все любили. Казалось, и даётся ему всё легко: с самого первого класса он учился на отлично без каких-либо видимых усилий, почти играючи. Наверно, поэтому в школе его никогда не травили и даже не дразнили «ботаником», хотя им-то он, строго говоря, и был: помешанный на растениях, он постоянно что-то выращивал на участке возле родительского дома, подоконники которого были заставлены ящичками и торфяными горшочками с рассадой во всех фазах вегетации – от едва проклюнувшихся семян до взрослых растений. Когда была маленькой, Саша обожала помогать Серёже в его опытах. Он-то её и научил ухаживать за растениями, рассказывая о них много и с нежностью, как о разумных и чувствующих существах.

Саша застегнула последнюю пуговку и, оглаживая на боках платье, внимательно посмотрела на себя в зеркало. Она повернулась к зеркалу спиной и посмотрела через плечо. Верх выглядел отлично, но что-то всё же было не так…

– Лиф коротковат, – констатировала Вера Сергеевна. – Оно понятно: ты повыше меня будешь. Из-за него и юбка коротка…

– С этим можно что-нибудь сделать? – с надеждой спросила Саша. Она уже видела себя глазами Славика – встречающей поезд с бойцами на не построенном ещё перроне привокзальной площади…

Вера Сергеевна встала, повернула внучку к себе, прижала, раздвинув пальцы, материю к её талии. Покачала головой.

– Сантиметров шести, пожалуй, не хватает. Расставить надо. А мы втачной пояс сделаем! Вот только из чего?.. – Бабушка пошарила в памяти. – Я тогда всё до последнего кусочка израсходовала, даже маленькие лоскутки подчистую ушли на пуговки и петельки…

– Может, из этого банта? Без него, в принципе, можно обойтись. – Саша на секунду задумалась, и её осенило: – Или сделать его из другой ткани, чёрной!

– А что, это мысль, – бабушка подняла глаза к Сашиному лицу, сощурилась, представляя. – Ай да молодец, внучка! И как это я тогда не догадалась – бант надо было с самого начала делать чёрным!.. Ну, всё. Снимай! Завтра займусь.

– А я в «Ткани» забегу, на Красноармейской! Присмотрю что-нибудь подходящее.

Глава 5.

Древнее как мир лекарство от женских печалей – новое платье – воодушевило Сашу. Теперь на репетициях, стоя в сторонке вместе с остальной массовкой и стараясь не смотреть на вальсирующих Ольгу и Славика, она воображала себя прехорошенькой в этой густой, как мох, зелени и с бантом на груди, в купленных матерью замшевых лодочках на «шпильке», которые она до сих пор надевала не больше двух раз – не в школу же в них ходить! Мать последовательно, с двенадцати Сашиных лет, ставила её на каблуки: стопа ещё формируется, и если не начать делать это вовремя, то потом будет поздно.

– Ты сама же мне потом спасибо скажешь! – говорила она, отметая слабые возражения дочери. – Ведь у нас же большинство женщин совершенно не умеют носить каблуки. Только посмотри на этих кляч: шкандыбают на полусогнутых, сутулые, руками машут так, что за версту обходить надо! Даже стоят – и то носками вовнутрь! Так и хочется им костыли предложить!

– Мааам, – канючила Саша, – я же и так выше всех девчонок. Даже выше почти всех мальчиков!

– Вот мальчики пусть и переживают! Это не твоя проблема. – Елена Степановна была неумолима. – Ты посмотри на топ-моделей: туда ниже метра семидесяти пяти вообще никого не берут!

– Но я не собираюсь становиться моделью! – не унималась дочь.

– А, возможно, стоило бы. По всем прочим параметрам ты тоже вполне подходишь: такая же худая и плоская, – безжалостно парировала мать.

Саша вынимала последнего туза:

– Но ты же сама терпеть не можешь каблуки!

– Ничего подобного! Я их обожаю – но мне трудно на них ходить, и знаешь почему? Потому что после войны мы не могли их себе позволить – их просто не было! Носили что придётся, иногда чужие обноски, купленные на барахолке и стоптанные под чужую ногу. Поэтому я и не могу носить туфли на каблуках – поздно: стопа уже сформировалась, и сформировалась чёрт знает как. Дольше получаса не выдерживаю, только дойти до работы – и переобуться. Или дойти до дому – и переобуться. А ты – учись! Красивая обувь делает любую женщину желанной, даже такую, как ты!

Теперь Саша была уже готова согласиться с матерью. Ольга Седых, с которой танцевал Славик – её, Сашин Славик! – могла, с точки зрения мамы, гордиться: у неё была развитая, высокая грудь и пышные бёдра. То есть всё то, что, по мнению Елены Степановны, нравится мужчинам, даже если те на словах отдают предпочтение девушкам модельной внешности. «Врут! – категорически заявляла мать. – Если сомневаешься, посмотри, на кого променял меня твой отец!» Надюша и правда была тем, что в старомодных романах называют «лакомым кусочком». Но ведь и сама Елена Степановна была, на взгляд дочери, вполне красивой женщиной! И отнюдь не худышкой – хотя, конечно, более изящной и хрупкой, чем нынешняя жена отца. Честно говоря, Саша думала, что дело тут не в статях, а в характере. Но она бы никогда не призналась в этом матери, иначе та предала бы её анафеме.