Сопротивление материала. Том 1. Старый бродяга

– Вам надо на солнышко, барышня! Доктор велел проветривать, а я думаю, этого мало. Вот закончу здесь и пойду в чулан…

– А в чулан-то зачем, Дусенька? – улыбаясь прекрасному дню, спросила Катя.

– Там плетёные кресла лежат. Вытащу их на веранду, смету пыль – и вас усажу! Когда ихняя горничная брала расчёт, я с ней по всему дому прошла, чтобы она всё мне показала. Поэтому про кресла и знаю.

– А почему она уволилась? – полюбопытствовала Катя – она и не знала, что у Дедовых была ещё прислуга.

– Так времена-то вон какие! Платить ей стало нечем, да и не за что, честно говоря. Хозяйка с Ильёй Аркадьчем одни остались, много ли им надо? Готовки мне тоже стало меньше, так и на остальное времени хватает.

Дни стали длиннее, и когда Илья возвращался вечером домой, солнце едва закатилось за крыши. В тёплом воздухе пахло клейкими молодыми листочками и ароматами стряпни из открытых по тёплому случаю дверей и окон домов. Пройдёт ещё неделя-другая – и прилетят стрижи, огласят городок весёлым свистом, исчёркают небо над садами стрелами своих стремительных крыльев…

Дышалось легко. Илья скинул пиджак и наслаждался упругим ветерком, омывающим грудь через тонкое полотно рубашки. Было что-то ещё в этом вечере, чувство какого-то радостного ожидания. С таким же чувством он мальчиком просыпался в рождественский сочельник и вдруг вспоминал: праздник! Шумным кубарем, в пижаме и босой, скатывался с лестницы, и сердце колотилось, когда отворял дверь гостиной. Там, в самой середине комнаты, возвышалась – вся в стеклянных шарах и мишуре, с рождественской звездой на макушке – ёлка! Он некоторое время стоял рядом с ней, вдыхая тёплый хвойный запах и разглядывая украшения. Потом не спеша обходил её несколько раз, и только после этого заглядывал под нижние ветви, отыскивая среди свёртков и коробок те, на которых было его имя…

Илья ускорил шаг, словно и на этот раз его ждала дома ёлка. Кирпичный фасад дома сиял всеми четырьмя вымытыми окнами. Некоторые из них были открыты. Илья прислушался: внутри было тихо. Он шагнул в ворота, обогнул угол и поднялся по деревянным ступеням…

Веранда ещё была озарена мягким закатным светом. На вымытом до блеска дощатом полу, в плетёном кресле, заботливо укутанная пледом, спала Катя. На её коленях лежала раскрытая книга, и ветерок шевелил страницы, прижатые тонкими пальцами. Тёмные ресницы отбрасывали густую тень на тонкое бледное личико, ветерок играл выбившейся прядкой волос, прихотливо очерченные губы приоткрыты…

Илья замер, словно боялся вспугнуть это видение. Он вдруг остро почувствовал себя ужасно громоздким и неловким. Так он и стоял с закинутым за плечо пиджаком, не шевелясь, с блаженной улыбкой глядя на спящую Катю. И вдруг девушка вздрогнула, потянулась и – открыла глаза! И из этих глаз на него хлынул поток синего света, который затопил его душу мучительным счастьем. И душа захлебнулась в этом счастье и покорно пошла на дно. Едва ли Илья был способен осмыслить своё чувство, но он знал: что бы там ни было, его жизнь теперь принадлежит этой хрупкой девушке. Он стоял и смиренно ждал приговора. И вот она улыбнулась, и это уже было счастьем.

– Добрый вечер, Илья Аркадьевич! Какой чудный день…

Её голос вернул ему способность двигаться, как «отомри!» в детской игре. Он приблизился и склонился над ней, поправляя на тонких плечиках распахнувшийся было плед.

– Так не годится, Катя. Вы замёрзнете, а вам нельзя. Вы ещё не окрепли после болезни, – приговаривал он, чувствуя острое недовольство собой и своими словами – раскудахтался, как наседка! Не то, всё не то… Он остановился, присел перед креслом на корточки, взял Катины руки в свои большие, мужицкие ладони, снизу вверх заглянул ей в лицо. Продолжая улыбаться, она смотрела ему в глаза, и он не мог угадать значение этого взгляда: насмешка? Но она не отнимала рук, и Илья очертя голову бросился в этот омут: была – не была! Пропал, всё равно пропал…

– Катя… Будьте моей женой!

Улыбка медленно растаяла на её лице. Господи, взмолился про себя Илья, я всё испортил! Дурень несчастный! Господи, господи, не дай мне её потерять! Теперь её лицо стало очень серьёзным, но он по-прежнему не мог понять, что оно выражает. Брови сперва нахмурились, потом приподнялись. Уголки губ опустились – и снова сложились в улыбку… И тут Илья увидел, что по её щеке катится прозрачная слеза, оставляя блестящую дорожку.

– Ка… Катенька, простите! Я не хотел вас обидеть! Умоляю… – он упал на колени и прижался лицом к её ладошкам, которые держал в руках.

– Не надо, – всхлипнула она. – Не надо, милый… Просто я так счастлива!

На Троицу они обвенчались в деревянной Николиной церкви. Весь месяц с небольшим, прошедший с того дня, когда Илья на руках внёс Катю в гостиную, где сидела мать, и попросил её благословения, Илья ходил как хмельной, боясь поверить своему счастью. Катина спальня утопала в цветах, которые он охапками приносил ей по вечерам. Некоторые букеты не помещались в спальне – или их нельзя было оставлять в комнате на ночь, так как сильный аромат мог вызвать головную боль – и счастливая невеста с удовольствием расставляла их по всему дому, создавая изящные букеты. Их можно было увидеть в самых неожиданных местах: вдоль балюстрады лестницы стояли кувшины с сиренью самых разных оттенков – от кипельно-белого до густо-лилового; на подоконниках пристроились изящные хрустальные вазы с тюльпанами, нарциссами и гиацинтами; затем настала очередь пионов – роскошные белые стояли симметрично на фортепиано, на ломберном столике – благоухающие розовые, на трюмо – торжественные бордовые.

– Наш дом превратился в оранжерею! – шутливо ворчала Наталья Семёновна, когда сын, возвращаясь с работы, приносил очередной трофей. Женщины поднимали от шитья полные обожания взгляды – они уже с утра гадали, что будет на этот раз: говорят, черёмуха зацвела, а Дуся, которая тоже включилась в эту игру, видела на базаре ранние розы…

С мануфактурой стало плохо, в лавках продавали только шинельное сукно и другую материю в том же роде – всё, что осталось на складах с войны. Поэтому подвенечное платье перешивали из первого Зоиного бального, которое она надела единственный раз, в последнем классе гимназии, на благотворительный бал в пользу солдатских семей – Зоя была признанной красавицей и щеголихой, отец страшно гордился ею и не жалел денег на наряды. Платье а-ля грек из белого креп-жоржета было обманчиво простым и производило впечатление невинности и свежести. Единственной выразительной деталью – но зато какой! – был вышитый бесцветным и прозрачным стеклярусом пояс, сверкающим мысом поднимающийся к груди и загадочно мерцающий из-под воротника-пелерины. Хрупкой Кате оно было велико, поэтому пришлось его полностью распороть и даже посрезать лишний бисер с пояса, чтобы его ушить. Зато излишки ткани и стекляруса пошли на шляпку, которую Наталья Семёновна вызвалась смастерить на свой страх и риск.

Свадьбу сыграли в семейном кругу. Шафером Илья взял Лёшу Матвеева, а посажённым отцом невесты вызвался быть милейший Павел Николаевич Стеценко – семейный врач Дедовых с незапамятных времён, ровесник и приятель покойного Аркадия Савельича. Ведя невесту под руку к алтарю, он раскраснелся от волнения и чувства ответственности, и смешливая Дуся, в новом платье, сшитом специально для этого случая, едва не прыснула. Илья как зачарованный смотрел на Катю и не узнавал её: с новой причёской, в этом белом платье, с серьёзным взволнованным личиком она казалась миражем, бесплотным видением потустороннего мира. В какой-то момент его охватил иррациональный страх – вот сейчас он моргнёт, и она исчезнет, растает в церковном полумраке!.. Он так и стоял не мигая и успокоился только тогда, когда её маленькая тёплая рука оказалась в его ладони.

Глава 6.

Ваня родился через год, в июле. В Раздольном яростно цвели липы, наполняя воздух густым и сладким, как мёд, ароматом. Как и всегда, цветение лип сопровождалось частыми грозами, после которых густой липовый дух многократно усиливался, вливаясь в распахнутые окна и растекаясь по самым укромным уголкам жилищ. «Чувствую себя как оса, которая увязла в меду!» – шутил Илья.

Напитанный дождём и мёдом воздух становился густым и тяжёлым. Когда из-за туч появлялось солнце, дождевая влага, испаряясь, превращала его в бальзам такой густоты, что начинало казаться, будто город превращается в огромный кусок янтаря, в котором застывают мошки и веточки, и целые деревья, и дома, и люди…Но потом снова собирались тучи и принимались громами и молниями раскалывать эту благоухающую глыбу.

В один из таких дней Илья, промокший до последней нитки, взбежал по ступенькам крыльца. Он, как повелось в последнее время, пришёл на обед домой: роды ожидались со дня на день, и ему хотелось быть рядом. Как ни странно, Катя совсем не тревожилась и посмеивалась над его страхами. Но, жалея эту его слабость, первой встречала его в дверях.

На этот раз всё было не так. Во-первых, он не застал Кати ни на крыльце, ни в передней, ни в гостиной. Да и матери не было видно. Во-вторых, несмотря на сильную грозу, окна стояли нараспашку: ветер надул занавеси как паруса, а с подоконников капала на пол вода – уже натекла приличная лужа. Илья машинально кинулся закрывать окна и, когда последняя створка захлопнулась, заглушив раскаты грома и шум воды, он услышал другой звук, значения которого сначала не понял. Это был длинный сдавленный стон, и доносился он из глубины дома, кажется, сверху. Внутри всё оборвалось, и он бросился было к лестнице на второй этаж, но в это время в дверях появилась Наталья Семёновна.

– Илюша… Слава Богу, ты окна закрыл, я про них совсем забыла! – произнесла она напряжённым от волнения голосом. – Так гремит, что я даже не слышала, как ты пришёл.

«Что она за чепуху говорит? Где Катя?» – пронеслось в голове Ильи, и пристально глядя в глаза матери, он спросил осипшим вдруг голосом:

– Где Катя? Она наверху? Я пойду к ней!

Мать продолжала стоять в дверном проёме, загораживая проход.

– Нет-нет, тебе туда нельзя. Павел Николаич рассердится. Ты лучше сядь.

Илья опустился на ближайший стул и сглотнул. Сверху опять донёсся стон, и он жалобно посмотрел на мать, которая сидела выпрямившись в своём любимом кресле и смотрела перед собой: мысли её были там, у кровати невестки; но в то же время старушка вспомнила, как рождались её собственные дети, после чего мысли столь естественно перенеслись в даль, к её девочкам – как там теперь складывается их жизнь?.. Почувствовав на себе настойчивый взгляд сына, Наталья Семёновна очнулась и, повернувшись, к нему и увидела такое несчастное лицо, что заставила себя улыбнуться:

– Всё хорошо, сынок. Всё хорошо… – Женщина чувствовала, что должна что-то говорить и продолжила: – Схватки начались, как только ты ушёл на работу. Дуся побежала за Павлом Николаичем. Теперь уже скоро, наверное. Схватки каждые пять минут…

Следующий час показался Илье вечностью. Катины стоны сплетались с раскатами грома, и от этого к горлу подкатывал тошнотворный страх. Илья мерил комнату шагами, иногда замирая, чтобы прислушаться. Пару раз пробегала вниз и вверх Дуся, что-то пряча под фартуком. К концу часа от этого метания у него уже кружилась голова – да и не только у него: мать сидела с закрытыми глазами – и подкашивались колени. Но стоило ему сесть, как страх снова хватал за горло холодной скользкой рукой, и он опять принимался ходить. В какой-то момент ему показалось, что он задыхается, и Илья вышел на веранду. Дождь молотил по шиферу как безумный, молнии выхватывали в сумрачном воздухе резкие очертания предметов, словно кто-то делал фотоснимки с магниевой вспышкой.

Илья стоял, полной грудью вдыхая насыщенный электричеством и мёдом воздух. Он вдруг вспомнил, что было написано в одной книжке из гимназической библиотеки: чтобы преодолеть страх, надо сконцентрироваться на дыхании и считать выдохи… Он дошёл до восьмидесяти и сбился. Попытался снова, и в какой-то момент понял, что ходит по кругу от шестидесяти до восьмидесяти и обратно: восемьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три… Илья помотал головой и огляделся. Дождь ещё барабанил по навесу, но уже без прежнего остервенения. Гроза уходила, и раскаты грома теперь стали глуше и реже. Зато стало отчётливо слышно журчание струи, вырывавшейся из водосточной трубы в переполненную бочку для полива. То ли оттого, что закончилась гроза, то ли действительно помогли дыхательные упражнения, но Илья почувствовал себя более уравновешенным. Он робко отворил дверь в переднюю. Напротив, в проёме гостиной, показался силуэт Натальи Семёновны. Наверху было тихо.

Но спустя мгновение снова послышался крик – на этот раз крик ребёнка! Илья в три шага взлетел по лестнице и остановился. За дверью спальни раздались шаги. Дверь отворилась, и ворчливо-торжествующий голос доктора произнёс:

– Ну, Илья Аркадьич, принимайте поздравления! У вас отличный сынок. Богатырь!

Павел Николаевич похлопал Илью по плечу и начал устало спускаться с лестницы, внизу которой, держась за перила и глядя наверх, стояла Наталья Семёновна.

– И вас, душечка, поздравляю. Ваша невестка молодец. Не дадите ли мне чаю?..

Илья остановился в дверях – комната плыла перед глазами. От кровати раздался слабый голос жены:

– Илюша! Иди, посмотри на него…

Силясь разглядеть Катю, он потёр глаза и только тогда понял, что это слёзы. Жена полулежала на высоких подушках, прислонив к плечу аккуратный свёрток из пелёнок и байкового одеяльца.

Глава 7.

Иван Ильич смутно помнил родителей. Для него они остались светлыми ангелами его короткого детства, которое закончилось в тот страшный августовский день. В числе прочих вещей, принесённых Матвеевыми из бывшей Дедовской квартиры, была свадебная фотография в простой самодельной рамке, благодаря которой он со временем мог понять, что очень похож на отца, за исключением тёмных волос и синих глаз, доставшихся явно от матери.

Довольно долго после их ареста он продолжал надеяться, что это недоразумение и «там» разберутся. Эта надежда питалась уверенностью в их полной невиновности, которой он поделился с Борькой. Тот, будучи двумя годами старше, понимал, что дело гиблое: ещё не было в Раздольном случая, чтобы те, кого «забрали», были очищены от обвинений и вернулись. И хотя он признавал, что Дедовы абсолютно чисты перед новой властью, и ради друга готов был поверить в чудо, хотя даже его небольшой опыт подсказывал обратное. Тем не менее, он яростно оберегал Ваню от нападок докучливой и всезнающей детворы. Когда некоторые из товарищей их детских игр с готовностью выпаливали услышанные дома слова о «врагах народа» и предателях, Ваня бросался на них с кулаками, и мальчики частенько, особенно на первых порах, возвращались домой в кровоподтёках и ссадинах. Зато эти отчаянные, до кровавых соплей, драки закалили его характер и создали ему такую репутацию, что уже к осени большинство ребят остерегались высказываться на эту тему.

Однако прежде дружная ребячья компания разделилась. До поры пацаны пребывали в растерянности и не знали, чему верить – весть об аресте Ваниных родителей, которая вначале просто будоражила нервы, как и любая мрачная тайна, со временем утратила свою остроту, и требовалось определиться в своём отношении к этому событию. Кое-кто предпочёл придерживаться официальной версии ареста – это были главным образом те, кому родители запретили общаться с «прокажённым» из страха за собственную судьбу. Но были и такие, как Петька Выхин, который однажды недвусмысленно принял сторону Ивана и Борьки. Когда драка закончилась и противники – кто с оторванным рукавом, кто с разбитым носом – тяжело дыша, расходились, он повернулся к наблюдавшей ватаге и сказал:

– В общем, вы как хотите, а я с Ванькой! Люди говорят, что на его родителей нарочно наклепали, чтобы ихнюю хату занять…

Это была правда: на Дедовской половине уже вовсю хозяйничала старшая дочка Ивахнюка, которая ещё до ареста Ваниных родителей расписалась с его заместителем. Это событие соседи отметили шумно и с размахом: все выходные дом ходил ходуном, и пьяные вопли гостей не давали заснуть жильцам первого этажа. В самом начале застолья, когда молодые только вернулись из райсовета и гости выпили по первой рюмке, Гришка, размякший от спиртного и разносолов, но ещё твёрдо стоящий на ногах, спустился было к соседям. Глядя влажными глазами на Илью, он произнёс с комическим пафосом:

– Илья Аркадьич, окажите любезность, разделите с нами событие! Милости просим за стол!

– Благодарю вас, Григорий Васильевич. Мы с супругой вас поздравляем, и передайте наши наилучшие пожелания молодым. Но вы же знаете, мы ещё в трауре…