Варкалось

Игорёк, насосавшись молока, обмяк на её руках, заснул. Она осторожно отняла грудь, запахнулась халатом и понесла сына в кроватку.

Всё дальнейшее разворачивалось в ускоряющемся темпе, как будто включили быструю перемотку. Обернувшись от кроватки, Маша увидела перед собой белое, искажённое злобой лицо мужа с растопыренными, дрожащими ноздрями. Ни слова не говоря, он принялся хлестать её по лицу газетой. Маша вскрикнула – больше от неожиданности, чем от боли – тут же закричала испуганная Вера, подбежала, малютка, к отцу, вцепилась в брючину:

– Папа, не надо! Не надо, папа!!!

Но его уже было не остановить. Размахиваясь и целясь, он хлестал скрученной в трубку толстой газетой, сопровождая каждый удар не менее хлёсткими репликами.

– Дура! Лохушка деревенская! Мужа спросить надо! Мужа! Тебя не учили?! Не учили, дурища?!!!

Оглушительно завопил Петька, проснулся и маленький. Без стука распахнулась дверь, ввалились соседи – оба с испитыми багровыми лицами, к общему хору присоединился их надсадный мат. Алексей разорвал газету, швырнул в разные стороны и двинулся на соседа. В это время от дверного косяка отделилась стоявшая там неподвижно Света, вытолкала соседей за дверь, захлопнула её и прислонилась к ней спиной. Некоторое время в дверь яростно молотили кулаками и доносился приглушённый мат, который постепенно перешёл в бубнёж и переместился за стену.

Света стояла, привалясь к двери и заложив за спину руки, и неотрывно смотрела на Алексея твёрдыми, почерневшими от гнева глазами. Несколько секунд он ещё пыхтел посреди комнаты, как паровоз под парами, но вдруг как-то сник. Не поднимая головы, подошёл к вешалке, сунул ноги в туфли, снял с крючка куртку. Света посторонилась и распахнула перед ним дверь.

Ночь прошла беспокойно. Игорёк то и дело просыпался, принимался жалобно, со всхлипами, скулить. Маша, утомясь вскакивать, взяла его к себе в постель и, боясь пошевелиться и разбудить, томилась в неудобной позе. Проснулась разбитая, с ноющей спиной, накормила и собрала детей, уложив маленького в коляску, повела их в садик.

Возвращаться домой медлила – пошла самой дальней дорогой: дома ждала привычная карусель, стирка-уборка-готовка, потом, с коляской, мыть коридоры и туалеты института, потом – за детьми. По дороге зашла в магазин, отстояла очередь, «отоварила» талоны. Люди в очереди стояли хмурые, всем своим видом показывали, что пропускать вперёд женщину с ребёнком в их планы не входит – много вас таких! Продавщица не вмешивалась, скандалы в очередях кого угодно доконают – взвешивала и отсчитывала сдачу с застывшим на лице выражением «переучёт». За несколько человек до прилавка Игорёк проснулся, поднял оглушительный визг, который перекатывался под сводами магазина многократным эхом. Это оказалось кстати: нервы у продавщицы не выдержали, и она потребовала пропустить «мамашу» вперёд.

Зарядил мелкий, нескончаемый дождь. Маша развешивала в комнате стирку, когда в дверь позвонили. Она была в квартире одна и пошла открывать. За дверью стоял человек в милицейской форме. Он представился как участковый, спросил Машин паспорт и потребовал объяснений по поводу вчерашнего дебоша. В разговоре выяснилось, что заявление написали соседи, ставшие свидетелями Алексеева гнева. Маша посмотрела на этого грустного, озябшего молодого человека и… предложила ему чаю. Тот было начал отказываться, но потом махнул рукой, улыбнулся неожиданно добро и озорно: а давайте! Налила и себе – поняла вдруг, что страшно проголодалась. Намазывая хлеб плавленым сырком (масло только детям), принялась рассказывать участковому всё как есть и вскоре с удивлением обнаружила, что в голове прояснилось: теперь она совершенно чётко знала, что делать дальше.

Глава 19. Берём!

Однако своё решение она пока держала при себе, понимала: в одиночку против всего клана Рангуловых ей придётся туго. Будем решать задачи по мере поступления, сказала себе Маша и принялась методично обзванивать и обходить адреса. Можно было, конечно, обратиться к Петьке, но ей претила мысль использовать его втёмную и тем самым делать невольным соучастником своего плана.

Уже с первых шагов она поняла, что дело это непростое. Время, конечно, такое, что народ пытается добыть денег всеми правдами и неправдами – кто «на бизнес», кто рассчитаться с долгами, а кто и просто на жизнь – и переезжает в жильё поскромнее, получив доплату. Но размеры этой доплаты были, на Машин взгляд, чудовищны: она созвонилась с родителями, чтобы заручиться их поддержкой и выяснить, смогут ли они помочь деньгами. Как и у многих других, их сбережения обесценились, спасти удалось только то, что отец успел обменять на доллары, но это были сущие пустяки. Их было недостаточно. Света посоветовала встать на учёт в городской администрации, на улучшение жилищных условий, но предупредила: ждать придётся долго.

Помощь пришла из вражеского стана: Алексей проговорился родителям о причине их ссоры. Оставив спящего Игорька в коляске на вахте, Маша мыла очередную аудиторию, когда вошёл Игорь Семёныч и плотно прикрыл за собой дверь: надо поговорить.

– Я уже заканчиваю, – не останавливаясь, бросила она и продолжила шуровать шваброй под столами.

– Алексей нам всё рассказал.

– Всё?

Свёкор запнулся, но сразу перешёл к сути.

– Ты ищешь отдельную квартиру.

– Да.

– Почему ты не обратишься к Пете?

Маша остановилась и медленно, держась за поясницу, выпрямилась, опираясь на швабру. Действительно, почему? Что бы такое придумать, чтобы не сказать правду? Время для правды ещё не настало.

– Вы и так слишком много для меня делаете, – нашлась она. – Не хочу быть обузой.

– Не говори глупостей. Мы семья.

Показалось или в его глазах и правда мелькнул вопрос? Она ничего не ответила, сполоснула и отжала тряпку, стала собирать осыпавшийся с доски мел.

– В общем, я позвонил Петьке. Он обещал помочь.

Не дождавшись ответа, Игорь Семёныч поднялся и направился к выходу.

– Сегодня приходил участковый, – бросила Маша ему в спину. Он резко, словно наткнулся на стену, остановился в дверях. Она видела, как напряглась его прямая спина. Медленно обернулся.

– Зачем?

– Соседи написали заявление: дебош. – Она посмотрела в его внезапно постаревшее, усталое лицо, и давешнее злорадство сменилось жалостью, но было поздно.

– И что ты сказала?

– А что я могла сказать. Все всё видели сами, бесполезно отрицать очевидное.

Свёкор медленно, как больной, опустился за ближайшую парту.

– Маша… – Он как будто подбирал нужные слова и, подумав, отвергал их, пытался начать снова. Наконец, помотав головой, продолжил. – Это, конечно, его не оправдывает. Но, может быть, и правда стоило сначала обсудить с ним?

Маша принялась яростно тереть старый, вздувшийся линолеум у двери.

– Сутки его нет. Потом весь день он отдыхает и отсыпается у вас. Потом приходит и почти сразу ложится снова спать. Следующие двое суток дети жмутся по углам в ожидании, когда же он снова уйдёт. И он уходит, а что! Кому охота возиться с детьми и ругаться с соседями, которые и так вечно недовольны шумом и нескончаемыми тазами со стиркой. Где он бывает в свободные дни, я не знаю и не хочу знать. Возможно, гуляет в парке или ходит по музеям. – Она закончила, тщательно отжала тряпку и выпрямилась. – Однажды он сказал: не твоё дело, я приношу деньги. Ладно! Не моё так не моё. И вот я ему, значит, говорю: Лёша, так жить больше нельзя, нам надо искать отдельное жильё. Знаете, что произойдёт?

Игорь Семёныч мотнул головой.

– А ничего! Ни-че-го. В лучшем случае я опять услышу, что я дура и деревенщина, которая своей тупой башкой не в состоянии сообразить, как он занят и как устаёт, и так далее, и тому подобное.

Она взяла ведро, швабру и вышла, мысленно отхлестав себя по щекам за такую прямоту. Но, честно говоря, сделать это следовало уже давно. До сих пор она щадила родителей, и одних и других, держала в себе, как-то справлялась. Свёкры ведь ничего плохого ей не сделали! Но, строго говоря, Алексей был их сыном, которого они где-то, когда-то упустили, проглядели монстра, который скрывался за интеллигентненьким ботаником.

Машина отповедь имела один несомненный положительный эффект: в их коммунальной комнате Алексей теперь почти не появлялся – видимо, Игорь Семёныч, узнав о визите участкового, счёл за благо держать своё чадо на коротком поводке и от греха подальше. Маша виделась с ним только у свёкров, когда случалось навещать их по семейным праздникам или подкинуть на часок детей. Все подобного рода визиты обговаривались заранее: Наталья Леонидовна не одобряла спонтанности.

Всё лето Петька искал варианты, но ничего приемлемого не находилось. В августе Маша подала документы в институт и уже готовилась к очередной осени и зиме в своей коммуналке, как к длительной осаде: начнутся затяжные холодные дожди, детей не выгонишь во двор, а выгонишь – надо то и дело смотреть в кухонное окно, чтобы не набедокурили или не убежали. Работа при этом идёт через пень-колоду, еда пригорает или выкипает, стирка не двигается с места, и в конце концов их приходится, с рёвом и скандалом, загонять обратно. Но им необходимо двигаться, иначе их потом не утолкать в постель, и тогда бедные соседи! Тем более, что Игорёк тоже скоро пойдёт, вон он стоит в своём манежике на нетвёрдых ещё ножках, молодой да ранний, всё у него с опережением. А ведь ещё добавится учёба! Маша мысленно хваталась за голову и молила Бога, чтобы хоть муж держался подальше. Когда ей случалось оставлять его с детьми, он читал им книжки, терпеливо и подробно отвечал на все вопросы и даже гулял со старшими – в этом качестве он её вполне устраивал. Только в этом.

В первых числах сентября заявился Петька, собственной персоной. Едва ли он хоть раз был у брата в коммуналке с тех пор, как почти год назад смотрел её в качестве риэлтора. Войдя в комнату, он огляделся и сразу подошёл к окну, распахнул его настежь.

– Душно тут у вас.

– Ничего не поделаешь, – отозвалась Маша, – Вера и Петя опять с соплями, а они то и дело играют на полу.

Петька вытащил из-под стола стул и сел на него верхом. Маша спросила:

– Чаю? Может, ты голодный?

– Нет, спасибо. Я на минуту. – Он достал было сигареты, но тут же спрятал обратно в карман. – Тут такое дело…

Маша опустилась на край дивана и приготовилась слушать.

– Есть квартира… Ну, как, квартира: комната, довольно большая, – он огляделся, – побольше этой. Ну, скажем, метра на полтора. Но! – плита и раковина в коридорчике при входе, туалет во дворе…

Маша задумалась. Вздохнула. Туалет во дворе – не самое страшное, она так жила до семнадцати лет. Но стирка! Помывка троих детей! Она вспомнила, как мыла детей в Муратово, у родителей: мероприятие, с последующей стиркой, занимало полдня.