Лев на лужайке

Я сказал:

– Папа, не надо волноваться, вот и весь секрет… Механик доведет машину до дома, а там разберемся…

Отец завороженно следил за руками и ногами механика, двигал губами и одновременно с этим успевал с гордостью – это меня окончательно убивало – посматривать на прохожих с таким видом, словно кричал: «Смотрите, смотрите, эта машина моя! Понимаете, эта машина моя!»

Бедный отец! Я так любил его тогда, я готов был ради него на все, бедный мой отец! А мать? Она даже не вышла посмотреть на машину, так как всегда считала правыми лионских ткачей – противников механизмов; моя мать была философом и созерцателем, она жила хоть на вершок, но над бытом и временем. Дома Дашка, восторженно принявшая «Жигули», сообразила нам на кухне обед. Отец жадно набросился на еду (так много сил было истрачено), насытившись, вздрагивающим от смеха голосом произнес:

– Дарья, ты представляешь, я даже не мог стронуться с места! Так я переволновался… – И повернулся ко мне: – Не смешно ли, а, Никита?

В ответ я сказал:

– Папа, возле ВДНХ есть площадка для начинающих. Если хочешь, редакционный шофер поедет с тобой…

Отец фыркнул:

– Я сам теперь справлюсь с машиной!

Это было продолжением трагедии: мой отец, прошедший всяческие курсы, не сможет ездить на собственной машине, как и на любой другой: он пережил возраст, когда полагалось стать автолюбителем. Он так долго ждал автомобиля, что тот перестал быть для отца механизмом для перевозки людей, превратился в символ, тотем. История с автомобилевождением уложила отца, стыдно признаться, в больницу, со странным диагнозом, навязанным врачам мною: невроз на почве автомобильной аварии. Но в конце недели лечащий врач сказал мне:

– У вашего отца нереализованная психомания. Отчего?

Тогда я все рассказал о «Жигулях», и врач поблагодарил, сказав, что это облегчает лечение, но что менее трех месяцев папа в больнице не пролежит. Так оно и было. Два раза в неделю я навещал отца – вы знаете, как я его любил, но вам неизвестно, что некоторое время спустя я пойму, на кого из родителей похож… Бедный отец!

* * *

Мою горечь, печальные мысли о жизни вообще помогла укрощать родная «Заря». Шли ровной цепочкой корреспонденции Виктора Алексеева, засланного на строительство химического комбината, не было летучки, на которой бы не говорили в восторженных тонах о рубрике «Большая химия», хвалили столь интенсивно, что я побаивался за Виктора – мог наступить законный и обязательный спад журналистской активности, истощение материала, наконец, пропажа интереса от привычной похвалы. Ждал я и математически предусмотренной мною, провальной корреспонденции, которой предстояло стать ступенькой вверх для меня, несколькими ступеньками вниз – для Несадова. Молодого Виктора Алексеева строгий выговор не повергнет в прах – у него все награды впереди. Одним словом, дела шли великолепно, и нашего шефа Александра Николаевича специально вызвал главный редактор, чтобы сказать: «Молодцы!» Вернувшись, он собрал весь отдел и тоже сказал: «Молодцы!» Примерно в это же время и я получил высшую награду от Ивана Ивановича. Он мне сказал:

– Это настоящая журналистика! Весьма!

Целый день я ходил по редакции с задранным носом, забыв все мои размышления на темы «посредственность и карьера», «серость и успех», «молчание и дело». К счастью, мало кто видел мой задранный нос, если не считать Анатолия Вениаминовича Покровова. Он прогудел дружеским баском:

– Избрали академиком? Или сделались кавалером ордена Золотое руно?

Я ответил:

– Вы близки к истине.

Он развел руками:

– Гениальным быть не запретишь. А чего стоит один заголовок! «Чадят поленья». Охо-хо!

Эта статья мне стоила месяца работы, месяца беганья по этажам Министерства охраны природы, двух командировок и двухчасовой беседы с министром. Проверяя материал, я доставал карту за картой из обшлага, а он – хоть бы бровью повел. Когда же речь зашла о кострах на лесосеках, министр печально сказал:

– Горят! Даже пылают!

Это была второсортная откровенность, и зря министр так печально хмурил брови и даже вздыхал, как старшеклассница, не выучившая урок. Я сказал:

– Горят, горят, но вот почему они горят и на тех лесосеках, где есть установки для переработки отходов? Нужна цифра, или вы ее помните?

– Цифра не нужна! – сердито ответил министр. – А вы не слишком увлекайтесь цифрами: на бетонной площадке трактор кажется исполином, а на трелевочном волоке во время дождя ему комара не убить…

Министр поднялся:

– Я вижу, что вас интересует только лесная промышленность, а это лишь один пункт работы министерства. Одним словом, прошу общаться с моим замом, который занимается вопросами использования порубочных остатков.

– Большое спасибо, Николай Осипович!

– Был рад, Никита Борисович!

К заму я и не думал идти: зама я «обработал» три дня назад, да так, что он выдал процент сжигаемых порубочных остатков – цифру астрономическую. Меня это не удивило: трудное дело рубить лес и одновременно его обрабатывать, но ведь существовали леспромхозы, которые ни веточки не оставляли на лесосеке!

Это был очередной случай, когда я статью государственного значения сдал в секретариат без визы Николая Александровича Несадова, когда материал уже встал в полосу, он его тоже не прочел. Время моего торжества приближалось.

Вскоре я положил на стол зама чрезмерно пухлую папку тщательно проверенных и обработанных корреспонденции; процентов на сорок – материалы с химического гиганта, остальное – текучка и заранее приготовленные мной отклики ученых на статью «Чадят поленья». Перед публикацией я собрал с десяток видных специалистов и поделился с ними впечатлениями о работе Министерства охраны природы. Седобородые профессора гудели, как растревоженные осы…

– Все материалы – срочные! – деловито сказал я, уходя от Несадова. – Даже экстренные материалы!

Минут через сорок ко мне вошла его секретарша, осторожно положила на стол тяжелую папку; на всех непрочитанных материалах стояла подпись Несадова, похожая на три знака параграфа, положенных набок. Я укоризненно качал головой, когда мимо открытых дверей моего кабинета деловито прошел Несадов.

Вам уже известно, чем кончается журналистский прием «вилка». Примерно через три месяца после публикации материалов о работе Министерства охраны природы министр перешел на спокойную работу. Эту весть в редакции приняли спокойно: глупо думать, что журналисты – крокодилы! Конечно, особенности второй по древности профессии на земле налагают некоторые специфические черты на носителей этой профессии, но… Не надо! Каждый случай – всегда новый случай – вот и будем разбираться конкретно.

III

На дворе, как и полагалось по жизненной вагановской раскладке, желтел и бордовился осенний день, то есть была осень, как известно, для Никиты Ваганова всегда победоносная, такая же рясная, как рябины за почерневшими оградами старых летних дач «Зари». От статьи Виктора Алексеева, которую я брал на дачу для работы, пахло вареньем, над которым все воскресенье колдовала Вера, насвистывая из «Евгения Онегина»… Сидя в машине, я помахивал скрученной в трубочку статьей, рассказывающей об обыкновенных, вполне заурядных трудностях на строительстве химического комбината, но испытывал такое чувство, словно пять минут назад, на даче, нашел фонтанирующее нефтерождение. Работа Алексеева относилась к тому математически неизбежному исключению, которое объяснимо и теорией вероятностей и более элементарными вещами: усталостью Виктора Алексеева, тоской по молодой, оставленной в городе жене, наконец, приевшемуся единообразию событий, саперской привычностью к опасным фактам. Изощренным своим нюхом, всем нутром, печенками-селезенками Никита Ваганов вопреки всему, а главное – логической железобетонности статьи Виктора Алексеева «На запасных путях» чувствовал в материале громадную опасность, словно это была не бумага, а многотонная бомба с недолгим часовым заводом.

Я подгонял шофера, чтобы как можно скорее показать статью своему заму Анатолию Вениаминовичу Покровову. Почувствует Анатолий опасность или не почувствует? Если нет, то путь статье может преградить еще один человек с нечеловеческим нюхом – ответственный секретарь «Зари» Владимир Сергеевич Игнатов. Анатолий Покровов статью читал с профессиональной медлительностью, время от времени отрывался, чтобы лучше «проглотить» прочитанное, и его нельзя было торопить. Перевернув последнюю страницу, Анатолий Вениаминович сделал для меня давно привычное: начал смотреть в потолок и беззвучно шевелить губами. Пожалуй, только минуты через три он сказал:

– Виктор устал… Его надо отзывать с химии.

– Ты о статье, пожалуйста, о статье!

– Я бы ее публиковать не стал.

– Почему же?

– Опасно!

– Еще раз – почему?

– А вот этого я не знаю…

* * *

… В прошлую ночь, чтобы наконец уснуть, я машинально снял с полки нетолстую, но тяжелую книгу, посмотрел: Лукреций «О природе вещей». Я отчего-то преувеличенно обрадовался…. Это, наверное, будет книга, которую найдут под подушкой только что умершего редактора «Зари» Никиты Ваганова, там же обнаружат зачитанную до дыр «Похождения бравого солдата Швейка» Гашека… Руки сами, без моего участия, раскрыли страницы Лукреция, глаза, тоже действуя автономно, нашли:

… Смертные, часто притом ощущая и страх и смущенье,
Дух принижает у них от ужаса перед богами
И заставляет к земле приникать головой, потому что