Оценить:
 Рейтинг: 0

И это все о нем

Год написания книги
1974
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 18 >>
На страницу:
6 из 18
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
«Белобрысая холера! – ругался Прохоров. – Не могла как следует записать речь обожаемого Женечки, глядела, дуреха, ему в рот, пропускала целые куски. А вот теперь возись, ищи ветра в поле, восстанавливай Женькину речь по словечку…»

Капитан Прохоров еще раз выругал белобрысую, когда почувствовал, что не справляется с собой, – этот дурацкий протокол, нашпигованный любовью, эта тоска девчонки по несбыточному, этот восклицательный знак. Он почувствовал резкий запах арабских духов, в полутьме прошуршала твердая синтетическая юбка, сделалось пусто, прохладно, точно на сквозняке, и низкий, почти мужской голос проговорил насмешливо: «Капитан Прохоров звучит лучше, чем майор Прохоров!» Женщина засмеялась, словно аплодируя, похлопала ладошкой о ладошку. «Давно замечено, – сказала она, – что на улицах майоров в два раза больше, чем капитанов. Боже! Майорами хоть пруд пруди!» В желтоватых пальцах Веры дымила забытая сигарета, лежал на тахте скомканный носовой платок. Он глядел на него и скучно думал: «Красивая женщина!»…

…Белый пароход «Козьма Минин» давным-давно скрылся за крутым поворотом сиреневой реки, по улице шли двое босоногих мальчишек с удочками, размахивая руками и ужасаясь: «А Гошка ка-а-а-к прыгнет, ка-а-а-к подскочит…» Зачем прыгал Гошка, какого черта ему надо было подскакивать, осталось неизвестным. И Прохоров решил, что Гошке никакой нужды подпрыгивать не было, как и у Андрюшки Лузгина не было никаких оснований для вранья. А ведь темнил, такой-сякой, скрывал что-то от капитана Прохорова, забивался в тень, когда понял, что проговорился…

Предстояло ответить на сто, тысячу, миллион вопросов! Почему мастер Гасилов произнес чужие слова: «Такие люди, как Евгений Столетов, не должны умирать!»? Был ли сегодняшний Аркадий Заварзин способен столкнуть Женьку Столетова с подножки платформы? Что скрывал Андрюша Лузгин? Спал ли парень, похожий на государя Петра, с Анной Лукьяненок? Почему не замечает фотоаппарат Людмила Гасилова? Почему до сих пор нет инспектора Пилипенко, ушедшего за техноруком Сосновского лесопункта? Уж кто-кто, а технорук-то должен знать, что случилось на лесосеке двадцать второго мая…

Технорук Сосновского лесопункта Петухов шел позади внушительного Пилипенко такой роскошный, что капитан Прохоров начал ожесточенно скрести короткими ногтями до сияния выбритый подбородок: «Батюшки мои!» Да и как было не удивляться, когда пыльной сосновской улицей двигался джентльмен английской выпечки – шляпа на нем была чрезвычайно короткополая, туфли сверкали активно, а о костюме ничего, кроме «Ах!», сказать было нельзя – такой был переливчатый да по-заморскому затаенный. Этому костюму не по Сосновке бы ходить, а по московской улице Горького – между магазином «Подарки» и лошадью Юрия Долгорукого.

Узкой лодочкой выставляя ладонь, Прохоров пошел навстречу техноруку Петухову.

– Если накричите на меня, будете правы, товарищ Петухов! – говорил Прохоров. – Попросив вас в рабочее время прийти сюда, я нарушил… Я все нарушил, черт побери! Секите повинную голову…

Не давая Петухову опомниться, капитан подмигнул Пилипенко: «Смотайтесь-ка!» – не опуская руку технорука, повел его к удобному стулу, на ходу общительно беседуя:

– Я вчера, понимаете ли, простудился, знобит, знаете ли, ломит кость, как говаривал мой покойный дед… Ба-а-льшой был оригинал! Простуду, знаете ли, лечил спиртом, любое количество делил на пять частей: пять четвертых – вовнутрь, одну пятую – натирать грудь! Каково, Юрий Сергеевич!

Можно было себе представить, как удивился бы технорук Петухов, если бы узнал, что никакого деда, лечившего простуду спиртом, у капитана Прохорова не было, – дед по отцу погиб в Гражданскую войну, дед по матери в рот не брал спиртного, а болтовня о чудаке деде капитану была нужна только для того, чтобы приглядеться к техноруку Сосновского лесопункта.

– Каково, Юрий Сергеевич, а! Деду-то было семьдесят пять… Были люди в наше время, не то что, знаете ли, нынешнее племя… Забавный был дед, забавный!

Прохоров постепенно снижал голос, наблюдая, как устраивается на стуле Петухов: сначала технорук положил ногу на ногу, но эта поза показалась неудобной – он ногу снял; затем поставил локоть на край стола, подвигал им так, словно проверял прочность доски, но опять что-то не понравилось – убрал локоть, подумал, скрестил руки на груди, одновременно отыскав спиной покойное положение на спинке стула. В такой позе Петухов и устроился – перестал двигаться, безмятежно смотрел на Прохорова коричневыми, с крохотной искоркой глазами.

– Чем обязан? – спросил он и так подвигал губами, словно сдерживал зевоту. – Я уже беседовал с товарищем Сорокиным.

Было ясно, что человек, умеющий так удобно устраиваться на стуле, знает цену словам, не торопится выкладывать на тарелочку с голубой каемочкой все то, что ему известно. Поэтому капитану Прохорову придется работать головой втрое больше, чем обычно, – достраивать за Петухова картины, выуживать меж словами нужное. «Брянская область, деревня Сосны, шесть километров до границы с Белоруссией, отец погиб в сорок втором… Парнишке тогда было около двух лет…»

– Вы неторопливы, Юрий Сергеевич, – одобрительно сказал Прохоров. – Я живу в Сосновке второй день, но уже чувствую, как затихает вот здесь… – он постучал себя по груди, – …вот здесь лихорадка городской жизни. Я говорю слишком напыщенно? Да? Слишком красиво? Да?

– Есть немножко! Теперь многие говорят красиво…

«И одеваются…» – подумал Прохоров, стараясь определить, из какого материала сшит петуховский костюм; он блестел, переливался, был мягким, но немнущимся, из нагрудного кармашка – в будний-то день, в деревне-то! – торчал уголок шелкового платка. А какие у Петухова носки, туфли, как замороженно лежал на ослепительной рубашке галстук! А запонки! Настоящий янтарь, в золотой оправе…

– У меня слабость к хорошей обуви, – признался Прохоров. – Однако ваши туфли… Где брали? – голосом любопытной бабы спросил он.

– В ГДР.

– И костюм там же?

– Там же.

Вот каков бывший мальчишка из брянской деревни Сосны! Езживал по заграницам, ходил в будний день по деревне в таком костюме, которых в областном центре насчитывалось два-три…

– Мир тесен, как студенческое общежитие, – словоохотливо сообщил Прохоров. – Я был, представьте, в ваших Соснах… Подразделение, в котором лейтенант Прохоров изображал командира минометного взвода, освобождало Брянскую область.

Прохоров представил деревню Сосны: увидел древние избы, сбегающие к узенькой речке, услышал скрежещущий звук колодезного журавля; две женщины стояли у колодца, застив ладонями глаза от солнца, глядели в солдатские спины. Он подумал, что одна из женщин у колодца могла оказаться матерью Петухова, а сам – тогда еще трехлетний – технорук мог стоять среди ребятишек, обступивших дорогу, по которой шли молчаливые солдаты.

– Вы еще больше удивитесь, Юрий Сергеевич, если узнаете, что меня ранило под Соснами…

Однако удивился не Петухов, а сам Прохоров. Поразительно было, что на лице технорука не отразилось даже любопытства, когда он услышал о родной деревне, и только сообщение о том, что Прохорова ранило, вызвало обязательную улыбку сочувствия на твердых губах. «Вот как!» – сказали глаза Петухова.

– Последний раз в Соснах я был четыре года назад, – не догадавшись остановиться, досказал Прохоров. – За речкой похоронен друг моего детства…

Прохоров поморщился от солнца, отраженного раскрытой створкой окна, выпрямил усталую спину: «А вот Петухову небось удобно… У него небось поясница не ноет!»

– Вы давно были в Соснах? – спросил он.

– Давно ли?.. Лет семь назад…

Прохоров сосчитал: два года Петухов работал в Сосновке, пять лет учился в институте; значит, он наезжал в родную деревню перед поступлением на учебу. До института, вспомнил Прохоров, теперешний технорук три года был трактористом; очерк о нем однажды опубликовала даже центральная газета.

Безмятежность технорука Петухова, способность молчать без вопроса в глазах «А что дальше?» оказались вдруг нужными Прохорову. У него теперь было время наблюдать за техноруком, вспоминать Сосны, сравнивать, сопоставлять, отдыхающе глядеть за окно, где плыла под синевой неторопливая Обь, суетился маленький зачуханный катер.

– Вернемся к нашим делам, – отдохнув, сказал Прохоров. – Меня интересует… Вы присутствовали на том комсомольском собрании, когда было принято знаменитое решение… Чего добивался Евгений Столетов?

Прохоров внезапно понял, чего не хватало лицу технорука – работы мысли. Именно от этого заграничный костюм Петухова казался снятым с чужого плеча, лицо – неинтеллигентным, а грубо сколоченным, толстокожим. Человек с таким лицом не мог спрашивать «Чем обязан?», не был способен ухаживать за Людмилой Гасиловой или откровенно рассказать о том, что произошло на лесосеке во время первой смены двадцать второго мая.

Несколько секунд Петухов спокойно раздумывал, глядел на Прохорова неподвижными глазами, затем равнодушно сказал:

– Мальчишество!

Они постепенно соединялись, мало-помалу съезжались вместе – деревня Сосны и три года работы на тракторе, Людмила Гасилова и черствое равнодушие к родной деревне, слово «Мальчишество!» и падающая вперед при ходьбе фигура Евгения Столетова. Трудно еще было сказать, в какой последовательной связи существовало все это, но предчувствие открытия ощущалось Прохоровым как щемящее беспокойство.

– Поехали тогда дальше, Юрий Сергеевич!

Бац! Лицо технорука сделалось интеллигентным, лобастым, умеренно умным: это заработала его точная, неторопливая, всегда деловитая мысль.

– Смысл речи Столетова уловить было трудно, – безмятежно сказал Петухов. – Еще труднее передать… Начал он, кажется, с того, что назвал Гасилова мещанином… Это запомнилось потому, что обладало конкретностью…

Петухов вспоминал добросовестно, гладкая речь складывалась из обдуманных, неслучайных слов.

– Затем комсомолец Столетов обвинил мастера в недобросовестности, но фактов не привел… Затем… Затем опять провал… Пожалуй, запомнилась еще одна фраза: «Гасилов не похож на английскую королеву. Она царствует, но не правит, а Гасилов не правит и не царствует!»… Столетов был предельно эмоциональным человеком.

Капитан Прохоров поднялся, массируя пальцами поясницу, прошелся по кабинету. Он видел лицо Петухова, отраженное в стекле: технорук поворачивал голову вслед за Прохоровым.

– Худосочны наши воспоминания! – весело сказал Прохоров. – А не скажете ли вы мне, Юрий Сергеевич, что означает сей сон? – Он поднес к глазам протокол, с иронией прочитал: – «Петр Петрович Гасилов суть гелиоцентрическая система ничегонеделанья!»… Восклицательный знак, кавычки закрываются, каждое слово нуждается в комментариях… Пролейте свет, Юрий Сергеевич, Христом Богом прошу!

Петухов подумал.

– Я уже говорил, – с неудовольствием сказал он, – что выступление Столетова невозможно пересказать, а записать – тем более. Что же касается этой фразы… Столетов, видимо, хотел сказать, что Петр Петрович работает недостаточно много…

– И все?

– Думаю, все.

– Я вот что думаю, дорогой Юрий Сергеевич! – оживленно заговорил Прохоров. – Он экзистенциалист! Да-да! Наш Столетов – экзистенциалист! Ну, ей-богу же! Взрослый человек, образование среднее, прочел тонну книг, а говорит – ничего не поймешь… Между прочим, Юрий Сергеевич, вы как насчет философии, разной там диалектики? Не увлекаетесь? А я, знаете, люблю, грешным делом, люблю!

Прохоров обрадовался:

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 18 >>
На страницу:
6 из 18

Другие электронные книги автора Виль Владимирович Липатов

Другие аудиокниги автора Виль Владимирович Липатов