Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика

В блаженном неведении мы летели под британцем, следя за мерцающими струйками, вырывающимися из патрубков четырех звездообразных моторов.

– Как будем атаковать? – спросил Ризоп.

Я подумал секунду и решил, что лучше всего атаковать снизу, чтобы бомбардировщик пересек зону прицела, и дать длинную очередь по фюзеляжу. Самый опасный момент будет, когда я сделаю «горку» за хвостом бомбардировщика и попаду в воздушный поток от его винтов. Следовательно, придется целиться в фюзеляж вертикально и выводить из строя «хвостового Чарли».

– Пора стрелять, – сказал Ризоп. – Иначе он нас заметит. Положитесь на Бога и вперед, герр лейтенант.

Это были его последние слова.

Я отжал ручку управления и пропустил бомбардировщик вперед. В тот же момент выпущенные нами очереди перехлестнулись. Как струйки воды из лейки, из всех вражеских орудий обрушились на меня трассирующие пули. Я ослеп, а мой самолет попал в воздушный поток от винтов и затрепетал, как клочок бумаги. Я не мог прицелиться. Борт моего «Ме-110» представлял отличную цель для стрелка «стирлинга», и пули хлестали по фонарю кабины. В долю секунды моя машина превратилась в пылающий факел. Вспыхнули десятки галлонов бензина, языки пламени уже лизали фонарь. Одна из пуль задела мою левую ногу и оторвала связку опознавательных ракет. Фонарь кабины сорвало взрывом. В этот момент, уверенный в неминуемой смерти, я взглянул на Ризопа. Сраженный пулеметной очередью, он рухнул на радиопередатчик и не подавал признаков жизни. Мои шансы на то, чтобы выбраться из горящей вертикально падающей машины, были близки к нулю.

От жара я чуть не потерял сознание, но страха не чувствовал. Отчаянным усилием я перебросил раненую ногу через борт кабины, но центробежная сила швырнула меня обратно. Исчезла последняя надежда на спасение, и я поднял руки, прикрывая глаза. Пролетев вниз 9000 футов, самолет взорвался в воздухе, и меня, охваченного пламенем, вышвырнуло из кабины. Холодный ночной воздух ударил в лицо и оживил меня. Мелькнула мысль: парашют горит. Однако парашютный чехол пока защищал шелковые стропы от жадного пламени. Я быстро сбил пламя ладонями и сдернул ботинки и перчатки. Получилось. Пора открывать парашют, не то свалюсь прямо на горящий самолет, приближающийся с ужасающей скоростью. Неожиданный рывок остановил мое душераздирающее падение. Парашют раскрылся. Я не мог бы выразить свою радость словами, но она оказалась недолговечной: в куполе парашюта зияли пулевые отверстия. Нервы были на пределе, и все же как-то мне удалось взять себя в руки. Во время свободного падения я не поспевал мыслями за быстро разворачивающимися событиями, но теперь, в спокойном спуске, представил себя лежащим с переломанными конечностями на булыжной мостовой, хотя земля, казалось, замерла внизу. Тут я заметил, что одна из шестнадцати строп прострелена и болтается на ветру. Купол покосился, грозя в любой момент свернуться. Это был бы конец. Из последних сил я потянул противоположные стропы, выровнял купол и в то же мгновение тяжело рухнул на затопленный лужок, по шею погрузившись в жидкую грязь. И снова мне повезло. Жесткую посадку амортизировала мягкая почва, а холодная вода полностью меня отрезвила. Я выстрелил в воздух, надеясь, что кто-нибудь примчится на помощь. Действительно, я увидел спешащих ко мне мужчин. Они вытащили меня из болота, и я потерял сознание. Когда через несколько часов я открыл глаза, мне улыбалась склонившаяся медсестра. Я был спасен.

Глава 5

ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Самое страшное осталось позади. Главврач госпиталя разрешил мне в первый раз пройтись по коридорам. Поддерживаемый медсестрой, я брел, заглядывая в окна. В саду зацвели плодовые деревья, и яркие весенние цветы подарили мне новый стимул к жизни. Только мысль о моем преданном радисте Ризопе омрачала радость. Командир рассказал, что тело Ризопа вытащили из самолета с огромными трудностями. Нос истребителя торпедой вонзился в болотистую землю и увлек за собой Ризопа.

О том, что случилось после того, как меня привезли в госпиталь, рассказала медсестра:

– Ну и поволновали вы нас, герр лейтенант. В половине второго ночи в отделении зазвонил телефон. Сообщили, что сбит ночной истребитель, тяжело раненный пилот лежит без сознания в крестьянском доме. Вскоре вас привезли сюда, и наш главный хирург взял вас под свое крылышко. Мы вас подлатали, но летать вы больше не сможете. От жара сильно пострадали ваши глаза. Опухоль сошла, сожженная кожа сшелушилась с лица, и только тогда врач смог поднять веки и обследовать глаза. Одна из сестер разрыдалась от счастья, когда он сказал, что вы снова будете видеть.

Я преисполнился глубокой благодарности. Мне спасли не только зрение. Удалив множество осколков, врач сумел спасти мою левую ногу, так что спустя два месяца я снова смог ходить. Несмотря на ожоги второй степени, на лице не осталось ни единого шрама. И хотя боли еще были очень сильными, мое здоровье день ото дня улучшалось и ожоги затягивались новой кожей.

Я цеплялся за жизнь и наслаждался процессом выздоровления. Мысли все время возвращались к эскадрилье в Венло, к моим товарищам. Смогу ли я когда-нибудь снова летать? – с ужасом думал я, вспоминая слова медсестры. Наконец меня выписали из госпиталя. С ноющими конечностями и новым лицом я отправился в отпуск в Бад-Шахен.

Врач авиаотряда доктор Зике обследовал мои глаза и улыбнулся:

– Вам здорово повезло, дорогой Йонен. Через две недели вы сможете летать. Но постарайтесь больше не падать, не стоит искушать судьбу.

Командир эскадрильи назначил мне нового радиста, обер-ефрейтора Оштрайхера, типичного венца, добродушного и невозмутимого.

– Ну, что вы скажете, герр лейтенант? – приговаривал он, когда мы изучали смертоносный «шорт-стирлинг».

Каждый вечер я разрабатывал с молодыми летчиками способы нападения на бомбардировщик нового типа, а днем летал на своей новой боевой машине «Дора», привыкая к ней. Мои страхи скоро рассеялись, и я обрел уверенность в самолете.

Как-то теплым июльским вечером 1942 года командир (после консультации с врачом) назначил меня в оперативный отдел в качестве резерва сектора «Берта». Корректировщик поста наведения этого сектора, обер-лейтенант Кникмайер по телефону пожелал мне удачи в первом после катастрофы дежурстве. Назначение в резерв сулило мало шансов на боевой вылет, и в ту ночь я не ожидал схватки с томми, а потому был слегка удивлен, когда радист ввалился в мою комнату со словами:

– Собирайтесь, герр лейтенант. Враг летит. Парни уже в воздухе.

– Есть, – ответил я, копируя его венский акцент. – Действительно, следует поспешить.

Я спокойно оделся и приготовился. Бомбардировщики, летевшие над нашим аэродромом в направлении Рура, решив поприветствовать нас, сбросили несколько бомб. Пожарная команда была наготове и быстро потушила несколько мелких пожаров.

Командный пункт жужжал, как пчелиный улей. Все телефонные линии были заняты, и сообщения о сбитых бомбардировщиках встречались громкими радостными возгласами. Командир в это время летал в секторе «Берта», ближайшем к аэродрому. Этот сектор отличался наибольшим количеством вторжений, замечательным корректировщиком поста наблюдения и максимальным числом сбитых бомбардировщиков. Так случилось ив ту ночь. После второй победы Старик сообщил, что у него сильно повреждены крылья и мотор. Обер-лейтенант Франк немедленно взлетел на смену командиру. Однако бомбардировщики уже пролетели, и Франку пришлось целый час кружить над «Бертой» в ожидании их возвращения. Этот период ожидания всегда очень скучен. Необходимо соблюдать радиомолчание, так как радист в любой момент может получить приказ с земли. Первые возвращающиеся бомбардировщики наконец прервали томительное ожидание Франка, и, следуя примеру своего командира, он сбил два самолета противника. Тем временем мы с Оштрайхером, уже сидевшие в «Доре», получили приказ взлететь и заняться арьергардом возвращающихся налетчиков, если Франка выведут из строя. Эта предосторожность оказалась разумной, ибо из-за неполадок с радиопередатчиком Франку пришлось совершить преждевременную посадку. Вот я и снова в воздухе, думал я, поднимаясь на 12 000 футов, и на этот раз никаких зениток.

В июле ночи особенно светлые, и северное сияние оказалось роковым для британцев. Из восьмидесяти вражеских бомбардировщиков было сбито тридцать.

– «Берта» – «Канюку-10». Вражеские самолеты на высоте 12 000 футов. Курс 280 градусов. Ложитесь на курс 100 градусов. Два «курьера»[8 - Курьер – в немецких ВВС кодовое слово для обозначения вражеского самолета. (Примеч. пер.)] входят в ваш сектор, – сообщил мне обер-лейтенант Кникмайер. Когда я услышал эти слова, меня охватило странное чувство и вспомнилась ночь 26 марта над Дуйсбургом. – «Берта» – «Канюку-10». Правый вираж на курс 280 градусов. «Курьер» на вашей высоте. Полный газ.

Я быстро сосредоточился на радиосообщении и почувствовал волнение, предшествующее поиску дичи. Отстают от строя поврежденные машины или те, кто, отбомбившись, догоняет товарищей. Тут Кникмайер снова вызвал меня и приказал сбросить скорость, поскольку я уже проскочил мимо британцев. Я убрал газ и выпустил закрылки: скорость уменьшилась.

– Вражеский самолет на высоте 12 000 футов идет тем же курсом в миле позади вас. Держите скорость 200 миль в час и смотрите в оба.

Держась почти на скорости срыва и не сводя глаз со светлого северного горизонта, я подпустил противника поближе. Наконец показалась крохотная тень. На этот раз я не дал ему шанса заметить меня и немедленно спикировал под него. Поймать врасплох – это уже половина успеха. Я совершенно успокоился, не спешил и продолжал подкрадываться все ближе. Вражеский бомбардировщик «виккерс-веллингтон» устало тащился к дому. Кникмайер доложил, что в моем секторе чуть севернее летит второй бомбардировщик.

В этот момент в наушниках зазвучал голос моего радиста:

– Герр лейтенант, стреляйте по крыльям. Мне жаль этих бедолаг.

Вспомнив собственный опыт, я не нашел в себе жалости и поймал левый двигатель бомбардировщика в перекрестье своего прицела. Расстояние уменьшалось: 150, 100, 50 ярдов. Хвостовой стрелок выпустил первые очереди, но он не мог точно прицелиться, поскольку его пилот старательно избегал боя. Трассирующие пули рассыпались по небу, словно бусины разорвавшегося ожерелья. Я держался поближе к хвосту бомбардировщика и ждал благоприятного момента.

Когда вражеский самолет распростер крылья в левом вираже, я выровнял свой истребитель и дал очередь. Попал! Пламя охватило левый мотор бомбардировщика, но экипаж почему-то не спешил покидать загоревшуюся машину. Видимо, летчик выключил левый мотор и пытался уйти на одном моторе. Значит, я должен атаковать снова. Чтобы сравнять наши скорости, мне пришлось еще больше опустить закрылки. Британец оказался хитрым лисом и постарался избавиться от меня, балансируя на грани скорости срыва. Каждый из нас пытался лететь как можно медленнее, и я трепетал в небе, словно легкое перышко.

Наконец мое терпение иссякло, и я бросился в атаку. Хвостовой стрелок ждал моего приближения, наведя на меня тяжелые пулеметы. Я, в свою очередь, целился в него своими двумя пушками и четырьмя пулеметами. Мы открыли огонь одновременно, и, когда горящий бомбардировщик понесся к земле, я заметил, что и мой самолет подбит. В кабине запахло гарью, но пламени я не видел. Вдруг у меня заклинило руль высоты, и я сорвался в пике. Отвратительнейшая ситуация. Я выругался, а мой радист, видимо, принял ругательство за сигнал тревоги, ибо когда на высоте 3000 футов мне удалось взять машину под контроль, в кабину ворвался сильный поток воздуха. И неудивительно. Приняв пикирование слишком близко к сердцу, радист выпрыгнул, решив, что лучше висеть живым под парашютом, чем оставаться трупом в кабине. Я лишился радиосвязи, и о продолжении сражения не могло быть и речи. Чтобы привести «Дору» домой без радионаведения и сообщения координат с земли, оставалось полагаться на интуицию. Единственной моей надеждой был Кникмайер. Он, вероятно, заметил, что у меня проблемы, и известил соседние аэродромы. Через четверть часа полета между Рейном и Маасом я увидел вдали вспышки ракет – редиски, как мы их называли. Это «папаша» Хиттген делал все, что было в его силах, чтобы помочь мне обнаружить летное поле. На исходе ночи я, вспотевший от напряжения, но безумно счастливый, совершил посадку в Венло. Друзья встретили меня, бурно выражая радость, и сообщили, что мой радист благополучно приземлился и доложил о моей гибели и своем спасении.

Когда мы встретились, он простодушно сказал:

– Падая, вы так ужасно выругались, что я подумал, будто с нами покончено, и быстренько смылся.

– И даже не попрощался со мной, – заметил я.

– Герр лейтенант, я ведь спешил, но рад снова видеть вас живым.

Глава 6

НАЧАЛО БЛЕСТЯЩЕЙ ПОБЕДЫ

Британские ночные бомбардировки наносили пока сравнительно небольшой ущерб. Немецкая военная промышленность еще работала на полную мощность, и вооружение поступало на фронт бесперебойно. Особые ежедневные коммюнике об успехах вермахта позволяли нам надеяться на близкую и полную победу. С поразительным идеализмом немецкие солдаты сражались в глубине вражеской территории и отбрасывали врага все дальше к воротам Москвы и Каира. Однако коммуникации все больше растягивались, а оккупированные территории контролировались не полностью. Чтобы обеспечить фронт и продемонстрировать солдатам безоговорочную поддержку, рабочие на заводах и фабриках трудились, не щадя сил. А солдаты, сражающиеся на передовой, верили, что их любимые в безопасности, – это придавало им мужества. Но что пользы от мужества, если противник значительно превосходит в силе? Когда Гитлер в декабре 1941 года объявил войну Америке, Британия обрела могущественного союзника.

Британские острова испытали невиданное доселе вторжение американцев: корабли, забитые самолетами, танками, пушками, грузовиками, боеприпасами, медикаментами и солдатами, прибывали в гавани западного побережья Англии, несмотря на колоссальную активность немецких подводных лодок в Атлантике. Аэродромы со взлетными полосами в милю длиной росли как грибы. Американская военная машина работала на полной скорости, пустив в ход все свои неисчерпаемые резервы. Американский подход к делу предопределил стратегические налеты на Германию. Там, где не хватало взлетных полос, американцы просто застилали поля и луга плотно пригнанными друг к другу стальными листами. Не успели мы оглянуться, как с этих временных взлетных полос взвились в небо американские истребители – «тандерболты», «мустанги» и «лайтнинги», создавая прикрытие тяжелым бомбардировщикам, штурмующим сердце Германии. Британцы летали по ночам, американцы – днем. Непрерывный процесс. Только нелетная погода могла ненадолго остановить атаки на немецкие тылы.

Немецкие истребители не выдерживали конкуренции. Поспешно формировались новые эскадрильи, но какая в ночных боях польза от молодых неопытных пилотов. Многие из них падали с небес на землю, ни разу не увидев врага. И все же немногие существующие эскадрильи сражались мужественно. Пути врага к цели и обратно были отмечены обломками сгоревших самолетов. Британцы несли большие потери, но бреши в их рядах быстро заполнялись канадцами, австралийцами, новозеландцами, южноафриканцами и американцами.

Каждую ночь смерть расправляла крылья над еще одним немецким городом; каждое утро приносило слезы отчаяния и ужаса перед приближающейся ночью. Экипажи ночных истребителей забыли о сне, ибо враг часто налетал дважды за одну ночь. После первого боевого вылета мы приземлялись на каком-нибудь аэродроме, заправлялись и снова неслись навстречу врагу. Каждый вылет длился от четырех до шести часов. Рано утром измочаленные летчики и радисты падали на свои койки, чтобы поспать, пока не прилетят в своих серебристых птицах американцы. Ночным летчикам-истребителям приходилось оборонять свою землю и днем. Не успевали они поспать несколько часов, чтобы как-то успокоить нервы, взвинченные ночными боями, как завывали сирены воздушной тревоги, и они снова забирались в свои самолеты. Началась неравная техническая борьба: быстроходные американские истребители против неуклюжих немецких ночных истребителей. Воздух дрожал от гула множества бомбардировщиков, упрямо летящих к целям сомкнутым строем. Десятки юрких американских истребителей оберегали своих громоздких подопечных. Немецкие истребители бросались на врага, навязывая воздушный бой и пытаясь приблизиться к бомбардировщикам. Перед стрелками стояла сложная задача: отражать непрерывные атаки американских истребителей. В неразберихе группового воздушного боя друзья и враги, объятые пламенем, падали на землю. Это продолжалось до тех пор, пока во второй половине дня американские бомбардировщики не ложились на обратный курс. Потери с обеих сторон были ужасающими. Многие пилоты, которые прежде великолепно сражались в темноте, теперь погибали в дневных сражениях. Несколько часов отдыха до наступления сумерек, и начиналось новое представление.