Тварь среди водорослей
Когда же я полностью привык к окружающей меня обстановке, эта самая тишина начала казаться мне сверхъестественной и зловещей, ибо память моя не могла подсказать похожего случая, чтобы прежде доводилось оказаться в этаком царстве безмолвия. Все словно застыло перед глазами – ни единой, даже маленькой одинокой пичужки не видать было на хмуром небе. Сколько бы я не прислушивался, даже слабого крика морской птицы не доносилось до моего слуха. Ничего! Ни даже кваканья лягушек, ни плескания рыб. Казалось, будто мы угодили в некое зачарованное царство забвенья, поистине достойное называться Землей Обреченных.
Три часа без перебоя мы трудились на веслах; моря больше не было видно, равно как и места, куда могла бы ступить наша нога. Везде вокруг нас хлюпала грязь – то серая, то черная. Вот уж, поистине, бескрайняя, дикая пустошь, до отказа заполненная сырым тленом! Но мы упорно гребли, слепо надеясь наткнуться на какой-нибудь островок.
Затем, незадолго до заката, мы решили сделать передышку за веслами и перекусить, взяв немного из того, что осталось от нашего запаса. Пока каждый занимался своей порцией пайка, я смотрел на то, как солнце садится за горизонт, далеко, за бескрайним, необозримым болотом. Мне даже начали мерещиться какие-то странные, замысловатые тени. Они выступали откуда-то из-за моей спины и ложились на воду по левому нашему борту, ибо мы как раз сделали стоянку напротив островка с теми отвратительными и жалкими деревьями. Именно в этот момент, насколько удается вспомнить, я с новой силой ощутил, каким безмолвным и странным сказывается все вокруг меня. К тому же я ясно осознал, что все это отнюдь мне не мерещится. Также я заметил, что парням и в нашей шлюпке, и в шлюпке боцмана тоже как-то неспокойно на душе от столь унылого пейзажа – разговоры шли вполголоса, будто в страхе перед злостным нарушением обета тишины.
Но стоило мне начать мучиться поистине глубоким страхом перед изолированным безлюдьем этих помраченных равнин, до слуха нашего донесся звук, указывающий, что жизнь в этом захолустье все-таки есть. Первый раз я услышал на большом расстоянии от нас, где-то глубоко в тех землях, низкий всхлипывающий стон. Его нарастания и утихания были подобны вою дикого ветра, проносящегося сквозь огромную лесную чащу – но ветра и в помине не было. В следующий же миг странный звук замер в отдалении, и последовавшая за ним тишина всем нам сказалась еще более глубокой и неприятной; оглянувшись на товарищей в обеих лодках, я приметил, что многих сковало чуткое напряжение дичи, забредшей в угодья хищника. Целую минуту, кажется, никто не смел шелохнуться или обронить слово – а потом один из матросов разразился раскатистым смехом, выдающим зарождавшуюся в нем панику. Боцман отругал его и велел примолкнуть. В тот же самый момент опять раздался этот не то стон, не то безутешный всхлип – на сей раз откуда-то справа. Буквально через секунду, став громче и страшнее, звук повторился за нашими спинами – то, верно, отдалось эхо, а сам источник переместился в глубь залива. Я опять взлез на банку, намереваясь на этот раз лучше рассмотреть местность вокруг нас; да только вот берега стали заметно выше, да еще и растительность служила естественным экраном, загораживая обзор. Я взлез еще немного вверх – такое мое положение, по идее, могло дать мне возможность видеть гораздо дальше за кромку берега; взлез – и все равно ничего не смог углядеть.
Немного времени спустя завывание прекратилось, снова воцарилась мертвая тишина. Мы все сидели, затаив дыхание, в ожидании того, что последует дальше. Джордж, самый младший юнга, сидевший рядом со мной, подергал меня за рукав и спросил испуганным голосом, знаю ли я, что это все могло значить. В ответ я только покачал головой и хотел сказать, что ведаю об этом не больше его, но вместо этого, чтобы хоть немного успокоить бедолагу, сказал, что это, верно, ветер так воет. Не поверив мне, он только покачал головой – и впрямь, чего греха таить, никаким ветром тут и близко не пахло; штиль – он и есть штиль.
Не успел я сказать юнге что-то еще, как снова – этот заунывный вой; на сей раз несся он и от самого верховья залива, и со стороны устья, и из глубины равнины, и с пустоши, островом пролегшей меж нами и морем. Вой наполнил собой вечернюю мглу – воздух буквально звенел от этой скорбной, жалобной ноты, – и показалось мне, что в этом жутком стенании, в этом плаче отчаяния, звучало что-то до боли человеческое. И такая жуть пробрала нас – никто не решался и рта раскрыть. Мы все обратились в слух, застыли, внемля страданиям потерянной души. Испуг и оцепенение отхлынули лишь тогда, когда солнце закатилось за самый край неба – и мир утонул в полумраке.
Вослед за этим произошла еще более необычайная вещь; пока ночная тьма сгущалась, странное завывание стихло, но другой звук вырвался, похоже, откуда-то из внутренней части земли, из самого ее центра – раскатистый низкий рык. Сначала, как и завывание, он казался приглушенным, но очень быстро нарастал, накатываясь на нас со всех сторон волнами. Вскоре вся непроглядная ночная тьма была им полна; рык становился громче и громче, и вот уже в нем звенела мощь сонма труб с характерным насыщенным тембром, рвущемся к небу из самого сердца этой звериной литании. Затем, без спешки, рык стал стихать, превратившись в низкое и злобное – иначе не описать – рычание голодного зверя. Впрочем, всякие эпитеты меркнут пред истинной силой этого ужасного, поистине оголодавшего, чужеродного в своей алчности звука! Этот рык – куда сильнее, чем все другие из необъяснимых странных звуков, слышанных мною за жизнь! – леденил в моих жилах кровь и сдавливал страхом сердце. Вдруг Джордж схватил меня за руку и, мелко-мелко дрожа, надламывающимся шепотом изрек:
– Смотри, кто-то ходит в чаще на левом берегу – там, за деревьями!
Подтверждение этим словам я получил незамедлительно, собственными ушами уловив шорохи и шелест именно в том самом, указанном Джорджем месте, – и они не стихали. А затем, совсем близко к нам, я услышал нечто вроде урчания – казалось, будто дикий зверь, мурлыча, трется о мой локоть. В тот же момент я услышал команду боцмана: он тихо приказал Джошу, старшему юнге, бывшему за главного на нашей шлюпке, плыть борт о борт с ним; так боцман принял на себя командование над обеими нашими лодками. Мы подняли весла и положили суденышки в дрейф в середине залива. Испуганные до смерти, мы зорко вглядывались во мрак, тщась там хоть что-нибудь различить, и старались говорить только шепотом – только у нас это выходило до того тихо, что с трудом удавалось разбирать слова через непрекращающийся рык.
Тянулись часы, и ничего, кроме того, о чем я уже поведал, более не произошло. Правда, где-то сразу после полуночи деревья напротив нас начали опять колыхаться, словно какой-то зверь – один ли он там? – крался в чаще; и один раз до наших ушей донесся всплеск, словно что-то прыгнуло в воду у самой кромки берега. В остальном же тишина оставалась незыблема.
Утомительно долго тянулось время, пока в восточной стороне небо не стало проясняться, тем самым извещая нас о наступлении нового дня. И по мере того, как нарождался день, а свет обретал свою силу, это ненасытное рычание становилось все тише и тише, будто уходя вместе с ночью. И вот настало долгожданное утро – и вновь услышали мы то горестное стенание, всю ночь не дававшее нам покоя! Оно то стихало, то снова набирало силу и, приобретая еще более скорбные оттенки, расползалось по необъятной пустоши, окружающей нас. Это продолжалось до тех пор, пока солнце не поднялось на несколько градусов выше горизонта. После этого стон начал сникать по новой, долгим унылым эхом достигая наших ушей. Уж не в первый раз среди здешнего запустения воцарилась сверхъестественная тишина, не прерывавшаяся весь день…
Еще поутру боцман велел нам сготовить завтрак – нехитрый ввиду ограниченности наших запасов. После этого, первым делом окинув взором берега, чтобы понять, не таят ли они какой-нибудь опасности, мы снова налегли на весла – и поплыли вверх по заливу, уповая на то, что сможем добраться до такого уголка этой земли, где жизнь еще не совсем угасла и где наши ноги ступят на давно желанную твердь. Вопреки тому, что я поведал раньше, растительность в том месте, где мы тогда уже находились, стала богаче. Потом, когда мы проплыли дальше, она и вовсе расцвела во всем своем буйном великолепии. Выходило, что я был не так уж и прав, утверждая, что край безжизненный! Теперь, вспоминая наши приключения, я думаю, что непролазная грязь, осложнившая нам первый день пребывания в этих землях, пускай и казалась лишь грязью, на деле являла собой сущий сад жизненных форм – разнообразных и до сей поры невиданных.
Стоял ясный полдень; случилась хоть и незначительная, но все-таки какая-то перемена в ландшафте, окружающем нас. Растительность сделалась гуще: теперь она подступала к ручью почти непрерывной стеной, однако берега его по-прежнему оставались илистыми и топкими, и пристать к ним где-либо не представлялось возможным. Впрочем, даже и предприми мы такую попытку, нам, скорее всего, открылось бы, что за береговой линией дела обстоят не лучше.
Сплавляясь, мы постоянно следили то за одним берегом, то за другим. Тем, кто не сидел на веслах, приходилось держать наготове свои охотничьи ножи – события прошедшей ночи не давали никому покоя, и мы были очень сильно напуганы. По итогу нам все равно пришлось повернуть шлюпки обратно к морю. Провиант наш был уже почти совсем на исходе.
Глава 2
Корабль в гавани
Уже вечерело, когда мы плыли по заливу, впадающему в другой, более крупный, куда можно было попасть, только обогнув берег, лежащий по нашему курсу с левой стороны. Мы собирались пройти мимо, как уж не раз делали за весь этот день, но наш боцман, чья шлюпка была впереди, вдруг крикнул, что видит какое-то судно, лежащее в дрейфе, чуть выше первого изгиба берега. Смотрим – так оно и есть! Мы даже не сразу и поверили в то, что прямо перед нашими глазами – одна из мачт какого-то корабля. Паруса на ней были истрепаны в клочья; так, видать, сказались на них неприкаянные, без должного курса, блуждания по волнам.
Именно в тот момент, когда мы уже начали сходить с ума, чувствуя себя покинутыми и брошенными на краю земли и с опаской ожидая прихода ночи, в сердцах своих мы ощутили светлое чувство, весьма близкое к радости. Впрочем, боцман сумел нас сразу охладить: грубо, в свойственной ему манере, заткнув наши рты, он напомнил о том, что мы ничего не знаем ни об этом судне, ни о его хозяевах. В полнейшей тишине он направил свою шлюпку к кораблю, в залив, куда мы и последовали, изо всех сил стараясь не издавать ни единого лишнего звука и заботясь о том, чтобы весла не били по воде слишком сильно. Двигаясь так, мы очень медленно и осторожно поравнялись с «рукавом» залива, откуда открывался крайне живописный вид. С нового места обзора ничто не мешало пристрастно изучить корабль, безмятежно качающийся на волнах, в стороне. С этого расстояния он не производил впечатления судна с экипажем на борту – посему, после недолгих колебаний, мы налегли на весла и, нарастив скорость, поплыли прямо к нему, все так же стараясь производить как можно меньше шума.
Едва ли оно принадлежало Короне, это судно – тяжело навалившись корпусом на правый от нас берег, обширно поросший странными здешними деревьями, оно, судя по всему, изрядно увязло в густом иле – да и выглядело так, словно простояло тут уже немало времени. По этой причине в душе моей зародилось смутное сомнение в том, что мы сможем на его борту найти что-либо, способное сослужить добрую службу нашим пустым утробам.
Мы подошли к нему на расстояние, примерно равное десяти морским саженям[12], взяв курс на его правый крамбол[13], поскольку нос его был направлен прямо в устье маленького залива. Затем боцман скомандовал своим ребятам отгрести немного назад. Точно такой же приказ отдал Джош гребцам на нашей шлюпке. Приготовившись сразу сдать назад в случае угрозы, боцман громко приветствовал незнакомое судно, но никто ему не ответил – лишь эхо его собственного голоса, отразившись от корабля, возвратилось обратно. Он снова гаркнул, надеясь, что на этот раз его услышат люди внизу, в подпалубных помещениях, если его первое приветствие каким-то образом от них ускользнуло. И во второй раз ничего, кроме раскатистого эха… Впрочем, нет – деревья на берегу, безмолвные и неподвижные, как нам сперва показалось, вдруг закачались – но не мог же окрик, будь он хоть трижды зычный, растревожить их.
Набравшись смелости, мы подплыли к кораблю и прижались борт к борту, и уже через минуту, поставив весла вертикально, взобрались по ним на палубу. Смотрим: никаких особых повреждений вроде бы нет, разве что палубный иллюминатор в кают-компании разбит, и корпус кое-где покорежен, а в остальном – полный порядок. Потом, присмотревшись повнимательней, мы дружно выказали предположение, что это судно не особо давно оставлено командой.
Едва поднявшись на борт, боцман сразу направился через корму к трюмному люку, и мы как один последовали за ним. Створка люка оказалась приоткрыта примерно на дюйм, однако, чтобы открыть ее полностью, нам потребовалось приложить такие усилия, что всем стало ясно: в последний раз эту железку ворочали очень давно.
Что ж, хотя бы спуск в трюм много времени не отнял. Кают-компания пустовала, если не считать шкафов и сундуков. Из нее открывался проход в две отдельные каюты, расположенные в носовой части корабля, и в покои капитана, прилегающие к корме. Везде на глаза попадались нам личные вещи, одежда и всякий иной скарб, служивший подтверждением тому, что судно покидали в спешке. Еще сильней нас в том убедили золотые самородки, обнаруженные одним из матросов в выдвижном ящике капитанского шкафа. Едва ли владелец бросил по собственной воле этакое богатство!
Офицерскую каюту по правому борту занимала, вне сомнений, женщина, ходившая на странном судне пассажиркой. В левой двухместной каюте жили, скорее всего, два молодых франта – к такому заключению мы пришли, осмотрев раскиданную по полу дорогую одежду.
Из моего рассказа может сложиться впечатление, что на обследование кают мы потратили немало времени, но это не так; первостепенной нашей заботой оставался провиант, и мы лишь бегло осмотрели жилые помещения, подстегиваемые приказами боцмана. Нам нужно было как можно скорее выяснить, есть ли на этой старой посудине хоть какая-нибудь снедь, способная спасти нас от голодной смерти.
С этой целью мы сняли люк, ведущий вниз, в кладовую, и, зажегши две лампы, что были у нас с собой в лодках, спустились вниз, чтобы произвести обыск. Итак, вскорости мы набрели на две бочки, и обе боцман вскрыл топором. Бочки были добротными и герметичными, а в них хранились корабельные галеты[14], очень вкусные и пригодные в пищу. После такой находки, как можно догадаться, у нас от сердца сразу отлегло – теперь-то мы знали, что голодомор отсрочен. Продолжая разбирать запасы, мы обнаружили жбан мелассы[15], бочонок рому, несколько ящиков сухофруктов (плесневелых и негодных), тюки с говяжьей солониной и хорошо просоленной свининой, небольшой жбан уксуса, ящик бренди, четыре мешка муки (один изрядно отсырел) и целый набор свечей из ворвани.
Не тратя времени даром, мы перенесли нашу добычу в кают-компанию, чтобы как следует рассмотреть найденное и принять окончательное решение, что могло годиться в пищу, а что было безнадежно испорчено. Пока боцман тщательно просматривал наши трофеи, Джош взял двух матросов и поднялся с ними на палубу, а оттуда они спустились на наши шлюпки и с них перетащили нашу экипировку и снаряжение; грядущую ночь мы единодушно решили провести на борту корабля.
Пока мы выполняли поставленную задачу, Джош отправился на полубак[16], к кубрику для матросов. Там он не нашел ничего, кроме двух матросских сундуков, матросского чемодана да старого такелажа в неполной комплектности. В кубрике имелось всего десять коек, поскольку бриг был невелик и не было никакой необходимости держать на нем большую команду. Кроме того, Джош хотел проверить, что у них хранится в запасных рундуках[17] – невозможно было поверить, чтобы на десяток здоровых мужчин выделили всего два сундука да один матросский чемодан. Но сейчас ему было не до этого – почувствовав сильный голод, он вернулся на палубу, а оттуда направился в кают-компанию.
За то время, пока он отсутствовал, боцман велел двум матросам убрать в кают-компании, после чего он выделил каждому из нас по две галеты и стопке рома. Джошу, когда тот вернулся, выдали такую же порцию. Чуть погодя мы провели что-то вроде совещания – довольные уже тем, что сидим в каюте, полной еды, и имеем шанс спокойно поболтать о насущном. Вдобавок перед совещанием мы выкурили по трубке – боцману удалось разыскать в капитанской каюте целый ящик табака. Только потом мы приступили к обсуждению ситуации.
Запасы, по расчетам боцмана, позволяли протянуть в лучшем случае пару месяцев – без особых ограничений. Стоило выяснить, есть ли на бриге вода в бочках, ведь в заливе вода была солоноватая и противная, даже в той самой дальней его части, куда мы заходили с моря. Проверить наличие воды боцман поручил Джошу и двум матросам, вдогонку распределив дежурства на камбузе для матросов на все то время, пока мы будем находиться на этой посудине.
– В эту ночь, – сказал он, – можно отдохнуть, ибо у нас достаточно запасено воды в бочках на шлюпках. До следующих суток всяко дотянем!
Постепенно сумрак надвигающейся ночи стал заполнять каюту, но мы все равно болтали, наслаждаясь комфортом и получая удовольствие от прекрасного табака, всеми оцененного по достоинству. Через какое-то время один из матросов вдруг прикрикнул на нас – замолчите, мол, – и в тот же миг мы все опять услышали далекий протяжный стон. Тот же самый, что и вечером в первый день! Вспомнив о том, какого страху он нагнал на нас накануне, мы переглянулись сквозь клубы дыма и завесы сгущающихся сумерек. При нашем замешательстве стон стал еще отчетливей слышен, и, в конце концов, мы словно окунулись в него, – клянусь, так все и было! Казалось, он просачивается через разбитый иллюминатор, как если бы какое-то измученное, невидимое существо стояло и рыдало аккурат на палубе, у нас над головами.
Мы сидели совершенно неподвижно, боясь сказать хоть слово, не смея и шелохнуться; одни только боцман и Джош двинулись к люку – посмотреть, удастся ли разглядеть хоть что-нибудь в полутьме. Ничего не увидев, они слезли в салон, ибо обнаруживать свое присутствие перед лицом неведомой опасности было бы с нашей стороны опрометчиво, особенно с учетом того, что никакого оружия, кроме матросских ножей со скругленными лезвиями, у нас при себе не имелось.
Постепенно ночь окутала мраком весь мир, а мы так и сидели в темной каюте. Никто не проронил ни единого слова – лишь только когда огонек вспыхивал в трубке, озаряя лица, можно было понять, что рядом с тобой находится кто-то еще.
Не скажу, сколько длилось наше напряженное ожидание, но в какой-то момент над этим пустынным, болотистым краем вдруг пронеслось низкое, глухое рычание, тотчас перекрывшее протяжные всхлипы и стоны. Когда оно смолкло, повисла непродолжительная пауза, а затем рык раздался снова – намного громче и явно ближе. Услышав этот звук, я даже вынул изо рта трубку, ибо события предыдущей ночи заронили в моей душе столь глубокое беспокойство и страх, что даже отменный табак не услаждал более. Глухой нутряной рокот словно волной накрыл нас с головой – и постепенно смолк где-то вдали, уступив место напряженной тишине.
Тягостное безмолвие нарушил приказ боцмана быстро перебраться в капитанские покои. После того, как, подчинившись его команде, мы перешли туда, он решил задраить люк трюма. Джош тоже пошел с ним, и только вдвоем они сумели закрыть люк как надо, хотя попотеть им пришлось изрядно. Потом эти двое тоже схоронились в капитанскую каюту, и мы, заперев дверь на замок, подперли ее для верности двумя тяжелыми рундуками, только так чувствуя себя худо-бедно в укрытии. Казалось бы, ни человек, ни зверь не смогли бы ворваться к нам – и все же мы были все еще весьма далеки от того, чтобы чувствовать себя в полной безопасности. В том рычании, что заставляло нас дрожать от страха всю прошлую ночь, было нечто демоническое… и мы не знали, порождения каких жутких сил поджидают нас за пределами нашего убежища.
Всю эту ночь, так же, как и вчера, мы слышали рык, и порой казалось, что совсем рядом – такое невозможно передать словами! Он громыхал чуть ли не над нашими головами, гораздо громче, чем в прошлый раз. Всю ночь я благодарил Господа Бога за то, что он помог нам найти приют, пусть и в самом центре непостижимого кошмара.
Глава 3
Чудовище в поисках жертвы
Я лежал, лишь временами проваливаясь в сон. Не лучше моего спали и остальные наши ребята – не все, так через одного. Я пребывал не то в полусне, не то в полузабытьи, будучи не в состоянии уняться по-настоящему, и все из-за этого непрекращающегося рыка, застигавшего нас под покровом ночи и насылавшего все больше страху. Где-то после полуночи я услышал звук в кают-компании, сразу за нашей дверью, и в одно мгновение весь сон у меня как рукой сняло. Я сел на своей постели, прислушался и понял: точно, кто-то копошится возле двери в кают-компанию; встал со своей постели и пошел, осторожно, на цыпочках, туда, где спал наш боцман, собираясь его разбудить, если он, конечно, спит. Лишь только я к нему подкрался, он тут же схватил меня за лодыжку и приказал шепотом молчать, потому что он тоже слышал этот странный шум – будто кто-то чем-то возит по стенам и по полу.
Вдвоем мы тихонько подкрались к двери настолько близко, насколько позволяли рундуки, прижавшие ее, и, согнувшись в три погибели, стали прислушиваться. Понять, что же издает столь странные звуки, нам было не дано – и не шарканье ног, и не топот, и не трепет крыл нетопыря, и даже не шорох брюха змеи. Скорее уж, будто половой тряпкой елозили по палубе, надраивая каюту или переборку. Сходство это стало особенно разительным, когда что-то проползло прямо по двери – мы оба в страхе отпрянули назад, хотя и дверь, и тяжелые лари все так же отделяли нас от неведомо чего.
Неожиданно все стихло, и сколько бы мы ни прислушивались, больше ничего не уловили. Несмотря на это, до самых первых утренних часов мы все равно не могли сомкнуть глаз, все ломая голову над тем, что бы это могло быть – что шарило в потемках по полу и стенам в кают-компании.
Затем в свой положенный час наступил новый день, и рычание прекратилось, и снова это бесконечное скорбное стенание стало давить на уши. Мертвая тишина, возвестившая дневные часы и придавившая нас подобно камню, воспринималась чуть ли не как благословение. Тогда и только тогда удалось нам поспать – и то был не самый долгий отдых. К тому часу, как боцман потряс меня за плечо, выводя из забытья, остальные парни в команде сняли баррикаду с двери и ходили в прилегающих каютах – нигде, как выяснилось, не находя того, что пугало нас ночью. Впрочем, нельзя сказать, что совсем никаких следов в кают-компании не нашлось: в нескольких местах переборки оказались словно процарапаны грубым наждаком, но понять, появились эти потертости прошедшей ночью или были здесь еще до нас, нам не удалось.
Боцман велел мне не говорить никому о том, что творилось ночью, поскольку не было никакой нужды пугать ребят, чьи нервы и без того порядком накрутила здешняя атмосфера. «Мудро», – рассудил я про себя и согласился с его решением, поклявшись не болтать лишку. Я, что и греха таить, хотел сам разобраться, с чем мы тут имеем дело и проявит ли себя это нечто днем. Куда бы я ни пошел, чем бы я ни занимался, мысли мои возвращались к ночному гостю. Тот, как мне почему-то казалось, мог вернуться в любой момент, атаковать и перебить нас всех.
После завтрака, когда каждый из нас получил свою порцию свиной солонины, стопку рома и галету (к этому времени огонь на камбузе уже развели), под чутким руководством боцмана нас ожидали трудовые свершения. Джош и двое матросов проверили бочонки для пресной воды, а остальные занялись люковыми чехлами, так как нужно было узнать, какой груз везут на этом судне. Увы, к нашему великому разочарованию, мы не нашли ничего! Да и баки с водой стояли, считай, пустые, воды в них едва набиралось фута на три от дна.
К этому времени Джош откачал немного воды из бочонков, но она оказалась совершенно непригодна для питья из-за отвратительного запаха и вкуса. И все же боцман велел ему набрать немного в ведра – вдруг эта малость «проветрится» на воздухе. Приказ Джош выполнил, но вот только вода, даже простояв все утро, особо качественнее не стала.
В сложившейся ситуации, как того и следовало ожидать, мы стали думать о том, где нам найти годную в употребление воду, поскольку с этим жизненно необходимым ресурсом у нас намечалась сущая беда. Прозвучала уйма предложений – и хоть бы парочка дельных! После обеда боцман велел Джошу взять четверых матросов, сесть в шлюпку и подняться вверх по протоке на милю-другую в расчете, что соленость здешних вод будет падать, чем дальше от моря мы окажемся. К несчастью, миссия эта хотя и вернулась перед самым закатом, привезла неутешительные вести: проточный сток оставался негодным для питья даже на значительном удалении от нашего привала.