Тварь среди водорослей
Очевидно, боцман предвидел, что Джошу не удастся найти воду, ибо сразу после того, как шлюпка отчалила, приказал назначенным на камбуз матросам кипятить взятую из ручья воду в трех вместительных лоханях. У каждой лохани он поставил по большому котелку с холодной водой из бочек – да, какой бы теплой и противной та ни была, она все равно оказалась студенее влаги, набранной в прогретом солнцем заливе, – чтобы пар, ударяя в стылое железо, давал нам конденсат, копящийся в ведрах, поставленных, в свою очередь, под котелками на полу камбуза. Такой хитростью мы раздобыли достаточно питья на вечер и следующее утро. Однако очень уж это был медленный способ – мы остро нуждались в более скором, иначе дальнейшее наше пребывание на брошенном судне ставилось под вопрос. Впрочем, я и не горел желанием здесь задерживаться!
Мы приготовили себе ужин еще до заката солнца, чтобы нормально поесть до того, как начнется время заунывного стона – уже вполне ожидаемого явления. После боцман задраил люк, и мы все пошли в капитанскую каюту, где плотно закрыли на засов дверь и приперли ее, как и прежде, рундуками. Как открылось впоследствии, подобная перестраховка спасла нам жизни.
К тому времени, когда мы вошли в капитанскую каюту и заперлись, солнце уже садилось – и с наступлением сумерек над проклятой землей разнесся меланхолический вой; однако к тому времени мы уже несколько привыкли ко многим странностям, что просто разожгли наши трубки и закурили. Особых разговоров никто, впрочем, не водил – не получалось отгородиться от давящих звуков снаружи до конца.
Итак, как я уже сказал, мы хранили молчание, но это не продлилось долго; причиной его нарушить стало открытие, сделанное Джорджем, нашим младшим юнгой. Паренек, не будучи курильщиком, хотел чем-нибудь занять себя, чтобы скоротать время, и с этим намерением он выгреб содержимое маленькой коробки, лежавшей на палубе сбоку от передней переборки.
Коробка оказалась наполненной странными мелкими обломками, а под ними нашлась кипа оберток из серой бумаги, используемых, насколько я знал, для транспортировки образцов зерна из одних факторий в другие. Я знал также, что порой этот дешевый расходник идет на другие цели – как, собственно, в данном случае; решив, что перед ним простая выстилка для дна коробки, Джордж отбросил обертки в сторону. Но едва стало темнеть, боцман зажег свечу из ворвани – из запаса, обнаруженного в кладовой, – и юнга, коему наказали подмести пол от раскиданного им мусора, обнаружил нечто, заставившее его издать изумленный вскрик.
– Полно хныкать, мальчишка! – рявкнул боцман, подумав, видимо, что юнец жалуется на усталость. Но он ошибался.
– Свечу сюда! Свечу! – потребовал Джордж. – Смотрите все – эти листки исписаны! Почерк мелкий, аккуратный… Бьюсь об заклад, это женская рука!
Как раз в тот момент, когда Джордж оповестил о находке, мы все осознали приход очередной ночи. Стон, как и заведено, прекратился, и на смену ему откуда-то издалека донесся низкий гром ночного рычания. Боясь даже сделать затяжку, мы сидели, навострив уши – и еле заметно дрожали, ибо очень уж страшный то был звук. Вскоре стало казаться, что он окружил корабль, как и в предыдущие ночи; но, наконец, худо-бедно свыкнувшись с ним, мы закусили трубки и попросили Джорджа зачитать нам вслух записи на бумажных обертках.
С трудом разбирая слова, написанные на изрядно потрепанной бумаге, Джордж, то и дело срывающимся голосом, начал чтение; и чем дальше он углублялся в текст, тем яснее всем нам становилось, в какой суровый переплет мы здесь угодили. Хотя записи лишь подтвердили тот сонм подозрений, что клубился у нас в умах уже давненько.
«Высмотрев ручей среди деревьев, растущих вдоль всего берега, мы обрадовались – наконец-то пополним запас воды! К тому же кое-кто из наших ребят боялся оставаться на корабле – люди говорили, что причина всех наших злоключений и странного исчезновения их товарищей, а также брата моего возлюбленного, заключается в том, что судно преследует сам Дьявол. Они сразу сказали о своем намерении поселиться поближе к ручью и там разбить лагерь. Это им удалось сделать всего за один вечер, несмотря на то что наш капитан, очень славный и порядочный человек, убеждал остаться в хорошо известном укрытии, если только парням дорога жизнь. Увы, никто из них не послушал доброго совета, а после того как пропали без следа боцман и первый помощник, капитан лишился последних рычагов давления на этих безумцев, глухих к доводам рассудка…»
Дойдя до сих слов, Джордж остановился и стал шуршать обертками, ища продолжение истории. Пока он это делал, боцман, поглаживая бороду, бросил:
– Ручей, значит… Надобно этот самый ручей разыскать – видать, недалеко он отсюда. Ну же, мальчишка, резвее – так мы никогда не узнаем, где искать! Читай уж сразу, как еще записи найдешь!
Подчинившись приказу, Джордж выпростал к свету лист, лежащий на самом верху – все записи, как он предварительно сообщил, лежали не по порядку, наспех сбитые в стопку. И вот что мы услышали:
«…Тогда капитан крикнул, что на борт кто-то пробрался. Почти сразу я услышала голос моего возлюбленного, приказывающий запереть дверь каюты и не открывать во что бы то ни стало. Потом хлопнула дверь в капитанскую каюту, и наступила тишина, вскоре нарушенная странными шорохами. Так я впервые услышала, как тварь ползает по полу кают-компании. Только потом мой жених и капитан признались, что тварь пробиралась туда и раньше, но они ничего мне не говорили, боясь испугать без нужды. Что ж, зато теперь мне понятно, почему мой суженый так настойчиво просил меня непременно запираться на ночь. Задумалась я и о том, не указывал ли звон бьющегося стекла, разбудивший меня две или три ночи назад, на то, что ночной гость крайне настойчив и агрессивен в попытках добраться до нас, ибо наутро я увидела, что потолочный иллюминатор разбит. Так я размышляла о мелочах, а сердце мое от ужаса готово было вырваться из груди…
Отчасти по привычке, отчасти в силу необходимости я научилась засыпать, забывая о страшном рычании, раздававшемся по ночам вокруг корабля – мне удалось убедить себя, что это голоса рыщущих во мраке духов, бесплотных, а потому безвредных; я никогда не позволяла странным и диким мыслям смущать мой дух, к тому же мой жених убедил меня, что нам ничего не грозит и что в конце концов мы непременно окажемся дома. Но теперь я своими ушами слышала, как страшно ворочается у моей двери алчный материальный враг, и…»
Неожиданно Джордж замолчал, потому что боцман встал со своего места и положил свою огромную ладонь ему на плечо. Парень хотел что-то сказать, но боцман сделал ему знак рукой, приказав держать язык за зубами; и тогда все мы, кто уже начал сопереживать событиям этой истории, превратились в слух. Таким образом, мы услышали звук, поначалу ускользнувший от нас – за рычанием и интересным чтением.
Первое время мы сидели очень тихо, прислушиваясь. Лишь только по едва уловимому дыханию можно было понять, насколько мы напряжены и сосредоточены. Все уже уразумели, что там, за дверью кают-компании, кто-то есть. Оно прильнуло к двери с той стороны – будто, как я уже подмечал, большая влажная ветошь ткнулась в дерево. Парни, стоявшие ближе всех к двери, отскочили назад, охваченные внезапным страхом из-за того, что неизвестное существо подступило так близко; но боцман поднял руку, тихим голосом приказывая им не производить ненужного шума. И все же ночной гость уловил будто даже и слабые звуки движений их тел, ибо дверь затряслась с такой силой, что мы обмерли, ожидая увидеть, как она слетит с петель. Но добротная перегородка устояла, и мы тут же поспешили подпереть ее закладными досками, снятыми с коек. Их мы поставили между дверью и двумя огромными сундуками, а сверху на эти сундуки взгромоздили еще и третий – за такой добротной баррикадой и двери-то стало не видать.
Не скажу точно, упоминал ли я, что на первых подступах к судну мы обнаружили, что по левому борту один из иллюминаторов разбит. Боцман, помнится, закрыл его с помощью ставня из тикового дерева, сработанного, по-видимому, как раз для того, чтобы закрывать окно в бурю. У ставня имелись прочные поперечные распорки, основательно закрепленные плотно вбитыми клиньями. Боцман водворил ставень в первую же ночь, опасаясь вторжения извне. И что же, оказалось, он поступил более чем предусмотрительно!
– Левый борт! Там, за окном!.. – возопил вдруг Джордж, и мы отступили назад, испытывая все больший страх, потому что какое-то злобное существо явно стремилось напасть на нас. Но боцман, очень мужественный человек недюжинного спокойствия, подошел к закрытому окну – проверить на нем затворы. Он точно знал, что при должной задрайке ни одно чудовище, при том условии, что оно не обладает силой, равной китовой, не сможет его высадить, поэтому в случае нападения сама конструкция иллюминатора должна была служить для нас достаточной защитой от вражеских посягательств.
Но не успел он проверить этот иллюминатор, как от страха закричал один из матросов. Мы кинулись ко второму, неразбитому стеклу, и нашим глазам предстал странный, насыщенно-алый придаток, распластавшийся по прозрачной поверхности, пульсирующий и обильно выделяющий слизь. Джош, оказавшийся ближе всех к столу, схватил с него свечу и поднес ее к тому месту, где присоска прилипла к окну с наружной стороны. Благодаря свече мне удалось разглядеть, что распластавшаяся масса напоминала собой волокнистую ткань в разрезе, больше всего похожую на ломтик разделанной сырой говядины – и при этом она вся пульсировала и сокращалась, живя собственной нечестивой жизнью.
Мы все как один в ошеломлении уставились на шевелящийся шмат алой плоти, забыв от ужаса о том, как двигаться, абсолютно беззащитные в тот момент; даже будь у нас в тот миг все оружие мира, мы просто не сообразили бы, как им воспользоваться. И пока мы так стояли, словно глупые овцы в ожидании мясника – а длилось это считаное мгновение, – рама страшно заскрежетала под натиском чудовища, и прочное морское стекло избороздила паутина трещин. Через секунду пульсирующая живая ткань с прослойками, присосавшаяся к иллюминатору, с силой вырвала его, оставив каюту без всякой защиты.
Стоит в очередной раз отдать должное нашему боцману: он снова не растерялся. Ругая нас на чем свет стоит, как последних салаг и недотеп, он схватился за крышку иллюминатора и захлопнул ее, закрыв зияющую дыру, образовавшуюся на том месте, где раньше стояло стекло. На самом деле от этого оказалось больше прока, чем если бы стекло там и оставалось – тут же были поставлены на свои места и зажаты крепко-накрепко все крепления и затворы. В том, что все было сделано именно в нужный момент, мы убедились незамедлительно, ибо буквально сразу раздался треск расщепляемого дерева и звон разбитого стекла, а после этого в кромешной тьме мы услышали странный вой. Он рос и креп, становясь громче непрерывного рыка в ночи.
Вскоре он стих, и в воцарившейся, казалось, ненадолго тишине мы услышали, как кто-то неуклюже возится с тиковым ставнем; но тот был закреплен на славу, и нам едва ли что-то грозило в скорейшем времени.
Глава 4
Два лица
Об остатке той ночи у меня остались лишь смутные воспоминания. Иногда мы слышали, как трясется дверь за огромными сундуками, но никакого вреда нам от этого, ясное дело, не было. Порой до нас доносилось приглушенное мягкое буханье и уже знакомый «шум мокрой ветоши» – прямо над головами. В какой-то момент чудовище предприняло последнюю атаку на тиковые заглушки, закрывавшие иллюминаторы в каюте. Насколько я помню, когда наступил день, я все еще спал.
В тот день, в общем-то, все спали долго и проснулись лишь к полудню, разбуженные боцманом. Ему, как и всегда, не давали покоя заботы о наших насущных нуждах. Мы убрали рундуки, однако отперли дверь не сразу – мы не знали, что нас там, по ту сторону, ждет. Наконец боцман велел расступиться – мы уставились на него и увидели, что десницей он сжимает огромную абордажную саблю.
– Там есть еще, – бросил он, указывая свободной рукой на открытый рундук в углу. Мы бросились туда и увидели, что, помимо всякого безобидного скарба, там сложены еще три сабли для рейдерской сечи. На самом дне лежал прямой длинный палаш[18] – без лишних раздумий я схватился за него, решив, что с такой добротной вещью удача всяко будет ко мне благосклоннее.
Вооружившись, мы поспешили за боцманом – бравый морской волк уже открыл дверь и пошел осматривать кают-компанию. Особо отмечу: хорошее оружие может придать мужчине изрядной отваги и удали! Всего несколько часов назад я трясся за свою жизнь, а сейчас полон воинской доблести и сам тороплюсь в бой. Хотя о том, что сражаться пока было не с кем, не стоило, пожалуй, жалеть.
Из кают-компании боцман поднялся на палубу. Я, помнится, слегка удивился, увидав, что крышка люка лежит на том же самом месте, где мы ее оставили в прошлую ночь; но тут же я вспомнил о том, что палубный иллюминатор был разбит и через него можно было спокойно попасть в кают-компанию. При этом я терялся в догадках, что же это за существо такое – предпочитающее проникать через разбитые иллюминаторы, пренебрегая удобством люка, как раз предназначенного для спуска вниз.
Мы обыскали всю палубу и полубак, но ничего так и не нашли. После этого боцман двоих из ребят поставил на вахту; остальным тоже не пришлось сидеть сложа руки. Чуть позднее мы отправились завтракать, а потом все приготовились читать продолжение истории, написанной на помятых зерновых обертках, тешась надеждой на то, что там будет написано, где среди этих чахлых местных деревьев спрятался чистый ручей.
Ну так вот, между кораблем и зарослями деревьев находилась покатая горка, вся покрытая толстым слоем грязи. Рядом с ней посудина и нашла привал. Взобраться на этот склон было делом почти невозможным – уж слишком липучей и вязкой оказалась грязь, хоть со стороны и могло показаться, что по ней можно легко взползти. Юнгу Джоша осенило – он сказал боцману, что мы сможем перейти на берег при помощи лестницы, прикрепленной на полубаке за носовой продольный конец. Лестницу принесли, прихватили и несколько люковых крышек. Сначала сверху на грязь мы положили крышки, а на них уже поставили лестницу; при помощи таких ухищрений мы и смогли перебраться на самую высокую часть берега, не сверзившись в черный ил. К счастью, в означенном месте рощицы подступали достаточно близко к берегу, и вскоре мы шагнули под их сень. Почва здесь оказалась плотнее и тверже, да и пройти между деревьями не потребовало от нас особой ловкости; это только с судна нам казалось, будто между ними нет никакого просвета, а на деле они росли на определенном отдалении друг от друга, и чем дальше от берега, тем реже становился этот хилый частокол.
Мы прошли немного среди деревьев, когда внезапно один из матросов закричал:
– Вижу что-то! Вон, справа от нас!
Мертвой хваткой мы вцепились в свои сабли, оборачиваясь в ту сторону. Но опасности не было: в той стороне валялся моряцкий сундук; пройдя чуть вперед, мы обнаружили еще один. И вот после небольшой прогулки мы наткнулись на лагерь. Слишком громко, впрочем, сказано – «лагерь»! Парусина распласталась по земле, сплошь порванная и замаранная – из нее наспех делали палатки наши незнамо куда канувшие предшественники. Но ручей… ручей и впрямь ждал нас здесь – как раз такой, на какой мы и уповали! Чистая и прозрачная ледяная вода бежала по камням, заверяя нас: гибель отсрочена, шансов на спасение в достатке.
Теперь, когда источник нашелся, стоило подумать о том, как поставить в известность всю остальную команду, ждущую на судне. Но, вопреки ожиданиям, мы с этим не торопились. Вся проблема заключалась в том, что в самой атмосфере места было что-то гнетущее и нездоровое, и всем нам отчего-то не терпелось поскорее вернуться назад, к своим.
После того как мы вернулись на бриг, боцман дал задание четырем матросам спуститься на наши шлюпки и поднять наверх бочонки для воды: затем он начал собирать ведра на корабле и приказал нам всем тоже немедленно браться за работу. Тех, у кого было оружие, он отправил на ручей, в заросли – набирать там воду в ведра и передавать другим, стоявшим на берегу. Те, в свою очередь, передавали драгоценный груз уже на корабль. Нашему коку на камбузе боцман велел положить в котел самые отборные куски говяжьей и свиной солонины из бочек и как можно быстрей поставить их варить. Мы трудились не покладая рук, ибо теперь было решено – теперь, когда мы нашли питьевую воду, – что нет нужды оставаться ни на час дольше на этой облюбованной неведомыми чудовищами посудине. Всем нам не терпелось поскорее вернуться в спасательные шлюпки и отчалить назад в море, откуда мы спаслись чересчур поспешно.
Так мы проработали весь остаток утра и вплоть до полудня, смертельно боясь близящейся темноты. Около четырех боцман прислал к нам кока с галетами и солониной. Мы перекусили прямо за делом, полоща пересохшие глотки водой из источника. К вечеру мы наполнили все препорученные нам емкости – ни один сосуд, пригодный в пополнение запасов на шлюпках, не остался нашими стараниями в стороне. Более того, мы ухватились за возможность совершить телесное омовение – всякому моряку известно, что морские ветры и соленые брызги извечно беспощадны к людским телам, а вкупе с грязью на коже сулят язвы и расчесы.
Впрочем, стоит заметить, что мы бы так не спешили быстрее закончить свою работу, будь условия благоприятнее. Из-за зыбучести почвы под нашими ногами мы были вынуждены очень осторожно соизмерять каждый шаг, а это, несмотря на небольшое расстояние между ручьем и кораблем, отнимало много времени. Так мы и не заметили, как день начал клониться к вечеру, и последние заготовки делали уже в сумерках. Когда боцман с посыльным передал нам приказ, чтобы мы возвращались на борт, обстоятельно собрав весь свой инвентарь, мы особо мешкать не стали. В результате, как это всегда бывает, я забыл свой палаш где-то возле ручья, ибо мне требовались обе свободные руки для переноски одного громоздкого бочонка. Только упомянул я о своей пропаже, как Джордж, все это время работавший со мной в тандеме, крикнул, что быстро сбегает за ней и вернется. Слова у этого малого не разминулись с делом – он исчез тут же, сверкая пятками. Видать, очень ему хотелось напоследок посмотреть на чудо-ручей.
Как раз в этот момент Джордж зачем-то понадобился боцману; когда же я сообщил, что юноша вернулся в рощу, наш морской волк сердито топнул ногой и свирепо выругался, заявив, что стоило мне приглядывать за парнем: юнга терял голову всякий раз, когда проскакивал хоть малейший намек на приключение.
– Кто знает, – гудел он, – какие опасности подстерегают в здешних лесах, когда сгущается мрак! А ну!.. – Не мешкая более, боцман бросился вдогонку за Джорджем.
Я, распекая себя в душе за непревзойденную глупость, сразу рванул следом. За холмом оказалось труднее ориентироваться – фигура, бегущая впереди, растворилась в зарослях; мне пришлось сорваться на еще более скорый бег, теряя дыхание. Среди деревьев я почувствовал, что температура воздуха ощутимо упала; потянуло гнилостной сыростью, а ведь недавно все это место нежилось в тепле и сиянии солнца. Я, впрочем, приписал перемену близости вечера, а легкий озноб мог быть вызван сознанием того, что в этом загадочном лесу нас только трое.
Мы вышли к ручью, но Джорджа нигде не было видно – как, впрочем, и моего палаша. Убедившись в том, что юнги здесь нет, боцман окликнул его по имени. Никакого ответа – ни на первый призыв, ни на последующие; но вот пронзительный голос Джорджа зазвучал будто бы совсем вблизи, где-то впереди за первой грядой деревьев. Сразу же мы ринулись на звук, тяжело оскальзываясь на земле, всюду покрытой густой пеной, льнущей к подошвам. Все то время, пока мы бежали, мы кричали ему – и он кричал нам в ответ. Когда же мы на него вышли, у него в руках я увидел свою саблю.
Боцман подбежал к Джорджу и, схватив его за руку, в гневном тоне приказал немедленно вернуться с нами на судно. Но парень вместо ответа указал острием палаша куда-то в сторону, и мы, бросив в том направлении взгляд, заметили нечто вроде птицы на стволе одного дерева. Подойдя поближе, я осознал – нет, не живое существо передо мной, но часть растения, но до того похожая на птицу, что я даже сморгнул пару раз – не обманывают ли глаза? Да, всего лишь причуда природы – до невозможности точный парейдолический образ, а по сути, диковинный нарост на стволе. С внезапной мыслью о том, что из этой штуковины выйдет славный памятный сувенир, я протянул руку, уверенный, что смогу отъять нарост от дерева, но он оказался сильно выше моей досягаемости, так что затею пришлось оставить. И все же вскрылось одно донельзя любопытное обстоятельство: потянувшись к выступу, я положил руку на дерево, и ствол под моими пальцами стал мягким, как мякоть, очень похожим на гриб.
Когда мы повернулись, чтобы уйти, боцман спросил Джорджа, зачем он пошел дальше источника, и юнга стал божиться, что ему послышался зовущий голос за деревьями – полный такой боли, что всяк добропорядочный христианин рванулся бы мигом на помощь. Вот только нуждающийся в спасении человек ему не встретился, одно только дерево с диковинной штукой, из него торчащей. Бывает, обознался… Потом он услышал наши голоса, а все остальное мы и так знаем.
Мы уже почти подступили к ручью, как неожиданно услыхали тихий жалобный плач. Я посмотрел на небо – от края до края темное, будто склянка чернил; собрался заметить об этом боцману – но тот внезапно отошел и всем телом подался вперед, вглядываясь в тени справа от нас. При этих его движениях мы с Джорджем обернулись, чтобы понять, что за диво привлекло внимание нашего бывалого морского волка, и оба уставились на дерево примерно в двадцати ярдах от нас, чьи ветви, все до единой, были обернуты вокруг ствола – подобно тому, как плеть наматывается на тело бичуемого. Выглядело это донельзя странно, и мы, само собой, решили приблизиться к дереву как можно ближе, намереваясь лучше разглядеть его и понять причину столь необычного природного явления. Но даже подступив почти вплотную, мы не уразумели, что за хворь так исказила древесный облик. Дважды мы обошли дерево кругом, изумленно меж собой переглядываясь – и ничего нового о нем не узнали.
В этот момент где-то вдалеке послышался тяжкий стон, какой здесь начинается ближе к ночи, и вдруг, совершенно неожиданно, эта воплощенная в дереве причуда… стала выть. Весь содрогнувшись от испуга и удивления, я невольно отшатнулся, не отрывая глаз. Что-то в переплетении гибких поникших ветвей издавало этот звук… и в какой-то момент я яснее ясного осознал, что вижу темное человеческое лицо, торчащее из этой ветвистой паутины.
Увидев такое, я замер, охваченный ужасом, словно парализованный. Затем, после того как самообладание снова вернулось ко мне, я сумел разглядеть, что лицо это было будто частью этого дерева – ибо я не мог разобрать, где оно кончается и где начинается ствол. Схватив за руку боцмана, я пробормотал:
– Не знаю, вырост это такой на дереве или нет, но все одно – это происки дьявола.
Но лихой моряк моему предостережению не внял. Увидев лицо на стволе, он выдвинулся вперед и встал к наросту так близко, что, наверное, мог бы коснуться его. Не желая отставать, я тоже сделал шаг вперед, и тогда Джордж, нерешительно встав по другую руку от боцмана, прошептал:
– Вижу еще одно… женское.
И как только он вымолвил эти четыре простых слова, я взаправду разглядел меж ветвей второй нарост или наплыв, до странности напоминающий лицо женщины. В тот же миг боцман, до глубины души пораженный увиденным, разразился громкой бранью, и я почувствовал, как его плечо – за него я продолжал держаться – сильно вздрогнуло словно от полноты переполнявших нашего командира чувств. Вдали опять послышался заунывный вой, и тотчас же все деревья, окружавшие нас, застонали и завыли в ответ, сопровождая свой скорбный плач судорожными всхлипами. Не успел я как следует разобраться в том, что происходит, как опять взвыло дерево, растущее ближе всего к нам.
– Так вот оно что! Знаю я, что тут творится! – выкрикнул боцман яростно, хотя о том, что он именно знал, я в то время не имел ни малейшего представления. А потом он начал рубить своей саблей дерево, стоящее перед нами и взывать к Господу Богу, чтобы Господь помог ему его срубить. И лишь только он начал его кромсать, начали происходить очень страшные вещи: ствол начал истекать кровью, как туша животного. Под аккомпанемент жалких стонов он кренился то влево, то вправо, корчась и изгибаясь. Все деревья вокруг нас начали колыхаться и трепетать вслед за ним.
Вдруг Джордж заорал страшным голосом и перебежал от боцмана на мою сторону. В этот момент я увидел, что один из плодов, похожих на капусту, преследует его подобно какой-то демонической змее, раскачиваясь на своем стебле. До смерти жутким было это зрелище, потому что этот плод вдруг стал кроваво-красного цвета. Как бы там ни было, я успел ударить по нему палашом, вовремя отобранным у юнги, и плод свалился на землю.