Тварь среди водорослей

Глава 5

Великий шторм

И вот мы наконец-то в отрытом море. Временное упокоение снизошло на нас, но, конечно, потребовался не один час, прежде чем мы сбросили груз того ужаса, какой Земля Обреченных вселила в наши сердца.

Еще кое-что в отношении той Земли всплыло в моей памяти. Я имею в виду найденные Джорджем бумажные облатки для образцов, исписанные женским почерком. В спешке отбытия из илистого ада юнге просто не пришло в голову взять их с собой, однако в кармане его куртки каким-то чудом сохранился один-единственный обрывок с парой рукописных строк. Если мне не изменяет память, значилось там приблизительно следующее:

«Я отчетливо слышу голос моего возлюбленного в ночи – он плачет и зовет меня, и мне уже ничего не остается, кроме как пойти его искать, поскольку одиночество свое я не в силах вынести. Как страшно колышутся ветви чахлых деревьев в ночи – в штиль, без малейшего намека на ветер! Всеблагой Господь, смилуйся надо мной!»

Больше – ни строчки.

Боюсь, что знаю, что случилось с той несчастной дамой и с ее возлюбленным, и всякий раз, как вспоминаю кровь, текущую с боцманской сабли, слегка вздрагиваю. Думаю, за душой старого морского волка не будет греха – есть, в конце концов, жизнь человеческая и есть такие состояния, каковые лишь жалкое ее подобие. Но довольно об этом.

С каждым днем и с каждой ночью мы удалялись дальше и дальше от той кошмарной земли – курсом на север. При устойчивом ветре, под чьи порывы мы поставили люгерные паруса[19], нам это удавалось; море было тихим и спокойным, хотя, впрочем, в южной части неба назрели какие-то тучи, слегка погрохатывало.

Наступило утро второго дня после нашего удачного бегства, каковое разумно считать стартом наших приключений в этом безмятежном и спокойном море. О них-то, о приключениях среди просторов, я и собираюсь вести далее рассказ – столь подробный, сколь только выйдет.

Пусть ночь и отличалась спокойствием, ветер дул устойчиво, не меняя направления, до самого рассвета. С началом дня он вдруг начал терять силу, а потом и вовсе ослаб, сменившись полным штилем. Пришлось нам лечь в дрейф и ждать: быть может, выйдет солнце и разбудит морской бриз. Так оно и случилось, правда, бриза, на чью милость мы все рассчитывали, Господь нам не ниспослал – утром на наших глазах небо занялось ярким пламенем, простирающимся до самого южного горизонта, да таким безумным, что казалось, будто целую четверть поднебесья заняла огромная дуга, пламеневшая кроваво-красным цветом.

Этакое эфирное знамение заставило боцмана отдать приказ готовить шлюпки к шторму. Бояться непогоды на море у нас были все основания. Клубящиеся в южной стороне тучи грозили вот-вот излить на нас свое напряжение. В ожидании славного кавардака нам пришлось достать все паруса, имеющиеся в наличии – хорошо еще, что нам удалось прихватить со старой посудины целых полтора рулона новой парусины! Кроме этого, у нас имелись шлюпочные чехлы – ими мы могли обтянуть шлюпки, привязав их к здоровенным медным штырям на верхних кромках бортов. Разобравшись с этим, мы достали родную карапасную палубу[20], до поры хранившуюся под банками, а также все необходимые для нее опоры и крепежи, и установили, привязав за опоры банок под кницами[21]. Затем, сложив вдвое прочный парус, мы растянули его на всю длину над шлюпкой и прибили гвоздями к верхней кромке борта с каждой стороны, и в результате у нас получилось что-то наподобие крыши. Пока одни растягивали парус, фиксируя гвоздями, другие связывали вместе весла и мачту, коим предстояло стать нашим «якорем» на время шторма. Для этой цели как раз пригодился длинный пеньковый канат толщиной три с половиной дюйма; его мы прихватили с рулоном парусины с застрявшего в бухте корабля. Этот канат мы прокинули через скобу для крепления фалиня[22] на носу лодки и закрепили за опоры носовых банок, причем мы внимательно следили за тем, чтобы он не соприкасался со свободными концами паруса: за них он мог зацепиться. Все это мы проделали как на первой, так и на второй шлюпке, ведь фалиням, имевшимся на наших лодках, мы не могли доверять – им не хватало длины, поэтому в наших условиях пользовать их в качестве якорного каната было неудобно и небезопасно. Теперь по бортовой кромке нашей шлюпки парус был закреплен гвоздями, а сверху, как и планировали, мы накрыли его шлюпочным чехлом, привязав с помощью штертов[23] к медным штырям под верхней кромкой борта. Благодаря нашим трудам вся шлюпка была полностью закрыта, за исключением небольшого участка на корме, где человек мог встать и управлять ей при помощи кормового весла, так как наши шлюпки являлись вельботами[24]. Причем такое мы проделали с каждой из двух лодок, обвязав и хорошо закрепив все свободные предметы, таким образом подготовившись к самому сильному шторму, способному вселить ужас даже в сердца бывалых мореходов. Мы слышали, как небо кричало и стонало, и понимали: нас ждет совсем не легкий бриз, а жестокий шторм, идущий откуда-то с юга. С каждым часом ветер крепчал и, хоть пока он вел себя относительно прилично, как бы заигрывая с нами, на фоне рдеющего неба собирались огромные мрачные тучи, угрожая жестокой расправой.

Но мы были готовы. Выбросив за борт наш якорь из связанных вместе весел и мачты, мы изготовились ждать. Решив, что пришло подходящее время, боцман проинструктировал Джоша, что нужно делать во время шторма, встреча с коим была неизбежна. После этого оба командира развели шлюпки на определенное расстояние друг от друга, чтобы они не столкнулись бортами при первом же сильном порыве ветра.

Потянулось долгое время ожидания. Джош и боцман, каждый в своей шлюпке, стояли с рулевым веслом, а экипажи сидели в укрытии. Уже будучи под черепаховой палубой, я подполз к боцману и увидел через левый борт Джоша на своей шлюпке. Он стоял прямо, как призрак ночи на фоне пылающего красного зарева. Сначала его шлюп понесло по гребням бушующих волн, совсем не образующих пены, а потом он исчез из виду, словно куда-то провалился.

Наступил полдень, и тогда нам удалось перекусить настолько плотно, насколько позволял аппетит. Поскольку мы не знали, как долго придется ждать, прежде чем снова появится такая возможность (и если она вообще когда-нибудь появится). А затем, уже в послеобеденное время, мы услышали завывания надвигающейся бури. Где-то далеко заохало и застонало. Недовольное роптание моря то набирало силу, то торжественно и печально затихало.

Вскоре всю южную часть неба – наверное, на высоту около семи или десяти градусов над уровнем моря – закрыло гигантской черной стеной из облаков, над коей горело красное зарево, отблесками огромного невидимого пожара освещая раздувшиеся тучи. Именно тогда я узнал, что солнце может стать похожим на полную луну, бледным и четко очерченным, с виду таким, будто вот-вот лишится всей своей огневой мощи и попросту погаснет. Морской простор обрел странный вид – надо думать, из-за красноватого сияния, полыхавшего на юге и востоке.

Меж тем волны час от часу становились все выше; на них еще не было грозных пенных гребней, однако один вид их убеждал нас, что мы поступили весьма благоразумно, приняв столь серьезные меры предосторожности. Буруны подобной высоты могли предшествовать только самому жесткому и продолжительному шторму. Незадолго до вечера до нас донесся протяжный звук, похожий на тяжкий, мучительный стон – потом ненадолго воцарилась тишина, наскоро умерщвленная чередой пронзительных какофоний, похожих на визг и вой дикого зверья. Но и это продлилось недолго – вскоре все стихло, как встарь.

До сих пор боцман на меня не обращал внимания; я высунул свою голову из-под укрытия, а потом осмелел и вообще поднялся в полный рост. Вплоть до этого времени я мог лишь только исподтишка подглядывать в щелочку за тем, что творится снаружи, теперь же был рад слегка поразмять свои суставы; пока я находился в согбенной позе, у меня начали бегать мурашки по телу и онемели все конечности. Немного разогнав кровь, я снова сел в укрытие, но занял такую позицию, что открывала бы обзор в любом направлении до самого горизонта. Впереди (сейчас для нас это был юг) я видел, как огромная стена из туч поднялась на несколько градусов выше. В то же время красного свечения на небе стало чуть меньше, хотя и того, что осталось, с лихвой хватало, чтобы держать нас в страхе. Со стороны казалось, будто могучее море вздыбилось единой огромной волной, красной пенной шапкой на гребне достигая самого черного облака, и в любую минуту готово обрушиться вниз – и затопить весь мир.

В западной стороне тусклый алый диск солнца заволокло диковинной багровой пеленою, а на севере табун облачков, оторвавшихся от темного фронта туч, окрасился в нежно-розовые тона, обретя милый, вполне безобидный вид. В этот момент я заметил, что все море в северном направлении от нас превратилось в бескрайнюю бездну, горящую матово-красным пламенем. Нагромождения пронизанных молниями хлябей нависли, будто черные горы, над нею.

Не успел я налюбоваться этой преисполненной грозного величия картиной, как мы снова услышали далекий рев урагана; столь ужасный, что я не берусь даже его описать. Казалось, где-то далеко на зюйде яростно трубит гигантский мифический Левиафан. Прислушиваясь к реву, я особенно остро воспринял беспомощность наших крохотных суденышек, затерявшихся в безбрежных и пустынных пространствах. Звук между тем нарастал, и, с тревогой глядя в ту сторону, я вдруг заметил на горизонте яркую вспышку. Она походила на молнию или зарницу, но держалась на небе подозрительно долго – да и разве может простая молния бить от земли к небу? Тем не менее в том, что это действительно была молния, только очень уж необычная, сомнения у меня были небольшие, к тому же, после этого точно также из моря полыхнуло еще очень много раз, и у меня была возможность рассмотреть все более детально. И пока я за всем этим наблюдал, над нами неумолчно гремел гром, отчего становилось неимоверно страшно.

Затем, после того как солнце опустилось низко, до самой линии горизонта, наших ушей коснулся очень резкий звук – до того пронзительный, достающий до самого мозга костей. В тот же момент боцман начал что-то кричать хриплым голосом, бешено работая рулевым веслом и держа взгляд на какой-то точке, расположенной почти сразу по левому борту. Стоило самому мне посмотреть в том направлении, как я обмер. Море впереди скрылось в облаках крупитчатой белесой пены – шторм настиг нас. В следующее мгновение на шлюпку налетел резкий порыв холодного ветра, никак не навредив, ибо боцман успел развернуть наше суденышко под него. Стремительный порыв ветра прошел мимо, на короткое время наступило затишье, однако с этого момента все воздушное пространство вокруг нас содрогалось от непрекращающегося рева, настолько громкого, что, по мне, уж лучше бы я родился глухим. С наветренной стороны я увидел, как огромная стена воды бурлящим потоком обрушилась на нас, и опять услышал пронзительный визг, прорезывающийся сквозь рокот бушующих волн.

Боцман закинул свое весло под навес и начал закреплять парус над кормой, растягивая его над правым бортом так, чтобы вода не попадала в лодку. Он гаркнул мне в самое ухо, чтобы я провернул тот же номер над левым бортом. Если бы не предусмотрительность этого славного человека, как пить дать, лежали бы мы все сейчас в рундуке Дэви Джонса[25]. Лучше понять, что мы тогда чувствовали, можно, если представить, как клокочущая вода нескончаемыми тоннами обрушивается на ваши головы, укрытые прочным парусом, при этом неистово нанося по нему удары с такой силой, словно стихия поставила перед собой цель во чтобы то ни стало потопить нас. Я говорю «чувствовали» для того, чтобы как можно точнее описать то, что с нами тогда происходило, ибо, невзирая на рокот и вой разошедшейся стихии, мы не слышали ни единого звука – ни единого! Даже раскаты грома, сопровождаемые сполохами молний, не доходили до наших ушей. Но через какой-то промежуток времени – может быть, минуту спустя – шлюпку начало ужасно трясти. Казалось, ее вот-вот разломает на мелкие кусочки. Из десятков щелей, образовавшихся в тех местах, где парус был плохо закреплен по кромке бортов, на нас хлынула вода. Стоит вот еще что отметить: аккурат тогда нашу шлюпку перестало мотать по огромным морским волнам. Произошло ли это по той причине, что после первого натиска шторма море понемногу успокоилось, или из-за обретения штормовой остойчивости[26] – ведать не ведаю; здесь мой рассказ больше полагается на чувства, чем на факты. А чувствовалось это так: ветер дул сразу во всех направлениях, пару раз мы почти проскребли по дну; стихия то питала к нам жалость, то наносила один коварный удар за другим… и не было тому конца!

Ближе к полуночи, как мне тогда показалось, на небе вспыхнуло несколько мощных, слепящих молний – настолько ярких, что их свет пробился сквозь два слоя паруса. Но безумные удары грома не коснулись слуха: рев шторма поглотил все звуки. Дважды за эту ночь шлюпка, готов поклясться, ложилась на борт с креном в добрые девяносто градусов – и все-таки какой-то милостью удавалось ей не перевернуться и не забрать слишком много воды. Натянутый над нашими головами парус оказался достойной защитой. Набравшись духу, я подполз к месту, где обосновался боцман, и сквозь свист и гвалт шторма, стихающий лишь на короткие мгновения, прокричал ему в самое ухо: не знает ли он, угомонится ли этот шторм вообще когда-нибудь. В ответ боцман кивнул, и я почувствовал, как во мне снова оживает надежда; приободренный этой радостной вестью, я испытал приступ волчьего голода и поспешил утолить его тою пищей, какую сумел в царящей суматохе отыскать.

Где-то после полудня из-за туч неожиданно выглянуло солнце. Свет, просеянный сквозь вымокшую парусину, казался довольно угрюмым, но мы от души радовались ему, полагая, что теперь непогода пойдет на убыль. Боцман, позвав меня на помощь, выдернул рядок гвоздей, каковым мы накануне закрепили задний конец парусинового чехла, сделав отверстие, дающее обзор. Что же творилось кругом? Выглянув из-под навеса, мы убедились, что воздух все так же полон летящей пены и брызг, превращенных ветром в подобие смерча; не успел я рассмотреть что-то еще, как высокая волна залепила мне такую славную пощечину, что я подавился соленой водой и схоронился назад под навес. Отплевавшись, я снова просунул голову в проделанное нами отверстие – и воочию узрел творившийся кругом ужас. Наша шлюпка то и дело взмывала на гребень очередной высокой волны и на несколько мгновений замирала, застревая в облаке брызг и пены, на высоте во много футов; в следующую секунду – падала и с кружащей голову скоростью неслась по пенному склону волны вниз, где ее уже подхватывал следующий могучий вал. Временами, когда набегающая волна подбрасывала нас на самый свой пик, наша лодка хотя и взмывала ввысь, словно невесомое перышко, вода все равно бурлила вокруг и старалась залить сверху, остепеняя наше удальство и загоняя всех под навес. Стоило ослабить хватку на ткани, как ветер начинал жестоко трепать парус, закрепленный над нашими головами. Причем, помимо того, что нас носило по волнам, как щепку, сам морской воздух был словно пропитан неимоверным ужасом. Ни на минуту не утихая, рокотал и свистел шторм, и кудрявые вершины просоленных водяных гребней безжалостно накатывали на нас под аккомпанемент завываний ветра, готового в одно мгновение вырвать последний вздох из слабой человеческой груди. Опыт такого рода, согласитесь, трудно облечь в слова – уж слишком они слабы. Даже память моряка спасовала, ухватившись лишь за череду взлетов-падений и ударов то в левый борт, то в правый; иначе как «симфонией ужаса» это не назвать, как по мне. Но все же мы спаслись – и мы, и та вторая шлюпка, о чьей судьбе я до поры вовсе не упоминал, слишком озаботившись собственной сохранностью. Джош вывел своих подопечных из шторма без потерь – по прошествии многих лет мне посчастливилось это узнать от него самого. Он рассказал мне о том, что после шторма их подобрал корабль, как раз возвращавшийся домой, в Англию, и доставил всех живыми и здоровыми в порт Лондона… но что же, спросите вы, произошло с нами?

Глава 6

Море, заросшее водорослями

Наверное, где-то около полудня мы начали понимать, что море уже так не бушует, и ветер, пусть все еще продолжал реветь, порядком стих. Когда волны опали у бортов нашей шлюпки, и водяные языки перестали трепать парусину, норовя пробраться под нее, боцман вызвал меня помочь освободить просвет над кормой. Управившись с этой задачей, мы высунули головы из-под натяжки, желая узнать причину столь нежданно обрушившейся тишины, не подозревая о том, что подплыли к некой неизвестной земле. Нам мало что удавалось разглядеть из-за диких бурунов, ведь море все-таки не успокоилось еще – хотя особых причин для тревоги у нас более не было, особенно если сравнивать эти буруны с теми, что трепали нас совсем недавно.

Вдруг боцман что-то заметил и сразу поднялся, после чего, склонившись ко мне, крикнул в самое ухо, что видит низкий берег, своего рода волнорез посреди пенных бурунов. Он никак не мог понять, как мы смогли подойти к нему столь близко и не сесть на мель.

Пока суть да дело, я сам решил высунуть голову из-под паруса и осмотреться. Оказалось, и слева по борту брезжил весьма обширный берег – я указал боцману на него. Сразу же после этого мы наткнулись на огромную массу морских водорослей, вздыбившихся на гребне одной волны, а вскоре и на еще одно, не меньшее по размеру скопление. Так мы и дрейфовали дальше, покуда непогода стихала с поразительной быстротой. Вскоре мы сняли покрывало до самой середины шлюпки, ибо наш экипаж остро нуждался в свежем воздухе после долгого сидения под затхлым парусиновым покрытием.

Мы немного подкрепились, и один из наших ребят вдруг увидел еще один, точь-в-точь такой же низкий берег за кормой. Течение упорно сносило нас в его сторону. Боцман, только услышав о нем, сразу поднялся, чтобы лучше его рассмотреть, а потом долго ломал голову над тем, как нам удалось пройти вблизи него и не зацепиться. Вскоре мы подошли к нему настолько близко, что смогли разглядеть, что состоит эта «суша» целиком и полностью из слипшихся меж собой водорослей. Мы направили нашу шлюпку прямо на него, уже нисколько не сомневаясь в том, что другие островки, попавшиеся нам, точно такие же по своей природе.

Не успели мы и глазом моргнуть, как оказались среди водорослей. Даже несмотря на то, что скорость передвижения нашей шлюпки заметно упала, мы все равно продолжали плыть. Посмотрев за другой борт, мы увидели, что море почти успокоилось, и поэтому решили поднять наш якорь, к этому времени уже весь облепленный морской травой, а затем разобрали карапасную палубу и сняли все паруса, накрывавшие шлюпку. Мы поставили мачту, оснастив ее маленьким штормовым фоком – на большее не отважившись, ибо ветер был еще силен, а мы не хотели лишиться возможности маневрировать шлюпкой.

Мы шли фордевинд[27], боцман правил шлюпкой, стараясь избегать островков водорослей, попадавшихся нам на пути – да только вот ветер постепенно стихал, и море становилось все спокойнее. Затем, уже ближе к вечеру, мы наткнулись на огромную полосу водорослей – штука эта, как казалось, перекрыла весь путь вперед по морю! Учитывая обстоятельства, мы сняли парус и налегли на весла; пытаясь развернуться к водорослевым зарослям лагом, мы двинулись в западном направлении. К этому времени ветер возвратил свои позиции и набрал такую силу, что нас стремительно сносило обратно на эти самые водоросли. Лишь только ближе к закату мы сумели добраться до конца полосы, продвигая шлюп мощными слаженными гребками, а потом поставили фок – и по ветру ушли оттуда прочь.

Потом опять наступила ночь, и боцман учредил ночные вахты, чтобы наблюдать за морем, ибо шлюпка делала несколько узлов, а мы плыли в незнакомых водах, где могли встретиться рифы, мели и прочие опасности; сам он, однако, так и не лег, всю ночь бдев у руля.

Я помню, как в непростые часы моей вахты мы проплывали мимо каких-то странных дрейфующих масс. Нисколько не сомневаюсь, что это были колонии водорослей. Разок мы даже наскочили на верхнюю часть одного из таких скоплений, но отделались легким испугом и ушли от него без особых проблем. Все это время, всматриваясь в кромешную тьму за правым бортом, я различал очень мутные очертания каких-то неимоверно бурно разросшихся морских сорняков, залегших по низу и простирающихся далеко в море – лентами, тянущимися будто бы целые километры. В положенный час вахта моя закончилась, и я пошел спать, продрав глаза только утром.

При свете дня я убедился, что сплошные заросли водорослей по левому борту никуда не делись – более того, они тянулись вперед, насколько хватало глаз, и вокруг нас плавало немало больших и малых травяных островков, очевидно, отмежевавшихся от большой «плантации» в ходе недавнего шторма. Мы шли между ними около часа, когда наш вахтенный крикнул, что видит среди зарослей судно. Легко вообразить, что за радость охватила нас; мы даже вскочили на банки, чтобы получше рассмотреть корабль.

Мне тоже удалось кое-что увидеть – я определил, что застрял этот корабль в самой гуще скопления водорослей, далеко от его границ, и его грот-мачта[28] существенно накренилась, почти упала на палубу. К тому же на ней не было стеньги[29], а бизань-мачта[30] – вот чудеса! – осталась целехонька. Также я смог разглядеть его корпус, правда не могу сказать, что хорошо, поскольку расстояние было очень большим, и солнце светило с левого борта мне прямо в глаза. К тому же разобрать подробности мешали водоросли, гроздьями полностью облепившие судно. Мне тогда показалось, что его борта были очень сильно потрепаны и повреждены бурей; а еще в одном месте что-то блестело, отливая бронзой, – вероятно, древесина корабля была поражена грибком, и поэтому влажная поверхность отражала солнечные лучи.

Мы так и стояли, взобравшись на банки – все, кто успел залезть, – пристально глядя вдаль и обсуждая находку. Уже второй заброшенный корабль попадается нам в этой передряге! Мы чуть не перевернули шлюпку, переминаясь с ноги на ногу и смещая вес, и боцман, когда понял, чем это кончится, сразу приказал нам слезть вниз. Потом мы сели завтракать и, пока ели, очень много говорили об этом корабле.

Позже, около полудня, мы все-таки смогли поставить нашу бизань, так как шторм уже значительно стих, и дальше придерживались западного курса, всеми силами стараясь избежать огромного скопления водорослей, оторвавшихся от общей массы. Пытаясь обогнуть сей мутно-громоздкий травяной ворох, мы опять решили дать шлюпке волю и поставили люгерный парус, что позволило нам прибавить скорости, идя бакштагом[31]. Несколько раз нам попадались вовсю гниющие корпуса кораблей, застрявшие в водорослях, иные – будто от судов, ходивших где-то в минувшем столетии, настолько древние с виду.

Ближе к вечеру ветер значительно спал и превратился в легкий бриз, так что продвигались мы теперь медленно, что давало возможность гораздо лучше изучить водоросли. Теперь мы видели, что в водорослях этих кишмя кишели крабы – мелкие, правда, таких поди заметь. Хотя, впрочем, не все они были мелкими – иной раз я обращал внимание на то, как среди водорослей вода начинает сильно волноваться и в стороны расходятся большие круги. Присматриваясь к воде за бортом, совсем недалеко от нас я вдруг заметил массивные мандибулы здоровенного краба, копошащегося в спутанных водорослях. Решив заполучить его нам на ужин, я показал на него боцману и предложил попытаться его поймать; и, поскольку ветер тогда был настолько слаб, что, можно сказать, его вообще не было, бывалый морской волк дал добро и приказал нам подгрести немного ближе к цели. Так мы и поступили, после чего боцман прочно привязал кусочек солонины к крученой нитке, извлеченной из плетеной веревки, и прикрепил ее на крючок багра. Затем он сделал затягивающуюся петлю и накинул ее на рукоятку багра – так, чтобы петля, спускаясь, охватывала нить с наживкой. Мы выставили это импровизированное удило за борт, направив к тому месту, где я заметил краба – и почти сразу из воды выстрелила вверх огромная клешня, вцепившись в мясо.