Звёзды в глазах

Просыпается Андрей после десяти. С кухни тянет жаренными блинами и спешно доносятся шершавые шаги. Он отлипает с больной головой от подушки и закрывает рот, из которого натекло на наволочку. Видимо, Сан ночью уступила место, позволив нерадивому хозяину уложить свою голову.

Андрей только свешивает ноги, потягивается и жмурит слезящиеся глаза, а потом сильно растирает лицо, чтобы смести остатки сна, как сор под ковёр.

Мамулю внезапным появлением не пугает, нарочно громко идёт до ванной, на всю включает воду, чтобы возвестить о том, что проснулся, что скоро сунется на кухню, что вот он здесь, а ей не надо вздрагивать, когда он пожелает ей доброго утра.

Он уже устал смотреть, как мамуля относится к нему с осторожностью, как запинается при разговоре, как не видит в нём спокойствия и доверия. Как видит бомбу, которая взорвётся. Единственное, что она точно увидела, что эта бомба будет взрываться в руках плохих людей… хороших Андрей трогать не будет. Мамулю не будет, Матвея не будет, Игоря не будет, Васю, ААА, Гришу, Стёпу… будет помогать хорошим, и никогда не взорвётся, и мамуля это знает, но… всё равно ждёт, когда будет подожжён фитиль.

Андрей хлюпает носом и выходит. Топает на кухню, и мамуля первая реагирует на звук. Он всё улыбается ей, а она выглядит хотя бы немного отдохнувшей. Поспала подольше, сегодня без работы.

– Доброе, мам.

– Доброе утро, Андрей. – Даже не запнулась.

Тазик с жидким тестом стоит по левую руку, по правую две тарелки блинов, и обе как башни близнецы.

– Бери тарелку… Знаю, блины т-так себе завтрак… но т-тебе должно хватит. И в-в шкафу сгущёнка.

Сгущёнка могла приумножить любое малое количество.

– Спасибо, мам.

Андрей аккуратно, за шаг огибает мамулю, берёт высокую тарелку, потом находит сгущёнку и открывашку. На этом этапе никаких проблем нет, только когда кладёт открывашку в раковину, слишком близко оказывается к мамуле и её рука дёргается, расплёскивая тесто по плите.

– Извини! – говорит он быстро и хватает губку, с которой льётся вода и пена, скользит по руке, а мамуля прянет назад со сковородой на весу. – Я сейчас вытру! – И Андрей принимается собираться текучую бледную жидкость чуть ли не руками.

– Конфорка же горячая, Андрей…

Он шипит водой, поднимает пар, прополаскивает губку и снова. Осматривается, ищет вторую, но не находит, поэтому пытается действовать быстрее с нервной улыбкой на лице, которая и дрожит, и трясётся, и хочет казаться лучше: «Не беспокойся, мамуля, я боли не чувствую, нисколько не жарко, ты только не пугайся, продолжай готовить, продолжай делать то, что у тебя так хорошо получается, только не затихай, не замирай, не отворачивайся…»

Андрей полностью оттёр плиту, промыл губку и отошёл обратно к столу. Мамуля возвращается, когда убеждается, что её сын занял место за столом, что больше он не появится рядом с ней, и Андрей даёт себе слово, что будет тихо на углу есть блицы, сворачивая каждый конвертиком и окуная в белое, концентрированное молоко.

– Вкусно? – спрашивает её спина.

– Да, мам. Спасибо.

– Хватит?

– Да, с утра не так сильно есть хочется… – Настроение всё слетело. Не надо было сейчас класть открывашку в раковину или надо было дождаться, когда мамуля отойдёт. Надо было заранее всё это в голове своей просчитать, а не кидаться, словно другого шанса нет.

Это Андрей не так хорошо думает, но не потому, что обделён омега-распределением, а потому что сначала делает, а потом думает-думает-думает. И думает слишком много, особенно если это связано с мамулей. Это ему от неё самой передалось.

– Матвей – твой… н-начальник – тебе ещё не писал?

– Ещё нет… мам, сейчас только десять. Он, наверное, ещё спит, – смеётся Андрей, чтобы разрядить обстановку.

– А вдруг! – вдыхает она. – В-вдруг он р-ранняя пташка, я же не знаю…

– Пока не писал…

На самом деле Андрей не заглядывал в телефон, сразу потянулся за сладким запахом мамулиных блинов, которые она стопочной складывала друг на друга, возводя высотки. Одна из них станет тортом.

Мягкие, тонкие и при этом воздушные. За вкусом Андрей забывается о многих насущных мелочах, мамуля за готовкой, возможно, тоже. За вопросами, за напускным интересом, за материнской заботой о том, кто ей достался, с кем она живёт, кого не отдаст улице, хотя, если подумать, уже могла бы – восемнадцать исполнилось, но она всё держала в своём гнезде, отпускала полетать, добыть себе пропитания, а затем ждала, долго и с крепким, залатанным сердцем. Несколько раз Андрей засиживался у друзей допоздна – тогда мамуля звонила, спрашивала, где он, и в голосе её был страх, ещё куда более непривычный, нежели тот, с который Андрей привык встречаться в квартире.

Он тогда же рванул домой, собирая все красные светофоры, сигналы машин, думал, что соберёт и рекорд по административному нарушению использованию сил. Не нарушил, добежал, а мамуля вся перепуганная, наверное, и морги все обзвонила, и участки, и самое главное круглосуточные центры ГСАО, которые бы ей доложили о том, поступал ли к ним юноша со звёздами в глазах.

Обнять она не смогла, но потрепала по плечу и сказала идти в душ, а потом накормила тушёной капустой с большими кусками говядины – именно с такими, какие нарезал сам Андрей и какие обожал. Чем больше, тем приятнее. Мамуля это знала, хоть и могла не показывать, очевидно скрывать, она могла бояться своего знания, но сына своего она знала. И то, что могло его обрадовать, она использовала в повседневной жизни: сладкое вместо фруктов; готовый завтрак вместо разогретого; парочка вопросов из вежливости о том, как прошёл день. В свою очередь Андрей держался на расстоянии, чтобы не пугать, чтобы мамуля пребывала в спокойствии и чувстве полной безопасности, подальше от сына-Звезды, убирался дома, чтобы мамуле не приходилось иметь с этим дела ещё и дома, и готовил ужины, когда успевал. Продукты они закупали вместе. Андрей таскал все пакеты, мамуля что-нибудь лёгкое: шоколадки, зефир, набор губок или «сухпаёк» на чёрный день, когда ни у кого нет возможности приготовить, но есть всё-таки хочется.