Кальян. Стихотворения Александра Полежаева… Арфа. Стихотворения Александра Полежаева

И пред лицом его одна
Стояла грешная жена.

И он с улыбкой благотворной
Сказал: «Покинь твою боязнь.
Где твой сенедрион упорный?
Кто осудил тебя на казнь?»

Она в ответ: «Никто, учитель!»
«И так и я твоей души
Не осужу, – сказал спаситель, —
Иди в свой дом – и не греши».

С первого разу может показаться странным, что Полежаев, которого главная мука и отрава жизни состояла в сомнении, с жадностию переводил водяно-красноречивые лирические поэмы Ламартина;[11 - Полежаев перевел следующие поэмы Ламартина: «La mort de Socrate» («Смерть Сократа»), «Epitre a lord Byron» («Человек. Послание к Байрону») – вошли в «Стихотворения А. Полежаева»; «Ode a Bonaparte» («Бонапарту») – вошла в сборник «Кальян» и др.] но это очень понятно, если взглянуть на предмет попристальнее. Крайности соприкасаются, и ничего нет естественнее, как переход из одной крайности в другую… Кроме того, Полежаев явился в такое время, когда стихотворное ораторство и риторическая шумиха часто смешивалась с поэзиею и творчеством. Этим объясняются его лирические произведения, писанные на случаи, его «Кориолан» и другие пьесы в этом роде. Недостаток в развитии заставил его писать в сатирическом роде, к которому он нисколько не был способен. Его остроумие – тяжело и грубо. Недостаток же развития помешал ему обратить внимание на форму, выработать себе послушный и гибкий стих. И потому, отличаясь часто энергическою сжатостию выражения, он иногда впадает в прозаическую растянутость и между прекрасными стихами вставляет стихи, отличающиеся странностию, изысканностию и неточностию выражения.

Кто не идет вперед, тот идет назад: стоячего положения нет. Второе собрание стихотворений Полежаева, изданное в 1833 году под титулом «Кальян», было несравненно ниже первого. Даже лучшие пьесы – пополам с риторическою водою. Только одна «Цыганка» блещет ярким цветом художественной формы.

Кто идет перед толпою
На широкой площади,
С загорелой красотою
На щеках и на груди?
Под разодранным покровом,
Проницательна, черна,
Кто в величии суровом
Эта дивная жена?

Вьются локоны небрежно
По нагим ее плечам,
Искры наглости мятежно
Разбежались по очам,
И страшней ударов сечи,
Как гремучая река,
Льются сладостные речи
У бесстыдной с языка.
Узнаю тебя, вакханка
Незабвенной старины:
Ты, коварная цыганка,
Дочь свободы и весны!
Под узлами бедной шали
Ты не скроешь от меня
Ненавистницу печали,
Друга радостного дня.
Ты знакома вдохновенью
Поэтической мечты,
Ты дарила наслажденью
Африканские цветы.
Ах, я помню, но ужасно
Вспоминать лукавый сон!
Фараонка, не напрасно
Тяготит мне душу он!
Пронеслась с годами сила,
Я увял – и наяву
Мне рука твоя вручила
Приворотную траву!

Сколько игры, переливов поэтического блеска и в этом, впрочем, не совсем выдержанном стихотворении – «Ахалук»!

Ахалук мой, ахалук,
Ахалук демикотонный,
Ты – работа нежных рук
Азиятки благосклонной!
Ты родился под иглой
Отагинки чернобровой,
После робости суровой
И любви во тьме ночной!
Ты не пышной пестротою,
Цветом гордых узденей,
Но смиренной простотою,
Цветом северных ночей
Мил для сердца и очей…
Черен ты, как локон длинный
У цыганки кочевой,
Мрачен ты, как дух пустынный,
Сторож урны гробовой.
И серебряной тесьмою,
Как волнистою струею
Дагестанского ручья,
Обвились твои края.
Никогда игра алмаза
У Могола на чалме,
Никогда луна во тьме,
Ни чело твое, о База,
Это бледное чело,
Это чистое стекло,
Споря в живости с овалом,
Под ревнивым покрывалом,
Не сияли так светло!
Ах, серебряная змейка,
Ненаглядная струя —
Это ты, моя злодейка,
Ахалук суровый – я!

Только этими двумя стихотворениями «Кальян» напомянул о прежнем Полежаеве: остальное все или пресная вода, или вино пополам с пресною водою. Теперь «Кальян» издан во второй раз, в 16-ю долю листа, на серой бумаге, неуклюжими и слишком крупными для формата буквами, с ужаснейшими опечатками и грамматическими ошибками и, наконец, с дурно вылитографированным портретом автора.

В «Арфе» заключаются последние стихи Полежаева, еще более свидетельствующие о постепенном замирании его таланта. Только в стихотворении «Грусть», известном читателям нашего журнала[12 - Стихотворение «Грусть» и упоминаемое дальше стихотворение «Черные глаза» были напечатаны Белинским в «Московском наблюдателе», 1838, ч. XVI, март, кн. 2.], виден прежний Полежаев, с его бойким, разгульным стихом и неизменною грустью… В пьесе «Черные глаза», которой половина тоже напечатана в «Наблюдателе», искры поэзии сверкают сквозь массу грубой руды; вторая половина ее – голая риторика. В «Кориолане», поэме, заключающей в себе более трехсот стихов, не наберется и десяти поэтических стихов. Из уважения к памяти поэта издателям не следовало бы помещать таких пьес, как «Автор и читатель» – пьеса, исполненная грубого и тупого остроумия. Замечательно в «Арфе» стихотворение «Баюшки-баю», невыдержанное, местами дико-грубое, но местами же и превосходное.

В темной горнице постель;
Над постелью колыбель;
В колыбели, с полуночи,
Бьется, плачет что есть мочи