Записки несостоявшегося гения

завершил:

-«И зарубите себе на носу: вы всего лишь вторая жена второго секретаря, рядовой

член педагогического коллектива – не более! Надеюсь, для вас этого достаточно?».

Саша обижался, что я не представляю к награждению его благоверную. Как-то

даже вызвал меня в райком и прямо спросил:

– «Почему ты не награждаешь Ларису? Назло мне? Она что – хуже Фениной или

Ковязиной, которых ты представил к «Отличнику»?

Пришлось ответить, что она их не хуже, пусть не волнуется, но чтобы награждать

жену районного руководителя, она должна быть, на мой взгляд, их лучше… Не объяснять

135

же, что его Лариса на фоне других учителей настолько бесцветна, что если начинать ее

выделять, то ко мне станут относиться, как к подхалиму.

С Сашей Стасюком связано и несколько любопытных историй. Как-то на

совещании он завел речь о плохой работе директоров школ с педагогическими кадрами.

Упрекал нас за то, что воспитателями групп продленного дня часто назначают учителей-предметников, и они через некоторое время теряют квалификацию.

-«Вот взять меня, – привел он близкий и всем понятный пример . – Как вам

известно, я закончил гидрофак сельхозинститута, но по специальности никогда не

работал: шесть лет протирал штаны в комсомоле, теперь тружусь в райкоме партии.

Ну, и что я помню теперь о своей профессии? Только то, что вода бежит сверху вниз…

Какой я теперь специалист?!» – с праведным возмущением заключил он.

Конечно, Саша несколько лукавил, забыв упомянуть, что закончил двухлетние высшие

курсы совпартшколы, что дало ему возможность неплохо ощущать себя в кресле

партийного секретаря, так сказать, уже на новой профессии, не связанной с водными

потоками «сверху вниз».

Я не выдержал и рассмеялся. Это же каким надо быть идиотом, чтобы о себе

сказать: «шесть лет протирал штаны» и во всеуслышание признаться: «какой я сейчас

специалист?».

Боже, как вспыхнул второй секретарь:

–« Вы бы, Бронштейн, меньше с меня смеялись, а то как бы не пришлось вам еще

заплакать… Лучше сами доложите сейчас, как работаете с кадрами!»

–« Вроде нормально работаю…» – пытался я отвечать с места, но Сашу уже

понесло:

– « А Крысаленко вспомните, водителя Крысаленко, которого вы мне подсунули

полтора года назад. Дали ему положительную характеристику, а он за это время уже

трижды попадал в аварию! Причем, когда я находился в автомобиле… Вот как вы

работаете с кадрами, а тут еще насмехаетесь… Скажите правду: вы его специально

подсунули, чтобы меня угробить?!»

Неприятно удивленный таким поворотом дела, я медленно поднялся и сказал

секретарю, что его упреки директорам школ в том, что они используют учителей не по

специальности, безосновательны.

– «Судите сами, – обратился я к присутствующим, – разве это стандартная

ситуация, когда приходит в село новый главный специалист, агроном или зоотехник с

женой-учительницей, которую надо устроить в школу, но этот предмет уже ведет

местный учитель. Не лишать же его работы! Вот и приходится подыскивать место

руководящим дамочкам, чтобы дома не маялись. Кстати, воспитателей групп

продленного дня специально в пединститутах не готовят, а должность педагогическая.

Так что же плохого в таком подборе кадров? Или пусть лучше ездит на работу за 50

километров в город?

Что же касается упреков по поводу водителя Крысаленко, то и здесь я вины своей

не вижу».

Я внимательно посмотрел в глаза секретарю и при общем гробовом молчании

пояснил:

– «Когда вы мне позвонили насчет Крысаленко, разве спрашивали меня, какой он

водитель или как смотрит за автомобилем? Вы мне задали только один вопрос – умеет

ли он держать язык за зубами, и я ответил «да». И еще удивился, почему именно это вас

так интересует. Удивилась и моя старушка-мама, когда я рассказал ей о вашем вопросе.

Даже поинтересовалась: ваш секретарь, что – собирается бюро райкома проводить в

легковой машине?..

Что же случилось, что вы так нервничаете: подвел вас в этом отношении

водитель Крысаленко, разболтал что-то?»

136

Если б вы видели в тот момент лицо секретаря Стасюка, вы бы многое поняли в

наших взаимоотношениях…

Вместе с тем, он был достаточно наивен. Никогда не забуду, как он бесхитростно

делился со мной впечатлениями об отдыхе в санатории для партработников, особенно

восторгаясь одним отдыхающим, с которым там подружился – таким же партийным

секретарем из Узбекистана, свободно манипулировавшим пачками сторублевок и

тратившим деньги без счета.

– Живут же люди, – с придыханием говорил Саша.

Теперь, когда прошли годы, я его лучше понял. Возможно, он в чем-то был прав.

Напрасно я боялся награждать его жену. Беспокоился, чтобы коллеги не сочли меня

подхалимом. Директор, который пришел после меня, Гриша Заднепряный, в течение года

дал ей все, что только душа пожелает: грамоту министерства, звание старшего учителя и

значок Отличника образования в придачу. И ничего, никто его за это не осудил, всем было

как-то фиолетово. Только жена моя переживала, когда он грозился учителям навести

после меня «русский порядок». Представляю, как это ей было приятно…

Впрочем, порядок после меня в школе действительно навели. Да такой, что можно

им и через двадцать лет любоваться: разбитыми стеклами да обшарпанными стенами, заботливо выкрашенными густо-синей краской. И это в школе, которая не один год

побеждала в районных и областных конкурсах эстетики учреждений образования.

Оставим это. По жизни я Стасюку должен быть только благодарен. Прежде всего, за то, что он несколько лет выживал меня из Белозерки, пока я, в конце концов, не плюнул

и убрался восвояси директором Велетенской средней школы, утешаясь первое время ее

необычным названием: в переводе с украинского «велетенская» означает «гигантская», что само по себе должно быть приятно любому руководителю, которому выпала честь

возглавить гигантский объект.

Как знать, если бы я и дальше оставался в Белозерке, вряд ли со временем стал

директором еврейской школы, открыв для себя новый мир. Так что, спасибо ему. Сейчас

он уже на пенсии. После развала СССР и конца Коммунистической партии ему пришлось

немало испытать. По прежним связям устроился директором совхоза, откуда его вышибли

селяне, когда он отказал кому-то в просьбе выделить доски на гроб, а все село знало, что в

стройцех пару дней назад прибыло два вагона пиломатериалов. Знали в селе и то, как он, вояжируя по личным делам с женой, разбил в аварии служебный автомобиль и

ремонтировал его потом за счет хозяйства. То есть для себя лично досок на гроб не жалел.

Работники совхоза собрали внушительную делегацию и отправили ее в райцентр. Человек

тридцать ходоков заявили руководству района: не уберете директора – поедем в Херсон и

станем бессрочно пикетировать облгосадминистрацию! Стасюка тут же уволили, и он

какое-то время получал пособие по безработице, числясь на учете в ведомстве по

трудоустройству.

Судьба выписывала с ним занятные кренделя! Этот безработный упрямо не хотел

тонуть: через год-полтора им уже можно было любоваться на должности заместителя

губернатора…

Как любила говаривать моя любимая матушка: «До нашого берега нічого путнього

не припливе: або гівно, або тріска!» Так оно, видно, и было…

Все это конечно приятно вспомнить, да вот одно удручает: если люди такого сорта

играли важную роль в моей жизни, заставляли переживать по пустякам, надолго портили

настроение, определяя, где и кем мне работать, – то это в целом и свидетельство моего

убогого уровня, как бы я ни пытался здесь себя приукрасить. Спасибо вам, пенсионер

Стасюк!

_________________

137

ДОРОГАЯ КУРТКА

Конец семидесятых, выходной день, херсонский вещевой рынок «толкучка».

Торгующие стоят рядами, мимо них проходят тысячи людей, разглядывают товар, примеряют, торгуются, покупают. Молодой шустрый цыган стоит с красивой импортной

курткой в руках, эластичная черная кожа переливается под солнечными лучами. К нему

часто подходят, интересуются ценой, а узнав, разочарованно отворачиваются.

– А ну дай примерить! – говорит крестьянского вида парубок в стареньком выцветшем

ватнике. Он глядит на куртку завороженным взглядом, раскрыв рот от потрясения такой

роскошью. Рядом с ним стоит пожилая женщина, похоже, его мать.

– Ходи мимо! – лениво отвечает цыган, – откуда у тебя такие деньги!

Парень обиженно лезет рукой в карман ватника, оглядывается вокруг и тайком

показывает торговцу краешек толстой пачки сотенных купюр в фабричной упаковке.

Глаза у цыгана загораются, с него вмиг слетает сонное оцепенение, и он уже быстро

тараторит:

– Давай, давай мерь, дорогой, вещь – высший класс, размер – прямо на тебя, все девки

твои будут!

Покупатель, не отрывая глаз от вожделенной куртки, снимает ватник, передает его

цыгану, услужливо протянувшему руку, и бережно надевает на себя понравившуюся

вещь. И тут происходит что-то непонятное. Продавец с ватником в руках незаметно

пятится назад, рывком оборачивается и что есть духу бежит прочь. Люди вокруг

удивленно переглядываются: ай да мерзавец… Такую сумму спер в ватнике… Ищи его –

как ветер в поле!

Один только покупатель, кажется, не расстроен. Он лезет в карман пиджака, затем

довольно кивает матери, и они бесшумно растворяются в огромном рынке. А через пару

минут на этом месте появляется взъерошенный цыган и дрожащим голосом спрашивает у

торгующих, куда подевались колхозники с курткой.

– Зачем они тебе?– интересуется женщина с мохеровыми мотками, – ватник с

бабками остался-то у тебя?

– Какие бабки, какой ватник… – рыдающе вопит сконфуженный цыган, – видишь, тут

не карманы, а сплошная дырка…

=============

«

ПЕРИФЕРИЙНЫЙ ПРОЕКТ.

20-ый век: запах крови.

Откуда берутся тираны.

Адольф Гитлер».

––

Мои друзья говорили: брось эту тему, не загоняй себя в тупик. Кому это нужно?

Центральный замысел – снять несколько сюжетов о любви – всем, вроде, нравился. Не

что-то там супер, просто жизненные истории людей, которых уже нет. Разумеется, не

простые, а способные нас тронуть или хотя бы заинтересовать.

138

И ряд уже выстроился занимательный: любовь адмирала Колчака и Анны Васильевны

Тимиревой, стоившая ей сломанной судьбы и многолетних преследований, автора

потрясших меня когда-то стихов, посвященных любимому:

Полвека не могу принять -

Ничем нельзя помочь:

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь.

А я осуждена идти,

Пока не минет срок,

И перепутаны пути

Исхоженных дорог…

Но если я еще жива

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе.

***

Безысходное чувство Николая Второго и Александры – чем не поучительный рассказ

под условным названием: «Любовь и власть несовместимы»?

И даже необычная история нашей землячки, медсестры поликлиники «Водников» Веры

Ивановны Золошко, которая жила когда-то в доме с мезонином, а в последнее время, вплоть до смерти в прошлом году, тосковавшая по любимому в недоброй славы местном

интернате для престарелых. Кстати, по некоторым сведениям, главный мужчина ее жизни

сейчас безмятежно нянчит любимых правнуков в далекой Америке.

А еще задумал для колорита рассказать о любви какого-нибудь нелюдя… Из числа

тиранов и извергов. Правда, не был уверен, знакомо ли им это чувство: ведь любовь –

главное свойство счастливых людей, а тираны, наверное, самые несчастные на свете. Так

сказать, и себе в тягость, и другим – помеха. В личной жизни им, как правило, не везет, впрочем, как и в главных деяниях, принесших мировую известность. Ибо в историю

человечества они входят исключительно с отрицательной стороны. Со знаком «минус».

И хоть эта публика мне как-то по жизни не особенно интересна, история любви одного

из самых злых гениев человечества и тихой, мечтательной девушки меня почему-то давно

занимает.

_______________

В последнее время о нем стали часто вспоминать. Новые книги, киносериалы. Его

жизнь препарируют известные историки и искусствоведы. Что случилось? Почему эта

тема снова витает в воздухе? И имею ли право я – не историк и не политолог – заниматься

этим не профессионально: описывать одного, вырванного из контекста эпохи человека, Адольфа, но не гитлеризм в целом, как порождение его идей, взглядов, отношения к

действительности?

Я хотел назвать свою киноновеллу просто и звучно: «Адольф и Ева». Но с каждым

днем стало появляться все больше и больше вопросов, и рамки скромного киноопыта

пришлось значительно расширить. Итак:

Адольф Гитлер – вопросы…

«Моим родственникам и соплеменникам – шести миллионам ушедших, познавшим о

нем полную истину: нечеловеческие страдания, глумление подонков, массовые расстрелы, 139

и с дымом адских печей вознесенным в небесные райские уделы – если они есть –

посвящается».

Автор

Мудрые люди говорят: нельзя долго смотреть в пропасть, а то она тоже начнет

вглядываться в тебя, а это опасно.

Я все же предлагаю заглянуть в притягательную бездну, не боясь последствий. Мы

– нормальные люди. И просто так затянуть туда себя не дадим.

Если бы люди, игравшие с этим малышом много лет назад знали, что принесет он

человечеству… Хотя, что бы они сделали? Убили, что ли? Чепуха! А как реагировал бы

его отец, Алоис Шикльгрубер, если бы ему было дано знать будущее его любимца, подарка судьбы уже в немолодом возрасте?!

Детство Гитлера – нормальное детство нормального ребенка из приличной семьи. Его

отец был женат трижды, все не складывалось. Мать Адольфа – урожденная Клара

Пельцль – его последняя третья жена.

Моложе супруга на 23 года. Возможно, из-за такой разницы в возрасте стать своему

сыну другом отец уже не смог.

Алоис Шикльгрубер сменил фамилию на Алоис Гитлер в 1876 году. Вот у него-то как

раз и было тяжелое детство. Своего дома он не знал. Всего, чего достиг – а занимал он

достаточно высокую должность в таможенной службе – добился благодаря собственному

труду, воле и способностям.

Мать и отец

В семье он был требователен, но и сын был послушным. Все, как у людей. Подрастала

младшая сестра Паула – любимица матери и предмет ревности брата. Особой дружбы

между детьми не было, как и, впрочем, каких-то разногласий. Просто в их доме с

небольшим садиком на окраине города Линца – Леондинге – они не пересекались.

140

А вот свою единокровную, от предыдущего брака отца, сестру Ангелу Адольф любил с

самого детства. Она была большая, к ней всегда можно было прислониться – настоящий

островок покоя в бушующем море не всегда понятной жизни. Когда он станет тем, кем в

конце концов стал, Гели – по мужу фрау Раубаль – будет самым доверенным лицом в его

жизни: экономкой и домоправительницей. Но все это еще впереди.

____________

Черты характера будущего фюрера… Здесь я, рискуя навлечь на себя общее

негодование, расскажу некоторые вещи, которые не очень вписываются в общепринятые

представления об извергах, убийцах и садистах. Так, зрительницам-женщинам будет

интересно узнать, каким Гитлер был сыном. Внешне он был очень похож на мать, гордился этим и всегда утверждал, что черты характера матери передаются сыновьям.

Вообще, их взаимоотношения заслуживают отдельного разговора. Он мать любил, жалел, с болью ощущая, как ей, такой нежной, доброй, беспомощной, непросто

существовать в мире острых углов ее старого жесткого супруга.

Хотя, по правде говоря, Алоис по своей натуре злым никогда не был. Просто он

понимал, как мало времени отпущено ему ставить на ноги новую семью. А без него им

будет ой как несладко…

В 1903 году он потеряет сознание в ресторане и умрет, пока его будут нести домой. Его

похоронят в Леондинге. На похоронах Адольф будет безутешно рыдать у гроба. Клара

внешне безучастна.

Писатель Джон Толанд, опросивший более двух тысяч людей, лично знавших Гитлера, приводит рассказ доктора-еврея, лечившего мать будущего фюрера, умершую от рака.

Уже после войны, когда с фашизмом было покончено и можно было не бояться

говорить правду, доктор Блох вспоминал:

– « За всю свою почти сорокалетнюю практику я никогда не видел молодого человека, который так бы страдал, как Адольф Гитлер. Полтора месяца этот юноша буквально

не выходил из дому. Он сутками сидел у постели умирающей матери, страдавшей от

болевых приступов, держал в своих руках ее слабую руку и тихо, ласково говорил

успокаивающие слова, и… снимал боль!»

Доктор Блох

Молодой доктор тогда не потребовал платы за свои услуги. Напротив, видя, как они

нуждаются, стал украдкой передавать Пауле деньги на продукты и лекарства. Узнав об

этом, Адольф, отведя глаза, сухо сказал, что имеет хорошую память и, как только у него

появятся деньги, свой долг обязательно вернет.

141

А через пару месяцев после смерти матери к доктору пришла Паула, передала слова

благодарности от старшего брата и положила на стол конверт с деньгами. Ее брат умел

держать слово.

И – такой штрих: Адольф купил для матери за 110 крон, а по тем временам это были

немалые деньги, великолепный гроб с металлической внутренней обшивкой. На это

многие обратили внимание.

Давным-давно я где-то прочитал – и у меня дрогнуло сердце – краткую надпись на

скромном памятнике Кларе Пельцль, который еще несколько лет назад можно было найти

на заброшенной Восточной аллее старого кладбища в городе Леондинге:

«Спасибо за то, что ты была в нашей жизни. Твои Адольф и Паула».

Говорят, именно эта могила в течение многих лет – зимой и летом – утопала в цветах. У

Клары Пельцль были любящие дети.

Она умерла в 1907 году, а через тридцать с лишним лет эта история неожиданно

получила свое продолжение.

В самый разгар антисемитской вакханалии домой к доктору Блоху пожаловали гости, предъявившие удостоверения весьма грозной и уважаемой на то время организации.

Несмотря на то, что на окнах квартиры доктора красовались звезды Давида и жирные

надписи «юде» – еврей, гости вели себя сдержанно и корректно.

Они сообщили, что находятся здесь по поручению одного высокопоставленного

частного лица, желающего по личным мотивам оказать господину доктору всемерную

помощь для организации немедленного отъезда его семьи в любую страну мира.

Практически, молниеносно, в течение двух дней, гости сумели продать за неожиданно

крупную сумму медицинскую практику врача, оформить необходимые для выезда семьи

документы и вручить билеты на океанский лайнер. А через некоторое время, уже в Нью-Йорке, доктор Блох с ужасом узнал, что репрессии против евреев в Германии вошли в

новую фазу: их стали арестовывать и заключать в концлагеря.

У юноши, который много лет назад прощался с любимой матерью, действительно

оказалась хорошая память.

А вы хотели бы иметь такого сына, милые женщины?

_____________

С 18 лет у Адольфа начинается взрослая жизнь. В Венскую художественную академию

с образованием четырех классов реального училища – что вполне, кстати, для этого

приемлемо – его не принимают. Обидно. Разве он бездарь?

Придет время, его рисунки пойдут нарасхват, появится даже возможность вести

сносный уровень жизни. Но обида на несправедливость при поступлении в академию

останется в нем навсегда.

А знаете, его можно понять. Будь они неладны, эти рафинированные венские

профессора: если бы тогда они были чуть добрее к угловатым парням из провинции… Как

знать, возможно, 20-ый век был бы куда милосерднее к миллионам безвинно

пострадавших.

_______________

Вена – красивейший и богатейший европейский культурный центр. С наступлением

сезона знаменитая Опера мощным магнитом притягивает знать высших репродукций.

Жизнь бьет ключом, кругом музыка, блеск и веселье. Мир создан для наслаждений, все

остальное – не стоит и малейшего внимания.

Той осенью безденежный Адольф ночует на скамейках дивных венских парков.

Перебивается случайными заработками: выбивает ковры, подносит чемоданы на Западном

вокзале, убирает снег на улицах – и регулярно отсылает Пауле мизерные суммы.

142

Люди добрые! Бойтесь романтических юношей, вынужденных ночевать в холодных

осенних парках и имеющих время задуматься о природе вечных праздников, царящих для

богатых и избранных!

_____________

Есть и сегодня кафе, где он когда-то появлялся ежедневно. Чашка горячего кофе и

маленькая свежайшая булочка – весь его дневной рацион. Ближе к зиме ему перестают

давать в долг. Сюда мучительно тянет, но без денег появляться стыдно. Что ж, запомним и

это. Придет время – предъявим счет. Подождем.

Спустя десятки лет, сразу после аншлюса – присоединения Австрии – здесь появится

скромная пара. Аккуратно одетый господин средних лет и молодая дама с улыбчиво-ясным лицом. Не глядя в меню, господин заказывает кофе с булочкой. Просит официанта

пригласить старую хозяйку. Кладет на стол четыре купюры по 50 крон, говорит, что он –

давний должник, но все как-то не получалось наведаться, очень рад, наконец, рассчитаться. Смеет надеяться, что теперь его не прогонят…

У хозяйки дрожат губы и руки. Молодая дама скучающе глядит в сторону. Это его

день. Одной обидой меньше.

_______________

Его Вена – это обшарпанные ночлежки, «Мужской дом для бедных» на берегу Дуная, изготовление рекламных плакатов и красочных картинок с изображением венских

архитектурных памятников. Здесь, не успев узнать жизнь с парадного фасада, он за

четыре года прозябания среди воров, мошенников, бродяг и проституток – вдоль и

поперек узнает ее грязную изнанку.

Но, кажется, грязь к нему не пристает. Он не становится одним из них. Он остается

самим собой.

___________

У него мало товарищей. По своей натуре он, как это принято нынче говорить, самодостаточен.

А мне кажется, именно в период венской юности в его сердце поселилась ненависть. И

к суперэлите буржуазного круга, которую с тех пор и навсегда он станет презирать, и к

асоциально-преступному элементу, коим он впредь будет нещадно забивать свои

концлагеря.

Другими словами, ненависть к обществу, которое его в свое время отвергло, и стойкая

неприязнь к несчастным обитателям ночлежек, париям и изгоям, единственным, кто его

тогда принял. Странно, правда?

_____________

Принято считать, что нелюди ненавидят весь мир, и мне бы очень хотелось щедрыми

мазками описать вам, как с самого детства мальчик Адольф мучил все живое, что

попадалось ему под руку. Душил соседских котов, обливал бензином и поджигал

недрогнувшей рукой жалких дворняг… Наверное, это неплохо бы вписалось в то, что по

его вине творилось после. Увы, подобные стереотипы, к сожалению, здесь мало

приемлемы. Все обстояло с точностью – до наоборот: известно, как он жалел бродячих

животных и, ночуя на улице, постоянно держал наготове краюху хлеба, чтобы делиться с

бездомными собаками. Впрочем, нас с вами вовсе не должна умилять чья-то любовь к

бедному зверью, правда?

Нас должно интересовать, в первую очередь, почему он так не любил людей. А это –