Записки несостоявшегося гения

С тех пор прошло много лет. Отцовские советы мне не пригодились. Наоборот

поступал многократно, бывало, правда, отмалчивался. До сих пор уверен, что он желал

мне только добра и советы его шли от души. Но для юноши, получившего от матери иное

нравственное воспитание, они были неприемлемы в принципе. Это раз. А во-вторых, таили в себе некоторый элемент опасности: а что, если ошибешься, не определишь верно, кто – устоит, а кто – упадет?! Тогда потерять можно больше, чем найти…

Моя мама – Бронштейн Рахиль Абрамовна, была, есть и, очевидно, теперь уже до

конца останется главным человеком моей жизни. Понимаю, о чем это говорит, знаю, что

это не очень хорошо, но так уж у меня сложилось.

Мама родилась в 1910 году в скромной еврейской семье акушерки-повитухи и

портового грузчика. Получала образование уже в советские времена: блестяще училась в

школе, окончила институт с отличием, была зачислена в аспирантуру при Херсонском

сельскохозяйственном институте.

4

Из семейных преданий мне известно, что на лекции моя бедная мамочка ходила

босиком – не было обуви, 1933-34 годы… Потом аспирантуру перевели в Одессу, и она

была вынуждена оставить ее – за недостатком средств на существование в чужом городе.

А я иногда задумываюсь: что ощущала она, отличница, пряча под стол на лекции босые

ноги от насмешливых взглядов втайне влюбленного в нее молодого преподавателя?

Моя мама любила Чехова, Толстого, Драйзера, Мопассана, – и этой болезнью

заразила меня. Я приходил домой после школы к часу дня, обедал, делал уроки, а после

читал все, что попадалось под руку. И не было ничего в те годы моей жизни ярче и

интереснее, чем книги, которые я таскал домой из трех библиотек: школьной, детской

городской и областной имени Горького. Читал безо всякой системы: фантастику и

примитивные советские детективы со следователем майором Прониным, газеты и

журналы, и даже то, что в руки ребенка вроде бы не должно было попадать.

Поздно вечером приходила с работы мамочка, топила грубу, готовила на плите еду, изредка проверяла, сделал ли я уроки, что-то делала еще по хозяйству, а затем укладывала

меня спать. И долго еще в ее комнате горел свет: где-то позади оставались склоки и дрязги

консервного комбината, где она работала главным агрономом, неуютное существование

сорокапятилетней женщины-разведенки, убого обставленное жилище, – моя мамочка

сладостно погружалась в загадочный мир книжных героев…

А однажды, когда я учился в первом или втором классе, она пришла с

родительского собрания расстроенная. И сказала мне, чтобы больше не смел трогать ее

книги. Оказывается, наша классная руководительница, беседовавшая с родителями о

круге чтения их детей, упрекнула мамочку во всеуслышание:

– Как вам это нравится: ваш Виталик читает в восемь лет «Милого друга»

Мопассана! Какой ужас! Конечно, родители могут читать что угодно, мало ли чем они

озабочены, но дети, бедные дети!.. (Придет время, я стану взрослым человеком, директором школы, и буду особо внимателен, чтобы личностные качества учеников и

пробелы родителей в их воспитании ни в коем случае прилюдно не обсуждались –

надолго запомнились мне мамины слезы).

Коль я уже рассказал здесь об отцовских советах, не лишним будет привести и

один из уроков маминых.

Летом 1976 года, через месяц после того, как я стал директорствовать в

райцентровской школе-новостройке, у нас дома впервые появился ковер. Красочное чудо

размером два на три метра, вещь весьма дефицитная, да и довольно дорогая, «тянувшая»

больше месячной зарплаты директора. Райцентр открывал широкие возможности: у одной

моей учительницы брат работал председателем райторга, так что появлением в доме этого

красавца я был обязан исключительно блату.

Мамочка, к тому времени уже пенсионерка, сияла:

– И у нас теперь дома тоже есть ковер!

Я же небрежно поглядывал на гостей, радостно упиваясь новой для себя ролью

добытчика. Все было прекрасно. А так как отношения с торговым боссом уже как бы