Записки несостоявшегося гения
нужной.
361
Не сложилось. Маялась по ночам на негнущейся деревянной спине, в стылой
бессоннице, с широко раскрытыми глазами, погруженная в какие-то мысли или обрывки
воспоминаний.
Новый супруг, кажется, все понимал, больше молчал, а через два года его не стало.
А дальше пошли длинною чередой долгие дни, месяцы и годы одиночества. В
послевоенные годы было немало женщин с похожей судьбой, но ей, бывшей детдомовке, было как никому одиноко: во всем мире – ни одной близкой души…
Работала она медсестрой в больнице водников. Пыталась какое-то время найти
себя в компании разбитных сестриц-разведенок, но ничего из этого не вышло: была по
жизни однолюбкой, свою душу застегнула наглухо и в сердце уже никого не пускала.
Говорят, ее очень любили больные. За отзывчивость и душевную щедрость –
именно те качества, что лучше всего произрастают на чахлой детдомовской почве.
Больше она замуж не выходила.
А у меня эта история никак не идет из головы. Я даже не знаю, как оценить судьбы
этих двух незнакомых мне людей.
В тот весенний день приезда в Херсон Алексей узнал, что Золушка находится в
интернате для престарелых, а это значит, слава Богу, жива и все в порядке. И неведомо
ему, прожившему большую часть своей жизни на чужбине, что это на самом деле такое –
наши скорбные дома для одиноких, никому не нужных, брошенных всеми людей – вот
перед вами настоящие видеокадры с этими несчастными…
Так что, Алексей уже никогда не узнает, где, в какой нищете и безысходности
пропадает последние годы та, которая любила его всю свою жизнь.
Он долго ходил по весеннему Херсону. Что-то вдруг узнавал, с тревогой
всматривался в незнакомые лица чужих людей, пару раз доставал нитроглицериновые
капсулы, стремясь умерить бешеное биение неспокойного сердца, пока понял главное: чужие здесь не они, эти люди, среди которых за несколько часов он, коренной херсонец, не встретил ни одного знакомого. Здесь чужой – он сам.
В тот же день он уехал.
А здесь Вера Ивановна Золошко в день женского праздника – 8 Марта 2000-го
года. Узнаете ли вы черты лица той далекой Верочки Золошко, которой мудрая цыганка
нагадала большую любовь, но ни слова не сказала о чем-то другом, не менее важном: о
счастье, которого ей досталось лишь на один год такой длинной трудной любви?
И живет она сегодня в комнате на четверых со своей надеждой и главным
богатством, на которое безумно завидуют ее несчастные соседки: большой фотографией
задумчивого парня на своей тумбочке.
Его фотографией…
362
Жаль только, она уже никогда не узнает, что он все-таки приходил к дому, где они
когда-то были так счастливы. Приехал к ней из далекой Америки.
А мне интересно: что за люди живут сейчас в этом доме с мезонином? Что это за
люди, и как сложатся их судьбы…
_______________
ТАНЦЫ НА ЗАКАТЕ (грустное эссе)
Есть в моем городе, в центре Александровского парка, необычный островок. Весною, летом и осенью здесь появляются немолодые люди, назвавшие свое общественное
объединение словом «Оптимист», и старающиеся во что бы то ни стало соответствовать
этому названию. И пусть они здесь – дважды в неделю – общаются между собой, веселятся и танцуют, быть оптимистами им очень непросто.
Потому что возраст их – возраст утрат и потерь; родные, близкие, друзья большинства
ушли туда, откуда нет возврата. Конечно, у некоторых есть дети и внуки, но они, хотя и
часто близко, давно уже не рядом. Так что, если называть вещи своими именами, на этот
прекрасный островок прибивает людей зыбкой волною выпавшего на их долю
одиночества.
Я расскажу о некоторых из них, а вы попробуйте узнать их среди танцующих. Я
специально держу в поле зрения камеры несколько пар и думаю, сделать это вам будет не
очень трудно.
Иногда в кадре будет появляться женщина, делающая резкие движения в ходе танца. Это
бывшая работница ХБК, знатная прядильщица, муж которой несколько лет назад сгорел
от пьянства. Кстати, при его жизни она никогда так, кажется, не веселилась… Раз в месяц
ее можно увидеть у городской тюрьмы, куда она приносит передачи единственному сыну.
Среди танцующих легко заметить худощавого подтянутого мужчину, бывшего
фронтовика, однорукого инвалида, командира полковой разведки. Когда он надевает на
праздники свои боевые награды, оглядываются даже видавшие виды ветераны.
Два года назад умерла его жена Валентина, бывшая медсестра разведроты, с которой они
прошли вместе всю войну, и душа в душу – более пятидесяти послевоенных лет.
Вообще-то, человек он серьезный, основательный и, несомненно, пользуется среди
женской части танцующих повышенным вниманием.
363
Сегодня после танцев он проводит даму, с которой танцевал, до остановки троллейбуса, вежливо простится, закурит папиросу и направится к своему дому на улице Советской. Он
будет идти спокойно, не глядя по сторонам. Он будет идти и стараться не думать ни о чем.
Хотя это получается не всегда. Потому что в мыслях своих вновь и вновь возвращается к
ней. К тому, что судьба обошлась с ним несправедливо. Валентина была хорошей женой и
верным другом, на нее во всем можно было положиться. А она взяла и подвела. Пусть
один раз в жизни, но – подвела. По крупному. Непоправимо. Оставила одного в самую
трудную пору жизни. Ушла…
Вот такие дела. Значит, одну войну, войну за жизнь, когда-то он выиграл. Но сейчас идет
другое сражение. Против одиночества, а значит, и смерти. И хотя времени между этими
главными войнами прошло всего ничего, каких-то 50 лет, кажется, пришла пора
выбрасывать белый флаг… Никто и никогда Валюху ему не заменит. Подвела… Жаль.
Приходит сюда одна интересная пара. Когда-то они долго находились в служебном
конфликте. Так сказать, пили кровь друг у друга. Он – бывший прокурор города, она –
первый заместитель председателя областного суда.
Сегодня их движения неторопливы и замедленны, они не столько танцуют, сколько
обозначают элементы танца. Чувствуется, что им физически трудно, зато как много общих
тем, сколь о многом им есть поговорить…
Они оба – вдовцы, им очень бы хотелось быть вместе, да вот дети обеих сторон, опасаясь
чего-то, решительно против.
Вот и встречаются они два раза в неделю на этом островке, и только эти встречи –
единственные робкие лучи заходящего солнца в их меркнущем призрачном царстве.
А я смотрел на них и думал: еще недавно они вершили судьбы других. А сегодня не
могут в полной мере распорядиться своими. Зато как бережно поддерживает седовласая
судья своего давнего друга-прокурора…
Можно здесь встретить и одну мрачного вида темноволосую высокую даму. Ей уже
довелось пережить трех супругов, и в присущую островку атмосферу оптимизма она
ощутимо вносит элемент зловещей неотвратимости. Ее новый избранник чуть пониже
ростом и уже готов, кажется, бросить вызов судьбе: может, именно он станет
исключением, кто знает?
Я избегаю наводить камеру на невысокую полную женщину, но она каким-то странным
образом вновь и вновь появляется в объективе. Она много лет работала фармацевтом, изготовляла лекарства, а жизнь ее кончилась одиннадцать лет назад, когда в печном угаре
погибли на даче ее муж и дочка с семьей. С тех пор и появилось на ее лице постоянное
выражение растерянности и непонимания…
А как красиво танцует со своею прекрасной дамой невысокий худощавый старец! Глядя
не него, не поверишь, что бывший начальник крупного ЖЭКа перенес четыре инфаркта.
Интересно, что думает об этом его визави – в прошлом, заведующая отделением
областной больницы?
Здесь часто появляется и обхаживает дам ухарскими повадками бывший директор
хлебозавода. Его жена, разбитая параличом, третий год лежит дома. Очевидно, он уже
активно готовит себя к будущему: томно танцует с пожилой манерной девочкой, в
прошлом директором вечерней школы…
Наблюдая за парами, я думаю, что их влечет сюда, наверное, надежда. Надежда разорвать
свое одиночество, встретить настоящего друга. Вот что заставляет их держаться бодро, хоть на часок-другой забыть про боли в ногах и пояснице, тревожные покалывания в
области сердца и старческую одышку. А вдруг?..
Жизненные часы тех, кто здесь собирается, показывают существенный разброс: от девяти
вечера и до без четверти двенадцать ночи. Конечно, они понимают, что их часы спешат, но мне кажется, главная проблема не в этом.
Беда этих пар – не в отсутствии совместного будущего, а в неимении общего прошлого.
Потому что, если свои лучшие, дееспособные годы они прожили с другими людьми, то
364
теперь, когда стрелки часов грустно показывают вечер, начинать новую жизнь для
большинства уже поздно.
И все-таки, как странно устроен наш мир. Самые близкие, родные и необходимые для
нас люди – наши старики – по крупному счету, никому не нужны. Но собирающихся здесь
отличает от сверстников, покорно сидящих и ожидающих своей участи дома, по крайней
мере, то, что они нужны сами себе. А этого уже немало, чтобы чувствовать себя живым
человеком.
И пусть никого не обманывают улыбки на их лицах, деланное веселье: занавес этого
театра закроется к восьми вечера, а после – утомительная дорога домой, в другой район
города, неухоженные, со старой мебелью квартиры, в которых их давно и никто не ждет.
Разве что, висящий у зеркала в спальне портрет покойного супруга или жены, безмолвно
вопрошающий:
– Ну как, дружок? Не устал? Как прошел вечер? А помнишь, мы когда-то…
И книги на полке, которые в свое время были милы, а сегодня почему-то не хочется их
открывать.
Ну что, люди… Желаю вам доброго вечера, пусть вам повезет!
==================
ВОЗВРАЩАЮ ВАМ ИМЯ
Где еще, кроме моего родного Херсона, можно встретить могилу неизвестного генерала?
История, которую я хочу рассказать, о любви. Большой. О том, что за неё надо
платить. И как тяжело, иной раз, дается один шаг – всего один последний шаг! – чтобы
навсегда быть вместе. Всего один шаг.
Мне неизвестен день, когда всё это происходило; знаю лишь, что зима только начиналась, зато год могу указать точно: тысяча девятьсот восемнадцатый. А если тогда вьюжило и
365
пуржило, как сегодня, то куда, куда подевался белейший снег того далекого года, что
осталось от него, слепящего и изменчивого?
Я знаю, по крайней мере, трех наших краеведов, которых в разные времена
занимала эта история; и она для каждого из них превращалась в наваждение, потому как
постоянно в ней что-то менялось и не сходилось. То возраст главного героя, то детали его
биографии, а иногда просто незримо протестовал город. Старые открытки покажут, каким
был Херсон в начале прошлого века. Наслаждайтесь.
Но вот уехал мой друг Саша Карп, великий подвижник открытия в Херсоне первой
еврейской школы на юге Украины, на ПМЖ в Германию, копнул в тамошних архивах – и
всё вдруг заветным образом сложилось. До сих пор не верится.
Сразу признаюсь, что здесь не обошлось без авторских предположений. Поэтому, если кто-то отнесется к этой истории как к художественной, ничего не имею против. Ведь
авторский вымысел, завершающийся фактом, право на жизнь тоже имеет.
А теперь приглашаю вас в потерянный рай начала девятисотых годов! Его
сиятельство граф Алексей Сергеевич Лишневский – какое значительно, умное лицо на
старом фото! – впервые появился в Херсоне, в доме своего однокашника по военному
училищу, председателя Казначейской палаты Андрея Григорьевича Сочеванова в 1901
году.
Хроникер местной газеты «Юг» писал: «Генерал в отставке, граф Лишневский
недавно посетил солнечную Таврию, найдя своего старинного друга и приятеля господина
Сочеванова в полном здравии и порядке. В беседе же с губернатором, имевшей место
быть в дворянском собрании, его сиятельство сообщил, что охота на зайца-русака в
окрестностях обширного имения потомственного дворянина и кавалера господина
Саламатина, гостеприимно принявшего их с Сочевановым, была на удивление удачливой
и во всех отношениях приятной. Таким образом, наш край приобрел еще одного
влиятельного и высокопоставленного друга».
По-видимому, именно к этому времени следует отнести знакомство
шестидесятилетнего графа с Евгенией Павловной Саламатиной, супругой хозяина
поместья.
366
То ли красота здешних мест, то ли хорошая охота, а может что-то и еще, но
отставной генерал отныне стал навещать Херсон ежегодно.
Он подружился с семьей Саламатиных и теперь львиную часть времени своих
приездов проводил в их имении. Они часто приезжали в город, где Николай Ильич
Саламатин, инженер путей сообщения, служащий Одесской железной дороги, играл в
Дворянском собрании со своею компанией в карты, а в это время старый генерал, ссылаясь на духоту в помещении, охотно бродил по ухоженным аллеям Александровского
парка, ведя долгие беседы с сопровождавшей его Евгенией Павловной. Сегодня
единственным на всём белом свете свидетелем их задушевных бесед остался старый
красавец-дуб в центре парка, знакомый многим поколениям херсонцев. Как много он мог
бы поведать за два с лишним века своего существования, имей хоть малейшую
возможность с нами чем-нибудь поделиться…
Не знаю, о чем они говорили, но думаю, пожилой граф был человеком интересным.
Свою первую медаль за личное мужество он получил на огненных редутах Севастополя в
пятнадцатилетнем возрасте, вписав свое имя навечно в истою Крымской войны. После
сорока – много лет служил заграницей на дипломатическом поприще. Был вдов, а его
взрослые дети давно жили своими интересами и семьями в разных уголках великой
империи. Сам же граф имел особняк в Петербурге, пустовавший большую часть времени.
Глядя на старый снимок госпожи Саламатиной, можно понять, что влекло его к
этой чувственной породистой красавице, но меня, странным образом, занимает другое: что, несмотря на тридцатилетнюю пропасть меж ними, могло тянуть её к этому
невзрачному, битому жизнью и годами генералу?
Женское сердце, мягкое сердце – из какого горючего материала ты создано, если
высечь в тебе ответную искру может не только сила и молодость, но и робкое очарование
усталой мудрости и увядания?..
Как бы то ни было, но их история длилась долгие годы, а это значит, что и на
зыбкой почве странного притяжения столь разных во многом людей, нежданно может
сложиться нечто долговременное и даже прочное, несмотря на кажущуюся беззащитность
и внешнюю безысходность.
К сожалению, фотографии супруга Евгении Павловны, человека по тем временам
передовых взглядов и убеждений, не сохранилось. Так уж сложилось, что он больше был
занят собственными делами и личная жизнь жены в его душе не занимала значительного
места. Честно говоря, об этой семье мне мало известно. Знаю только, что у них был сын
Валерий, с которым до революции была связана какая-то темная история, и Евгения
Павловна даже выезжала в столицу, ища заступничества у старого графа. Кажется, ему
удалось благополучно выпутать Валерия из скверной ситуации. Но интересно, почему не
отправился в Петербург его отец? Иль понимал, что тонкие дела в руках жены –
надежнее?
Перейду к главному. С годами герои этой истории не молодели. После начала
войны 1914 гола граф Лишневский в Херсоне уже не появлялся. Они переписывались. По
крайней мере, пока работала почта. А годы пошли непростые. Первая мировая, потом
революция. В 1918 году по Брестскому соглашению Херсонская губерния перешла под
германский протекторат. Вот здесь наша история и подходит к концу.
В начале декабря генерал Лишневский получил веточку с юга о том, что умер муж
Евгении Павловны инженер Саламатин.
Не знаю и видно уже не узнаю никогда, что заставило его, человека преклонных
лет, бросить всё и отправиться в мятежную Украину к Евгении. Через всю страну, с севера
на юг, сквозь границы и разруху, гражданскую безжалостную войну и безбрежную
российскую смуту.
Что гнало его: боль и тоска, докучливые спутницы мужского увядания? Или
призрачная надежда, что в его незадачливой судьбе еще может всё перемениться? Или –
на самом деле – последняя любовь пьянит сильнее всего, что было прежде?
367
Действительно, на что мог рассчитывать семидесятивосьмилетний старец, затеявший неведомо зачем такое опаснейшее по тем временам мероприятие?
Я завидую мужеству, решительности и любви графа Лишневского. Это был
настоящий мужчина.
Генерал не видел Евгении четыре года. Сердце билось от мысли, что через
несколько часов они, наконец, встретятся. Что утро нового дня станет для них началом
новой совместной жизни. Жизни вместе – навсегда. Сколько лет он ждал этого дня – и
вот, он пришел – ему остался всего один шаг! Только один шаг, но как же медленно
плетутся кони…
Много позже в своих показаниях германской полиции извозчик так и не смог
рассказать о нападавших ничего существенного. Сказал лишь, что скорее всего – это были
шатуны, мародерствующие дезертиры из отступающей армии. Его ударили по голове и
отбросили в сторону, а на старика-пассажира набросились скопом. Били кольем и ногами.
Сняли драповое пальто и высокие шнурованные ботинки. Забрали тощий баул и
ободранный фибровый чемодан. Оставили истекать кровью и растворились в темноте.
Бричку и коней не тронули. Извозчик с трудом пришел в себя, погрузил тело пассажира и
– делать нечего – решил вернуться назад.
Проезжая через темный город, заметил тусклый свет в окнах Екатерининского
собора. Калитка была открыта, долго стучал в дубовые двери. Наконец, их отворили.
Понятливая братия без лишних вопросов помогла занести тело. Голова старика, редкие
пегие клочки волос были в крови. Он еще хрипел. В тусклом свете лампад с трудом
разглядели генеральскую форму. На кителе зияла дыра: многочисленные награды были
вырваны с мясом. Случайно уцелела лишь медаль «За оборону Севастополя». Та самая
медаль, которую он получил пятнадцатилетним мальчишкой. Так его первая награда
оказалась последней. Ни бумажника, ни документов при нем не было. Имя – неизвестно, фамилия – тоже. Ему пытались помочь, но к рассвету, не приходя в сознание, он
скончался.
Учитывая высокое воинское звание покойного, предполагавшее немалые заслуги, настоятель принял решение похоронить его на церковном погосте. Дознание по факту
убийства проводила германская администрация. Времена были смутные, среди других
забот это дело закрыли.
В имении под Дарьевкой его ждала женщина. Ждала и не дождалась. Она так и не
узнала, что зимой восемнадцатого года их отделял друг от друга всего один шаг. Шаг, который им сделать было не дано.
И все-таки в этой необычной могиле покоится счастливый человек. Который и в
старости нашел в себе силы и страсть броситься сквозь все ветры и бури навстречу
любимой. И не его вина, что так и не смог увидеть ее в последний раз. А ведь его Евгения, Женечка, Женя, ж е н а – была, кажется, совсем рядом.
От времени, когда мы есть
До времени, когда мы были
Лишь шаг, одной ногой мы здесь,
Другой – в могиле
И не ищи в том шаге суть
Своих проблем
Куда, зачем ты держишь путь
И – с кем…
Ваше сиятельство, граф Лишневский!
Простите мой любимый Херсон, где Вы утратили всё: жизнь, любовь и даже фамилию!
368
Досадная невстреча с любимой на земле – давно состоялась на Небе, и сегодня, взирая со
своих высот на наши грешные уделы, Вас разве что веселит, как более ста лет любой, попавший на подворье Екатерининского собора, с изумлением разглядывает
единственную в мире могилу неизвестного генерала, задаваясь вопросом: кто это?
Хотел закончить словами «Спите спокойно, генерал!», но вовремя спохватился: ведь
спим, наверное, все мы, коль должно было пройти столько лет, чтобы с Вами
познакомиться.
===============
ДОКТОР В.З. ЗИЛЬБЕРШТЕЙН
Расскажу об одном из главных действующих лиц в истории Херсонской больницы имени
А. и О. Тропиных (в народе – «Тропинка») – докторе Владимире Зиновьевиче
Зильберштейне. Краткая справка об этом человеке: родился в 1886 году в купеческой
семье, закончил Новороссийский (Одесский) университет в 1910 году, врач-окулист.
Десятки лет руководил Тропинкой. Умер в 1955 году в возрасте 69 лет.
Вот что написано о нем на больничном сайте:
«…Линейка, запряженная лошадкой, каждое утро привозила Владимира Зиновьевича с
улицы Суворова, где он жил, в больницу, расположенную тогда на далекой окраине
Херсона. Свой обход главный врач начинал с родильного отделения, справляясь о
количестве родившихся и состоянии их здоровья. Затем он обходил все корпуса, непременно заглядывал на кухню, не забывая и о конюшне, осматривал и оранжерею -
здесь готовились букеты для отделений. Дело в том, что по заведенным тогда правилам
утром садовник разносил в отделения приготовленные букеты цветов. Наиболее красивые
и пышные Владимир Зиновьевич рекомендовал относить в детское и родильное
отделения. Вспоминает буфетчица хирургического отделения Финенко: "Будучи на
сносях, я продолжала работать. Схватки начались у меня во время раздачи обеда. Анна
Васильевна Кузьменко сообщила об этом Владимиру Зиновьевичу. Он сказал:
"Немедленно в родзал!" Но я все-таки продолжала раздавать обед, а когда обед
закончился, пошла в родзал в сопровождении Анны Васильевны. Владимир Зиновьевич
при родах присутствовал. А утром пришел ко мне с огромным букетом темно-красных
роз. Разве такое можно забыть?"
369
Владимир Зиновьевич был оперирующим окулистом, вдумчивым врачом, знал
акушерство, слыл искушенным терапевтом, действительно, образцом земского врача, который "и швец, и жнец, и на дуде игрец". Он сплотил коллектив и так организовал
работу в больнице, что в послевоенные годы. "Тропинка" постоянно занимала первые
места в смотрах лечебных учреждений города.
Скорее всего, только поэтому уже на следующий день после начала Великой
Отечественной войны на базе больницы организовали эвакогоспиталь №1959, который
возглавил майор медслужбы В.З.Зильберштейн. Все 1418 дней войны госпиталь
действовал как медицинское учреждение Красной, а затем Советской Армии».
А теперь я расскажу о том, что запомнилось лично мне об этом человеке. Во времена
нашего знакомства он знал обо мне куда больше, чем я о нем: ведь к моменту его смерти
мне только исполнилось 10 лет. Насчет пролетки, то мне действительно врезалось в
память, что каждое утро, независимо от погоды, стояла ли зимняя тьма или начинался
погожий летний денек, ровно в 6.30 раздавался цокот копыт – доктор уезжал на работу.
Интересно, в те послевоенные годы у главврача городской больницы не было служебного
автомобиля, и иметь свой персональный конный выезд было вполне престижно. А какой
автомобильный парк сегодня в любом медучреждении… Наверное, лечат лучше. Он жил
в доме №10, по улице Суворовской, принадлежащем его отцу, купцу 1-й гильдии, Зиновию Зильберштейну. Дом был большой, просторный, в нем умещался и ювелирный
магазин хозяина, и 7 или 8 больших жилых комнат.
После освобождения Херсона несколько комнат в его доме заняло Международное
общество Красного Креста и Красного Полумесяца, которое возглавляла моя бабушка, Млода Исааковна Эльзон. Доктор вернулся с фронта, вновь возглавил Тропинку, а на
