Ошибка императора. Война

– Это что ж получается?!.. Значит, французы зря бунтовали, коль всё на место вернулось? Хочу вас, ваше превосходительство, спросить, – с насмешкой произнёс Антон.

Пристукивание танцующих пар каблуками (атрибут мазурки) и сама музыка заглушили слова лейтенанта, старик его не услышал, и Антон не стал дальше продолжать опасный разговор, тем более что, потирая колено, старик уже поднялся с дивана. Он пристально посмотрел на Антона и неожиданно тихим и печальным голосом изрёк:

– Память о мудрых никогда не исчезнет, ибо мудрость и просвещение есть законные дети своих родителей. Собирайте, молодой человек, эту сладкую пищу для старости. Господи, прямо на глазах старею, мудрость прямо-таки прёт наружу.

Старик окинул взглядом зал и, покачав головой, добавил:

– Ох-ох, зачем говорю, кому?..

И опять не извинившись, чуть-чуть прихрамывая, удалился в поисках очередного собеседника.

Прошло ещё около часа. Устав бесцельно бродить по залу, Антон присел на диван подле группы весьма пожилых людей. Причём старички сидели рядом, но обособленно, как бы отдельно от недалеко ушедших по возрасту дам, по всей видимости, собственных жён.

Старики были возбуждены. Весьма вероятно, спорили и, как обычно любят пожилые люди, весьма горячо, настырно добиваясь только своей правды.

– А я… а я, милостивейшие господа, говорил и говорю, – запальчиво и довольно громко убеждал коллег один из стариков, одетый в чёрный дорогой, но старомодный мундир государева чиновника не менее десятого ранга. – Государь наш спасал австрийский престол в 1848 году только из монаршей солидарности. А зачем, я вас спрашиваю? Держимордами стали мы в Европе, а не спасителями устоев чужой страны.

– Верно, верно, граф, глаголете. Пусть бы австрияки сами со своими венграми и воевали. Нам-то чего до них? Всем в Европе хотим помочь, всех примирить меж собой…

И тут, обратив внимание на подсевшего к ним офицера, старики, как по команде, замолчали. Зато их жёны, обвешенные драгоценностями, завидев красавца-лейтенанта, переключили на него своё внимание.

И уж тут Антон вдоволь наслушался от них упрёков в чересчур свободных нравах нынешней молодёжи. Старушки говорили и говорили, они перебивали друг дружку, каждая старалась высказать претензии к молодёжи, видимо, выговаривая личные обиды на своих молодых родственников.

Антон все выслушивал молча. В знак согласия с дамами он почтительно кивал головой. Выговорившись, а главное, не услышав возражений со стороны молодого человека, отчего не получилось так нужного для них спора, старушки успокоились. Побурчав ещё немного, они отвернулись от Антона и, улыбаясь своими сухими губами на морщинистых лицах, опять, словно стервятники, разглядывая зал, продолжили высматривать очередную жертву.

Антон расслабился, но ненадолго. За него принялись мужья этих самых престарелых дам.

В орденах на всю грудь, порядком уставшие, чуть под хмельком, если судить по цвету лиц, под неусыпными и весьма строгими взглядами своих благоверных жен, старики мужественно сидели на стульях, изображая довольный вид. Появление рядом с ними молодого офицера, видимо, всколыхнуло в них воспоминания о былой молодости.

И что Антона поразило, они сразу же заговорили… Нет, не о политике, хотя это было совершенно естественно, не о самом бале и даже не о присутствовавшем на вечере императоре… Старички заговорили, и причём почти разом, о пагубности ранней женитьбы… С чего бы это? Надо полагать, для них это был больной вопрос. Перебивая друг друга, почти шёпотом, не забывая при этом пугливо озираться на своих старушек, они стали приводить молодому офицеру разные доводы не в пользу поспешности ранних браков. Антон почтительно выслушивал наставления и в знак согласия, как и ранее с их жёнами, тоже, не споря, соглашался.

Вскоре эта тема себя исчерпала, и разговорившиеся старики теперь уже в полный голос стали обсуждать события последних дней, мало обращая внимания на морского офицера его императорского величества.

Антон заскучал. Интерес появился снова, когда эти нафталиновые кавалеры заговорили о флоте и о пароходо-фрегатах. Тут Антон узнал, что мода на паровые фрегаты, оказывается, скоро пройдёт, мол, ветер-то на дармовщинку, а пар…

– Это ж сколько надо угля и дров с собой возить?.. Я плавал, я знаю. Удивляюсь государю: пошто деньги на то даёт? Ошибку, ошибку Николай Павлович совершает, – тоном знатока прошепелявил до этого молчавший старичок.

Антон не стал вступать с ними в спор. Зачем?.. Старую гвардию не переубедишь… И, уже расставаясь с этой нафталиновой группой, услышал наставление. Один из стариков очень тихо на ухо (не дай Бог услышит супруга) напутствовал офицера напоследок:

– Юности свойственна пылкость, старости – хладнокровие. Однако, лейтенант, коль хочешь быть самим собой, делать, что считаешь нужным, и уважать себя, не женись рано по молодости, потерпи.

И старичок, поправив на груди ордена и медали, опять бросил взгляд в сторону своей супруги. Убедившись, что она не слышала его крамольных слов, с грустью, больше похожей на плохо скрываемую зависть, посмотрел на молодого красавца. Антон ухмыльнулся. Подобное он уже слышал. Дядя также поучал… Дабы не обидеть старика, он обещал крепко подумать над его советом.

Стало совсем скучно. Антон встал и с тоской оглядел зал. Барышни с красной розой нигде не было. И вдруг там, за колонной, где он сам стоял совсем недавно, мелькнуло лицо прелестной незнакомки. Она стояла рядом с мужчиной в чёрном фраке, лицо которого Антону не удавалось рассмотреть. Девушка улыбалась. И, о ужас!.. Она обняла и поцеловала этого мужика…

Антон замер. В бессильной ярости он закрыл глаза. Когда же открыл, возле этого «щёголя», почтительно согнувшись, стоял слуга с бокалами шампанского. А сам «щёголь», повернувшись в его сторону, махал ему рукой, приглашая подойти.

Антон от радости весь засветился. В «щёголе» он узнал своего знакомого – отставного действительного тайного советника Пётра Ивановича Шорохова…

– А незнакомка, получается, и есть его внучка?.. – довольный, пробормотал лейтенант.

Но на всякий случай он посмотрел по сторонам, желая убедиться, что призыв бывшего советника относится именно к нему, и несколько поспешно направился в его сторону.

Сердце Антона сразу же гулко застучало в груди, и казалось, пуговицы мундира вот-вот лопнут и оно выскочит наружу. Стало сухо во рту, на лбу выступила едва заметная испарина.

Советник и его внучка, глядя на приближающего офицера, о чём-то переговаривались. Собственно, говорил, советник, а внучка широко раскрытыми, видимо от удивления, глазами смотрела на Антона.

Когда до заветной цели оставалось шага три, Антон, сам не понимая почему, неожиданно перешёл на печатный шаг. Это было так смешно, что и внучка, и ошарашенный Шорохов не сдержались и прыснули со смеху: она – прикрывая свой прелестный ротик веером, он – захлопнув рот ладонью. Даже слуга, продолжавший стоять с подносом, и тот едва заметно ухмыльнулся.

На последнем шаге Антон почтительно склонил голову.

– Позволь представить тебе, дорогая, моего знакомого: Антон Дмитриевич Аниканов!

Щёлкнув каблуками, Антон ещё раз склонил голову перед незнакомкой.

– Елизавета, – покраснев, прошептала девушка, подавая руку для поцелуя.

Пётр Иванович взял с подноса два фужера и радостно протянул один из них Аниканову.

– За знакомство, молодые люди!

Затем, подумав, взял ещё один фужер и протянул его своей внучке.

– Не грех и тебе, Лизонька, потребить сей великолепный напиток. Не бойся, маменьке не скажу.

На лице Лизы проступил легкий румянец, она смущённо взяла бокал.

– За знакомство, – ещё раз произнёс отставной советник.

Однако, господа, не будем мешать молодым людям. Как сложится у них жизнь, да и сложится ли?.. Загадывать не будем.

А мы вернёмся к императору Николаю Павловичу.

Разговор императора с английским послом

Копошившийся возле камина мужичок, подпоясанный кушаком, в треухе, напяленном по самые уши, даже не обернулся на звук открывшейся двери. Он с сосредоточенным видом продолжал шуровать кочергой в камине, разгребая раскалённые головёшки. У его ног лежало с десяток крупных сосновых поленьев, от которых исходил приятный запах дерева. Из камина шёл сильный жар, однако в кабинете было ещё прохладно.

Николай I подошёл сзади к мужичку и тронул его за плечо. Тот испуганно обернулся. К удивлению императора, им оказался мальчишка десяти-двенадцати лет от роду. Одетый по такому случаю в чистую холщовую рубаху и сравнительно чистую тёплую поддёвку, при виде государя, коего не раз видел на портретах, мальчишка не стушевался. Он стащил с головы треух, тут же засунул его за пояс и по-взрослому степенно поклонился.

– Это… ещё чуток. Я мигом… Подожди, государь, – важно произнёс мальчишка и снова повернулся к камину.

От такой детской непосредственности император рассмеялся. Взглянув на посла, он сквозь смех на родном для англичанина языке произнёс:

– Видали, милорд? Император, оказывается, подождать должен. Во как!.. – и уже на русском, добавил: – Ну-ну, пострел! Давай, коль мигом.

Мальчишка быстро положил в камин поленья, придав им вид шалашика, и, набрав в лёгкие воздуха, пару раз с силой подул на дрова. Поленья занялись, язычки пламени побежали по поверхности дерева и, подогреваемые снизу, запылали. Слегка потянуло дымком…

Мальчишка шмыгнул носом, опять поклонился императору и, ни слова не говоря, но весьма довольный собой, вышел из кабинета.