Светлейший
Екатерина опять села в кресло, снова взяла трактат. сделав вид, что читает его.
Этот грубоватый, с некой необузданностью в характере тридцатипятилетний генерал нравился ей всё больше и больше. Крепко сложен, рост величественный. В нём кипит какая-то неуёмная энергия, его взгляд притягивает, а тембр голоса завораживает. Каждый раз, когда он приезжал с фронта в столицу с докладами, Екатерина ловила себя на мысли, что ей не хочется с ним расставаться. Она старалась растягивать аудиенции, расспрашивала порученца обо всех мелочах и от души веселилась, когда Потёмкин голосом и ужимками копировал своего начальника Румянцева.
«А недавно даже сама письмо с намёками ему отписала, мол, благосклонна к нему. Надеюсь, понял смысл послания моего. Ах… генерал, генерал!..» – опять взглянув на милую ямочку Потёмкина, откровенничала сама с собой Екатерина.
Вот и сегодня, обсудив с ней очередное донесение Румянцева, Потёмкин не уходил. Они болтали, шутили. Генерал рассказывал императрице забавные фронтовые случаи, при этом он смешно шевелил ушами и изображал турка, попавшего в свинарник. Екатерина смеялась от души.
– Ваше величество, письмо солдата, адресованное супруге в деревню, хочу зачитать, послушайте.
– Подожди, Григорий Александрович, дай отдышаться. Уморил ты меня!
Государыня взяла веер и с явным удовольствием стала им обмахиваться. Немного остыв, Екатерина махнула в сторону Потёмкина:
– Давай, любезный, читай, коль смешно.
Потёмкин в новеньком генеральском мундире со Святой Анной и Святым Георгием III степени на широкой груди, что придавало ему импозантности, разлохматил на голове волосы, принял хитроватое выражение и, подражая выговору деревенских мужиков, стал зачитывать письмо:
«Здраствуй, дорожайшая моя супружница!
Пасылает табе поклон от сарой земли до белого лица твой муж Данила Горобец. Уведомляю тябя сразу: я тапереча не то, что давеча, а прямо сам фон барон. В жилах моих тячёт дворянска кровь, а не пойло, что у вас, дерявенских. Ты ето, знай и трепи языком больше по деревни об ентом. Посылаю табе пять рублёв. Купи сабе штрихонеру с трюмою, часы с птицею-кукушкою, на окне повесь люлевые занавески с хвабричною кляймою, пол устяли пярсидскою хаврою и обмочи ландухом, чтоб ваняло, как у антилигентных людях. Охфицеры сказывали, матушка наша государыня так делает. Сходи к дядьке Захару, пущай он набьёт на туфлях каблуки для мозолей. Пудры сыпь на нос поболе, как моя знакомая, что я здеся с ней таскаюся. Во рте пальцем не ковыряйся, а купи сабе костяную ковырялку. Когда с кем поругаешься, падай в обморок и ляжи до тех пор, пока табе на рожу не нальют холодной воды. Вот так теперя доказывают своё самолюбие, да смотри не ослухайся, а то стребую разводную».
– И обмочи ландухом, чтоб ваняло, как у антилигентных людях, – продекламировала императрица, опять давясь от смеха. – Потешил меня твой солдатик Данило Горобец. Давно так не смеялась. Распорядись, генерал, выдать ему пять рублей от моего имени, чтоб пудры супружница поболе купила.
– Убило его, ваше величество. Не успел солдатик весточку эту домой отправить, потому и послание у меня оказалось.
– Жалко… Что сделаешь, все под Богом ходим. Человеку Бог жизнь даёт, а судьбу каждый сам себе выбирает. Не забудь, однако, просьбу мою исполни. Найди семью убиенного. Пошли от меня пятнадцать рублей.
Ну, пора и делами заняться. Вот, Григорий Александрович, очередной проект трактата мирного с Турцией Румянцев прислал. Кстати, каким красивым почерком писан сей документ… Способный чиновник в штабе у господина командующего. Ты, поди, знаком с писарем этим?
– Безбородко, ваше величество, видать, в отца пошёл. Отец его генеральным писарем Малороссии был, тоже знатный почерк имел.
– Ну-ну. Третий год мусолим сей документ. Турки всё тянут, не соглашаются, оно и понятно – французы за спиной. Людовику всё хорошо, что России плохо. Не любит король Франции нас! Ох как не любит! А ведь ещё царь Пётр Алексеевич, бываючи в Париже, его, тогда маленького, на руки брал, а позже собирался свою младшую дочь Елизавету сосватать ему. Не случилось как-то.
Екатерина смешно развела руками. Попыталась ещё что-то вспомнить, но передумала. Нахмурив брови, вздохнула и задумчиво произнесла:
– Порту понять можно: Крым не хочется отпускать от себя. Карасубазарский договор, что два года назад подписали с татарами, султану Мустафе не указ. Хотя за проход проливов деньги я этому Мустафе, покамест он был жив, сулила немалые. В Чёрное море Россию пущать ему было страшновато. Вот и брат его, султан Абдул-Хамид, выжидает, время тянет, не подписывает оный договор. Небось, шпионы доносят ему о бунте басурмана Пугачёва: думает, чья возьмёт.
Голос Екатерины дрожал, да еще этот лёгкий немецкий акцент… Было забавно сие слышать. Еле сдерживая улыбку, Потёмкин мысленно копировал её манеру разговора и, дабы окончательно не рассмеяться, отвернулся. Занятая мыслями о турках и Пугачёве, государыня не обратила внимания на ужимки собеседника и довольно громко и категорично произнесла:
– Нет, Григорий Александрович, надо окончательно определиться с нашими требованиями к Порте, утвердить мирный договор на Госсовете и заставить турецкую делегацию подписать его уже в этом году. Однако ж, говорила ужо, турки с оным трактатом не согласные. А нам нельзя без Чёрного моря, никак нельзя. Подписывать с Турцией надо сей трактат. Пугачёв – помеха большая, но не главная, побьём супостата, не впервой.
«Да кто ж против-то?» – подумал Потёмкин.
– Да-да, договор должен быть подписан, – повторила Екатерина. – И тож, признаться не грех: внешний долг растёт. Банкирский дом «Раймонд и Теодор де Смет» в письмах намекает мне, мол, рассчитаться надо бы, сударыня. Голландцев понять можно: всю войну нас кредитуют. Екатерина задумалась, затем огорчённо покачала головой, и продолжила:
– Ну, с банкирами разберёмся, плохо другое. Самозванец Пугачёв силу обретает, смущает народ, а люд верит ироду. Слухи разные ходят про этого супостата. Якобы французы стоят за его спиной, «маркизом» промеж себя кличут. Не слышали об этом, генерал?
Потёмкин отрицательно покачал головой.
Её пристальный взгляд всё это время ощупывал лицо Потёмкина. Она, видимо, не найдя особых изъянов в нём и, более того, на что-то решившись, и уже с более мягкой интонацией, в третий раз произнесла:
– Нет, обязательно мир нужен с Портой. Вот такая диспозиция, любезный генерал, – Екатерина вздохнула… – Время прощаться, Григорий Александрович. Дела…
И вдруг забытые флюиды нежности мощным потоком окутали её, заставили сердце застучать по-новому: сладко и тревожно. Впервые за много лет Екатерине вдруг захотелось спрятаться от всех проблем, стать опять той юной принцессой Фике, что когда-то выслушивала нежные признания в любви молодых и не очень мужчин. Когда она засыпала с именем своего избранника и просыпалась в думах о нём же. «О, мой Бог, как давно это было…» – невольно подумала императрица. И вот это щемящее, ни с чем не сравнимое любовное чувство опять напомнило о себе. Но теперь к нему прибавилось и непреодолимое желание укрыться от всех житейских проблем за чьей-то преданной широкой мужской спиной. И внутренний голос подсказал ей, нет, он закричал: «Эта спина рядом, не отпускай, задержи её…» «А как же Орлов Гришка, хоть и видимся редко, однако, коль надо, поди защитит… А Сашка Васильчиков? – мысленно возразила Екатерина и тут же добавила: – Сашка, бог с ним, чай не большая потеря, а Орлов?» «Ты уж определись дорогуша, – обиженно заявил голос, – да смотри, не промахнись, Фике!..»
Екатерина занервничала. Опять оглядела могучую фигуру генерала. «Мало быть человеком большой силы, – надо ещё найти, на что может сгодиться эта сила», – мелькнула у неё мысль, и тут же она сама себе ответила: – Этот найдёт.
Импульсивно, совсем не отдавая отчёта своим действиям, Екатерина осторожно поднялась с кресла, медленно обошла Потёмкина. Его широкая спина странным образом добавила ей решительности и, совсем как в девичестве, она покраснела. Ну, по крайней мере, ей так показалось.
Чтобы нарушить неловкую паузу, Екатерина невинно спросила Потёмкина:
– Запуталась я с этими крымскими ханами, генерал. Всё хотела узнать… почему все они Гиреи?
Потёмкин недоумённо пожал плечами. Екатерина что-то пометила на полях трактата, затем подошла к зеркалу, поправила причёску и, снова вздохнув, уже строгим голосом произнесла:
– Ты, Григорий Александрович, опыт имеешь в делах наших нелёгких. Прокурорствовал ранее в Синоде, религиозными вопросами и инородцами занимался, татар защищал, помню. Председатель Уложенной комиссии Бибиков Александр Ильич тоже весьма лестно о тебе отзывался, а генерал-аншеф похвалу редко высказывает, разве что за дело. С этим мнимым маркизом Александр Ильич сейчас воюет, да болен он. Не помер бы… – Екатерина перекрестилась.
– А дела там плохи. Александр Ильич ещё в декабре прошлого года отписал мне: «Казань я нашел в трепете и ужасе: многие отсюда или, лучше сказать, большая часть дворян и купцов с женами выехали. Зверства немыслимые творит самозванец по округе». Теперь хоть сама иди на бунтовщиков. На следующем Госсовете обсудить сие потребно, – Екатерина опять перекрестилась.
– И в других делах государственных показал ты себя справно, генерал: грудь орденами не зря увешана. А за то, что ты, Григорий Александрович, волонтёром ушёл на фронт турецкий, хвалю: не польстился на должности прибыльные и хлебные. В Синоде делегатствовал справно, и, поди, митрополитом хотел стать, а?.. Потёмкин неопределённо пожал плечами. Екатерина усмехнулась.
– Зато генералом стал теперь, тоже не каждому сие удаётся. Не хотела тогда тебя в армию отпускать, да, видать, Господь надоумил меня. Правильно поступила. Не помню, кто сказал: «Плох тот солдат, кто не мечтает стать генералом», но ты им стал. Опять хвалю.
– Но и тот плох, ваше величество, кто, ставши генералом, перестаёт быть солдатом, – добавил Потёмкин.
Императрица несколько опешила от такой бестактности своего подданного: перебивать её… И она в который раз оглядела Потёмкина с ног до головы.
В позе Потёмкина не было привычной для неё льстивой угодливости, генерал совершенно спокойно и непринуждённо смотрел на неё. Он улыбался. Его лицо, бледное и неожиданно чувственное для такого гиганта, скорее, напоминало лицо поэта, чем военного: полные красивые губы и ровный белый ряд зубов (кстати, большая редкость для тех времён) окончательно покорили Екатерину.
Стараясь придать голосу больше строгости, она решительно произнесла:
– Вот что, генерал, пойдём со мной, ждут меня. Послушаешь, о чём советники мои умные говорить будут. Не все, правда. Вице-канцлер князь Голицын слабое влияние на дела имеет, больше путает, чем помогает. А всё ж в интриги дворцовые не вступает, мне не перечит без надобности, и то ладно. И ещё, – Екатерина на какое-то мгновение замолчала, затем слегка тряхнула головой и решительно продолжила:
– Григорий Александрович, не все вокруг меня согласны с моим правлением. Сына моего, Павла, хотят на престол поставить. Воспитатель наследника, Никита Иванович Панин, и его младший брат, генерал-аншеф Пётр Иванович, спят и видят сие действо, имей это в виду. И хотя Никита Иванович справно ведает коллегией своей, предан России, да ты с ним, однако ж, будь осторожен в разговорах…
Екатерина нахмурилась: только что она поведала в общем-то пока ещё не близкому ей человеку свою главную боль – отношения с собственным сыном. И теперь, закусив губу, она, стараясь не показывать своей взволнованности, напряжённо затаила дыхание, ожидая реакции генерала на сказанное.
Потёмкин молчал. Он не ожидал подобных откровений от государыни. Но в голове его, словно выстрел, прозвучало: «О Господи!.. Неужто сбываются мечты?» Сердце гулко забилось в груди. Прищурившись здоровым глазом, он удивлённо посмотрел на Екатерину. При его немалом росте прищур придавал Потёмкину пиратский вид. Императрица, несмотря на волнение, это заметила, а этот удивительный пиратский прищур ещё больше придал пикантности личности нового протеже. Ответа на свои откровения она так и не дождалась.
Шурша юбками, Екатерина направилась к выходу. Возле дверей она тихо, словно боясь обидеть Потёмкина, произнесла:
– Вишь, сколько тебе поведала, Григорий Александрович, а почему?.. Верю тебе… хочется верить. Доверие нынче – редкость большая.
– Неужто такое возможно, ваше величество? Миллионы верноподданных любят и верят вам…
– Ну, верноподданных лучше оставим, – поморщилась государыня с брезгливостью. – Чего стоит их любовь, я знаю. Бунт Пугачёва – не свидетельство ли этого?
– Не будьте несправедливы, ваше величество: не поколеблют народ ваш ни чума, ни басурманы-вероотступники. В годину трудную всегда встаёт люд русский под персты государевы, и всяка зараза отступает.
– И медведь на задние лапы встаёт, когда его из берлоги выгоняют, – с той же брезгливостью, пожимая плечами, ворчливо произнесла Екатерина. – Ну да что об этом? Народу подо мною легко, да мне-то над ним тяжко.
Потёмкин опять уловил в голосе Екатерины тревожные нотки.
Уже выходя из библиотеки, она обернулась к Потёмкину:
– Ты, генерал, изволь вести себя на людях таким образом, чтоб я была тобою довольна. Ты ведаешь хорошие и дурные свойства, ты умён, и я тебе самому предоставляю избрать приличное по тому поведение. И ещё… веди себя умненько, до времени не давай повода для сплетен и пересудов. Что у нас на уме, только мы и знаем с тобой. Кланяйся всем тонко и умно, где надо помолчать – помолчи, и всё пойдёт как по маслу. Придёт, любезный Григорий Александрович, твоё время, Бог даст, придёт.
Придворные вельможи давно ожидали императрицу. Граф Алексей Григорьевич Орлов и Никита Иванович Панин о чём-то негромко спорили. В некотором удалении от них, в одиночестве, стоял генерал-поручик князь Николай Васильевич Репнин. После известной ссоры с Румянцевым он почти три года был в добровольной отставке, и вот государыня опять ввела его в своё окружение.
В кабинете присутствовали ещё несколько человек: тайный советник Обрезков, князь Голицын, и в самом углу возле стола с ворохом разложенных бумаг помощник Панина – Денис Фонвизин. Обрезков и Голицын нетерпеливо поглядывали на часы, изредка обмениваясь ни к чему не обязывающими фразами.
Наконец открылись двери. Вошла Екатерина.
Раболепно склонив голову, первым приветствовал государыню князь Голицын, за ним – Репнин и Обрезков. В своём углу – Фонвизин, и тоже весьма почтительно поклонился. Орлов и Панин продолжали спорить. Оставаясь в подобострастной позе, вице-канцлер не преминул отметить: «Как же, эти могут позволить сие. Помогали благодетельнице взойти на престол».
Генерал-аншеф Орлов наконец спохватился. Несколько вальяжно, но, стараясь соблюдать нормы придворного этикета, сделал навстречу императрице шаг.
– Государыня, рад видеть тебя в добром здравии и надеюсь, в настроении, – произнёс граф, склоняясь в поклоне. Завидя за её спиной Потёмкина, несколько удивился, но так же приветливо поздоровался с ним.
Денис тоже очень удивился появлению на таком важном совещании товарища по учёбе в Московском университете. Он вспомнил их последнюю встречу в кабачке «Казанка», Гришку с синяком под глазом, и его полные губы растянулись в улыбке.
«Каналья, книгу казённую так и не вернул», – тут же вспомнил он. Друзья издали поздоровались.
Императрица грациозно села в кресло, стоящее подле огромного овальной формы стола, поправила складки на пышном платье, обвела взглядом присутствующих и мягко с тем же забавным немецким акцентом произнесла:
– Начнём, пожалуй. Никита Иванович, прошу.
Вельможи окружили стол, на котором была разложена карта территории России.
– Ваше величество! Согласно протоколу, договор о мире с Османской империей составлен нами на трёх языках: русском, итальянском и турецком. В окончательном виде он содержит двадцать восемь статей и два секретных приложения, связанных с выплатой нам турками компенсации и обстановкой в Грузии.
Екатерина полистала свой экземпляр с собственными пометками на полях, затем сравнила с экземпляром, подготовленным Паниным.
– Вижу, вы добавили ещё пункты?
– Да, ваше величество, и они очень важные. После смерти султана Мустафы III ситуация несколько изменилась. Верховный визирь Мегмет-паша согласился на независимость Крымского ханства, но поставил нам условия, без выполнения которых Турция не пойдёт на мир с нами. Так, по крайней мере, говорит верховный визирь, и я думаю, ему можно верить: новый султан, Абдул Хамид, хотя и без всякого энтузиазма смотрит на продолжение военных действий, но Франция, видимо, настаивает на продолжении военных действий, и султан без учёта своих требований пока против независимости крымских татар.
– Видимо, турки надеются на басурмана Пугачёва, – вставил Орлов. Панин недовольно взглянул на него, и продолжил:
– А всё ж победы Румянцева, Суворова, да и присутствующего здесь генерала Потёмкина над Портой, успешные действия в Крыму князя Долгорукого – убедительные козыри в этом вопросе. Ваше величество, один пункт, на котором особо настаивает ихний министр иностранных дел Минюб-паша, вызывает промеж нас несогласие.
Екатерина заинтересованно оглядела присутствующих:
– Бессарабия, поди?
– Точно так, та же проблема. Турки на многие уступки нам пошли, но в этом стоят насмерть, – стараясь показать свою информированность, вступил в разговор князь Голицын.
– Никита Иванович, давайте ещё раз зачитаем этот пункт, – попросил вице-канцлер.
Панин повернулся к помощнику:
– Денис Иванович, соблаговолите прочесть оный документ.
Фонвизин с готовностью открыл первую страницу договора, откашлялся и стал читать:
– Поспешествующей милостью мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская, московская, киевская, владимирская, новгородская, царица астраханская, царица сибирская…
Во время длинного перечисления многочисленных титулов русской самодержицы и пунктов трактата Потёмкин разглядывал Екатерину. Всё в этой сорокапятилетней женщине ему нравилось: восхитительная белизна её кожи, большие синие глаза навыкате, длинные ресницы, острый нос, а главное, нежный ротик, зовущий к поцелую… Все сводило его с ума. Григорий мысленно раздевал императрицу. От этих крамольных мыслей кровь прилила к лицу, он покраснел. Рука непроизвольно нащупала карман мундира, где лежало письмо Екатерины. Потёмкин закрыл глаза. В памяти возникли строки её недавнего послания к нему:
«Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию66, что вам некогда письмы читать. И хотя я по сию пору не знаю, предуспела ли ваша бомбардирада, но, тем не менее, я уверена, что все то, чего вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу вы любите. Но как с моей стороны, я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то вас прошу по-пустому не даваться в опасность. Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно писано? На сие вам имею ответствовать: к тому, чтоб вы имели подтверждение моего образа мыслей об вас, ибо я всегда к вам весьма доброжелательна. Екатерина».
Григорий очнулся, взглянул на императрицу. Екатерина заметила восхищённый взгляд и возбуждение своего протеже. Она чуть-чуть покачала головой, давая понять: не время в амуры играть, делом надо заниматься. Однако женское самолюбие её было удовлетворено: государыня тоже слегка покраснела. Чтобы как-то скрыть неловкость, она кивнула в сторону Фонвизина:
– Не надо декламировать весь трактат, давай, любезный, только суть несогласия нашего.
– Денис Иванович, с шестнадцатым артиклом ознакомьте её величество, – произнёс Панин.
Денис послюнявил палец и развернул нужную страницу.
– Оный артикул гласит, – невозмутимо произнёс он. – Российская империя возвращает Блистательной Порте всю Бессарабию с городами Аккерманом,67 Килией,68 Измаилом, Хаджибеем69 и прочими слободами, деревнями и всем тем, что провинция в себе содержит; равномерно возвращает ей и крепость Бендеры. Возвращает также Российская империя Блистательной Порте оба княжества, Воложское и Молдавское, со всеми крепостями, городами, слободами, деревнями и всем тем, что в них находится; а Блистательная Порта приемлет оное на следующих кондициях, с торжественным обещанием свято соблюдать оговоренные ниже правила…
– Мы эти правила составили, ваше величество, – перебил Панин помощника. – Всего их десять в этом артикле. Но граф Орлов…
– Да я вообще супротив этого пункта. Негоже уступать туркам. Ещё одна-две крупные победы, и этот Абдул Хамид запросит перемирия без всяких условий, помяните моё слово, вот вам крест. Орлов перекрестился.
– Вот-вот, крупные победы… – неожиданно взял слово Голицын. – А где их взять, коль скоро не будет пушек и ружей, из которых нужно стрелять, солдат для пополнения полков и дивизий? Число деревень, где рекруты разбегаются, растёт день ото дня. Без мужиков деревни и железоделательные заводы остаются. Одни в лесах укрываются, другие в разбойники идут, бесчинства на дорогах устраивают.
Откуда у нас победы возьмутся, ваше величество? Воюем на два фронта. Вы, господа, про Емельку-то Пугачёва не забыли? Бунтуют Оренбургский край, Яик, Западная Сибирь, Поволжье, – он обвёл пальцем, на котором блестело золотое кольцо с большим рубином, на карте мятежную территорию. – До ста тыщ люда басурман набрал. Эвон какая сила! И вооружены они, ваше величество, не токмо вилами, а и саблями, пиками и пищалями, а что ещё хуже – весьма гожими полевыми орудиями. Их, пожалуй, у него до сотни будет. К Казани поганец подходит. Его поддержал Панин.
– Ваше величество, инородцы поднялись: башкиры, калмыки и казахи грабят и уничтожают русские сёла и заводы. Многие провинции готовы признать самозванца. Местные гарнизоны не справляются по причине малочисленности. Оно и понятно: антихрист указы издаёт, от податей и рекрутских наборов освобождает, призывает истреблять дворян. Курить, пить вино приучает, угодьями владеть и безданно и беспошлинно торговать.
«Будете, аки звери, в поле жить, и не будет над вами никого», – вещает злодей. Нет, ваше величество, нужно срочно снимать войска с фронтов и посылать на антихриста, пока не поздно. Надо соглашаться с турками и поскорее подписать с ними мир.
Вице-канцлер для убедительности тем же пальцем опять указал на карте мятежный край.
– Опухоль расползается, ваше величество. Не моги медлить, – требовательно произнёс он. Затем, осознав, что подобный тон в присутствии государыни неуместен, сконфузился и как-то по-детски смешно развёл руками.
Все заулыбались. Екатерина удивлённо взглянула на Голицына и одобрительно покачала головой. Никита Иванович разрядил обстановку.
– Для этого мы и вписали в договор подпункты к шестнадцатому артиклу, – опять повторил он. – Действительно надо соглашаться, ваше величество. Опыт имеем, уже бьём ирода. Командующий генерал-аншеф Бибиков в декабре прошлого года успешно атаковал бандитов под Самарой и Бузулуком. А жители Кунгура сами отстояли свои окрестности от мятежников, коих немало было, до одиннадцати тыщ татар, башкир и казаков. Да вот незадача: заболел Бибиков мерзопакостной болезнью – холерой. Надобно посылать войска на мятежников. Не сомневайтесь, ваше величество, разобьём антихриста, соберёмся потом с силами и отберём у султана обратно всё, что сейчас отдадим. И он опять повторил: – Но войска посылать надобно.
– Перестраховываются дипломаты, матушка. Хватит и тех войск, что с Бибиковым из Польши на басурмана послали, – не сдавался Орлов. – Войска на турецком фронте нужны. Победы наши добьют врага. А там и Константинополь на очереди: побьём турка окончательно. Нельзя с османами соглашаться.
И потом, господа! Что помогает успехам этого самого Пугачёва? Не верю, что людишки самочинно супротив государыни своей смуту поднять решились. Ужо были самозванцы, однако ж последствий не имели таких. Успехов добиваются те, за кем кто-либо стоит. Сведения, ваше величество, имею тайные. Греки, доверенные мои, сказывали, якобы полгода назад слышали на постоялом дворе Сент-Пьер в Стамбуле странный разговор французского посла с турками и поляками. О каком-то донском мужике и великой смуте в России говорили, что поддержать его надобно. Не оттуда ли вьётся веревочка к бунтовщикам? Иначе откуда же деньги, на которые самозванец начал людей смущать? Франция не заинтересована в нашем перемирии с Портой. О польских конфедератах молчу ужо. Вот, поди ж, они и раздувают недовольства в народе. Найти надо путь, по которому деньги к смутьяну текут.
– Не зря французский посол Дюран всё вьётся вокруг меня, ваше величество. Он, как прознал о победах Бибикова, сразу в Париж отписал. Депешу его мы тайно прочитали: мол, больше помогать надо «маркизу» Пугачёву, рекомендует советников, помимо денег, бунтовщику больше прислать. И теперь, как бы из сочувствия, француз расспрашивает меня и чиновников, приезжающих с тех краёв, о тамошней обстановке. Детально так вызнаёт и всё записывает, записывает, – вставил Панин.
