Светлейший

– Пусть записывает, – не сдавался Орлов. – Нет… нельзя отдавать завоёванное, матушка.

– Эк куда ты загнул, Орлов, Константинополь захватить?!.. Не время, граф, не время. К договору вернёмся. В сомнении я, Никита Иванович. Отдать обратно территории?!.. Опять же Крым?! Карасубазарский договор султан какой раз нарушает: не хочет признать самостоятельности татар. Крови сколько пролили солдатушек русских… И отдать?!.. – недовольно произнесла Екатерина.

– А спокойствия на границах всё одно нет, – пробурчал Панин.

– А скольких людей наших татары в плен взяли и продали туркам на базарах Кафы и Стамбула? – вставил Обрезков.

– А выкупа сколько государство заплатило татарам за этих людей? Какой же это мирный договор? – сокрушённо развёл руками Голицын.

В знак согласия императрица кивнула:

– И то верно. А что скажет Алексей Михайлович? Кто, как не он, лучше всех знает турок? Не зря же и послом был в Турции, и в тюрьме отсидел там, и переговоры вёл с Портой в Фокшанах и Бухаресте. Великий переговорный опыт с ними имеет.

Обрезков церемонно поклонился:

– Работорговлю не татары придумали, ваше величество. Ремеслом этим поганым занимались ещё итальянцы. Татары лишь переняли у них разбойный промысел. Это я к слову, ваше величество.

– Ну ежели к слову, – перебила императрица, – расскажи нам, Алексей Михайлович, коль знаешь, почему у всех крымских ханов приставка к имени Гирей? Аль обычай у них такой?

– Вы правы, ваше величество, – обычай. Есть такая легенда, она старая, со времён Чингисхана живёт в народе крымском.

Так вот, давным-давно один из вассалов Крымского ханства, имя которого не сохранилось, задумал овладеть ханским престолом. Он, подготовив заговор, велел умертвить царствовавшего хана, всю его семью и всех принцев – потомков Чингисхана. Но один верный слуга, воспользовавшись суматохой, произведенной при этом, спас от убийц одного из сыновей хана, маленького принца, бывшего еще в колыбели, и доверил дитя и секрет его происхождения одному пастуху, известному своей честностью, по имени Гирей. Пастух воспитал младенца. Прошло время, и молодому потомку Чингисхана исполнилось 20 лет. Когда последовала вспышка народной ненависти, Гирей открыл свою тайну и так воодушевил этим народ, что тот сверг тирана, убил его и возвел на престол законного наследника. Призванный к трону пастух Гирей отказался от всех почестей, которые были ему предложены, и пожелал только, чтобы все ханы прибавляли к своему имени его имя – Гирей, сам же возвратился к своим стадам. Новый хан уважил просьбу пастуха. С того времени все лица, занимавшие в Крыму ханский престол, к своему имени присоединяли «Гирей». Легенда, конечно, ваше величество, но в неё верят татары.

– Занятна сия история. А ещё поведай нам, тёмным, Алексей Михайлович, почему Константинополь называют Стамбулом?

– Для турок, ваше величество, сей город всегда оставался Истанбулом, то есть, – наполненный Исламом, а для греков – Константинополь, и это единственное имя города, которое они признают.

– Хм… занятно! Продолжай, Алексей Михайлович.

– Теперь о деле. Помнится в июне 1771 года армия во главе с князем Долгоруким подошла к Салгиру70, взяла Бахчисарай, Керчь, Кафу, Еникале. Вы помните, ваше величество, крымский хан Селим-Гирей, как известно, бежал в Стамбул. Новый хан Сагиб-Гирей, новые отношения с татарами, мирный договор… Представитель хана и крымской знати Шахин-Гирей от их имени на следующий год привёз нам присяжный лист, где оные татары поклялись не иметь с Портой никакой привязанности, а с русскою же империей вступить в вечную дружбу, о чём и подписали декларацию.

– Попробуй не заключи с нами союз, коль войска наши заставили, – пробурчал Репнин. – Зря не присоединили Крым тогда, ваше величество.

На эти слова обиженно возразил Панин:

– Ты, Николай Васильевич, чай не с улицы сюда пожаловал, должон знать решение Госсовета.

– Правду Никита Иванович говорит, – тоже недовольным голосом произнесла императрица. – Поди, все должны знать, я тайны из этого не делала. Ещё в марте 1770 года большинством голосов на Госсовете порешали мы не присоединять Крым, но понудить татар к мирному договору с нами. Надоели они своими разбоями. Вот генерал Долгорукий и исполнил сие. Аль забыл ты, князь Репнин? Хотя, понять тебя можно, в отставке был. Так вот, прошлый раз говорила и сейчас повторюсь, господа: крымские татары по их свойству и положению никогда не будут полезными подданными для Российской империи. Одно беспокойство от них и траты непомерные на их проживание. Да и недовольство Европы – тож не последнее дело. Так ведь, князь Голицын?

– Так, ваше величество. К тому же никакие с них порядочные налоги собираемы быть не могут. Хватит и того, что татары добровольно от Порты отторгнулись и военные поселения отдали нам на полуострове. Лишь бы разбои свои подлые не делали, и то хорошо.

– Ну, добровольно аль нет отторглись татары от турок, вопрос не об этом, но более десяти тысяч пленников освободил князь Долгорукий тогда. Великое дело совершил он, ваше величество, – произнёс Обрезков.

– Сказывал ты, Никита Иванович про знатного бея Шахин-Гирея, что к нам приезжал с делегацией года три назад? Что шапку свою не хотел снимать на приёмах, помнишь, поди… Любезный татарин, хорош собой… Тот, Никита Иванович?

– Тот самый, ваше величество. Потом-то спесь с него сбили, поладили. Неглупый, образован не по-татарски. Понимает, что с Россией лучше дружить, а не враждовать. И вообще мне он показался весьма пользительным для будущего, в отличие от других ханских беев. Взяли мы его на своё содержание. Дорого он казне обходится, да сие много пользы может принести нам в будущем. Дальше посмотрим, как быть с ним.

– Я, матушка, прошлым разом, как увидел этого татарчонка во дворце у тебя, так сразу вспомнил Венецию. Мы с братом моим Григорием по твоему указу были там, помнишь, поди. Сидели на праздник как-то в таверне, а как увидели, что какого-то татарчонка бьют, так вступились за него. От стражи городской я на своих плечах тело вынес от греха подальше. Так это был тот самый татарчонок – Шахин-Гирей. То-то удивился он, меня узрев в мундире и при орденах.

Екатерина удивлённо взглянула на Орлова:

– Сей факт мне неизвестен, Алексей Григорьевич. Затем она повернулась к Панину: – Говоришь на содержание взял этого Шахина? Надеюсь, знаешь, что делаешь, Никита Иванович. Продолжай, Алексей Михайлович, только о деле говори. Сию историю с пленными мы знаем, – недовольным голосом произнесла Екатерина.

Однако дипломат не смутился и в том же духе продолжил:

– Татары, ваше величество, говорил ужо, сами и добровольно передали нам присяжный лист. Так мы эти бумаги привезли на переговоры в Фокшаны, и что? Блистательной Порте сия самостоятельность нового хана опять не понравилась. Султан Мустафа переговоры временно приостановил, а татарам показал кукиш и наотрез отказался признать ихнюю независимость. Понимал, – Крым навсегда потеряет.

– Слышала, необузданность характера и высокомерие графа Григория Орлова, – хитро взглянув на его брата, произнесла Екатерина, – на этих переговорах сильно не способствовали успеху. Так ведь, Алексей Михайлович?

– Так было угодно графу, ваше величество. Чай, не мудрено вспылить. Турки ранее ставили нам условие, что согласятся с независимостью татар, ежели те сами того захотят. Татары согласились, а турки в отказку пошли. Вот граф Орлов и не выдержал.

Императрица усмехнулась. Кто, как не она, знала истинную причину срыва своего бывшего фаворита на переговорах в Фокшанах. Узнав о новом её увлечении – Сашке Васильчикове, бросил Григорий переговоры, к ней помчался в Петербург. Екатерина опять усмехнулась.

– Но России повезло, – продолжил Обрезков, – в январе-то помер Мустафа, однако ж брат его, Абдул Хамид, хоть и послабее будет и ситуация на фронтах в нашу пользу вроде бы, да тоже пытается воспротивиться этому. И Пугач не последнюю роль играет. Да и король Франции Людовик всячески отговаривает султана от мирного договора с нами, деньгами ему подсобляет, советниками. Вот и тянет Абдула, условия нам выставил. Всё ж, думаю, надолго турок не хватит, силы теперь неравные, согласятся, куда им деваться?!.. Но как будет в реалии, поди знай… Сие в переговорах понять можно, – на всякий случай уклончиво произнёс тайный советник. – И ещё… по поводу выплаты компенсации.

– Четыре с половиной миллиона рублей на этот раз в трактат вписали, – недовольным голосом вставил Голицын. – Только за прошлый, 1773 год на войну потратили двадцать пять. А тут… курам на смех – четыре.

– Да ведь требовали в том году и сорок миллионов, толку-то. Надо востребовать теперь хоть что-то для престижу, – произнёс Панин.

– Брать надо хоть сколько. Опять же, по поводу Пугачёва, – продолжил Обрезков, – думаю, прав граф Орлов. Корни бунта и во Франции искать надо, но и про Порту, Польшу и татар не забывать. Не мог дезертир, вор и конокрад Емелька Пугачёв сам сие братоубийство организовать. Да и подозрительна болезнь генерала Бибикова, весьма подозрительна. Поговаривают, это дело рук польских конфедератов, травят, мол.

– Не удивлюсь, поди. Посол наш в Париже, князь Барятянский, давеча докладную мне прислал, что этот самый Пугачёв получил якобы от Порты знатную сумму денег, а сколько от французов… про то Барятянский не ведает. А кто ж хочет их терять? Небось, руки не одни на этом греются, – согласился Панин. – И ещё посол доносит о неких французах из поволжских колонистов. Они представляются эмиссарами Пугачёва, денег на войну у правительства Франции просят. Неведомо сколько, но злоба, ненависть и ревность к нашим успехам короля Людовика известна нам. Поди, этим ходокам отказу в деньгах нету. – Панин брезгливо мотнул головой. – Перехватили мы как-то депешу, писанную Людовиком посланнику своему в Петербурге.

Панин кивнул Фонвизину. Тот немедля подал её своему начальнику. Панин зачитал текст:

«Вы, конечно, милорд, знаете, и я повторяю это предельно ясно, что единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от европейских дел… Все, что может погрузить ее в хаос и прежнюю тьму, мне выгодно, и денег я на это жалеть не буду…»

Императрица покачала головой:

– Злобствуют от слабости своей, боятся Россию, – она обвела взглядом присутствующих и, подняв руку со сложенным веером, словно скипетром, указала на запад: – И всегда будут бояться нас, да пакостить втёмную и шипеть на Россию, облыжно обвиняя во всех грехах. Бог им судья!

Екатерина кивнула Панину:

– Продолжай, Никита Иванович.

– Вот-вот, они, поганцы, и ведут злобную агитацию супротив нас, видимо потому и помогают Пугачёву. А народ наш что, он тёмный, за деньги и посулы верит самозванцу. Как всё дальше обернётся, одному Богу известно, и так полыхает по всему Поволжью и Яику… Там и Москва недалече. А как Порта опять упрётся и не подпишет договор, французы надавят на султана, к примеру. Нет, ваше величество, соглашаться с турками надо. Конечно, при условии выполнения главных требований: независимость Крыма, свободное плавание наше по морям и проливам и прочее…

– Всё возможно, Никита Иванович. Ты, князь Репнин, тоже славно поработал над текстом оного договора, а теперь слушай, да слушай внимательно. Тебе в помощь генерал-аншефу Румянцеву ехать на переговоры. Хватит промеж собой дуться, – Екатерина повернула голову в сторону Обрезкова: – И ты, Алексей Михайлович, тоже собирайся. Втроём, надеюсь, и осилите турка на этот раз.

Репнин и Обрезков почтительно склонили головы.

– Эк до чего дошло, – продолжила императрица. – Пугачёву народ стал присягать. И тож, как не верить якобы бежавшему из тюрьмы покойному мужу моему, Пётру Фёдоровичу. За деньги и чёрту присягнут. Вот вам и любовь народа…

Екатерина мельком взглянула на Потёмкина, мол, вот твоя преданность народа. Тот, видимо, о чём-то думал и на взгляд государыни не отреагировал. Екатерина недовольно продолжила:

– Стоило мне немного прижать священнослужителей, как некоторые местные слуги Господня тож стали антихриста поддерживать: крестным ходом Пугача встречать, а это уже серьёзно, господа, нельзя сие терпеть. Заразу уничтожать надо, пока не поздно. Однако ж нельзя оголять и фронты. Султан, поди, только и ждёт этого. Нет, турка добить потребно. Прав, поди, граф Орлов…

Словно нуждаясь в поддержке, она опять взглянула на Потёмкина. Тот сосредоточенно читал экземпляр трактата, смешно шевелил губами и что-то черкал на полях с текстом. Екатерина улыбнулась.

– Думаю, так поступить! Прислушаться уместно к мнению героя Чесменского сражения генерал-аншефа Орлова. Не будем отдавать завоёванные нами территории. Исхитриться надо, Никита Иванович, на переговорах с турками не отдавать обратно территории. Зря, что ли, кровь проливали? А бунтовщика Емельку всё одно разобьём и сурово накажем, – произнесла свой вердикт императрица.

Орлов самодовольно оглядел присутствующих. Панин и Голицын огорчённо вздохнули. А Екатерина в довершение всего неожиданно продекламировала:

…Ужасны фурии, участницы войны,

Взошли на корабли с турецкой стороны.

Там смерть бледнюща, там ужас, там отрава,

С российской стороны – Минерва, Марс и Слава…

Твоя слава, Алексей Иванович. Тебе Херасков посвятил цельную поэму за победу в Чесме, слышал, поди.

– Минерва – это ты, матушка, ты наша богиня мудрости, – изрёк польщённый Орлов.

– Ваше величество, нельзя нам упорствовать, – неожиданно раздался голос Потёмкина.

Екатерина и Орлов недовольно посмотрели на него. Григорий не смутился и продолжил:

– Да, надо признать: на просторах наших бескрайних просвещение ещё не озарило умы крестьян и вера во всякого проходимца, якобы радеющего за них, сильна, это верно. Как верно и то, что свят и престол царский – место помазанника Божьего. Раскачка тайная, незаметная, врагами разными внушается в сознание люда русского православного. А почему? Совесть в людях, не завязанная на вере, на Господе нашем, вот и не держится. И это опаснее многих бед. Немедля, ваше величество, снимать полки с турецких фронтов надобно.

Екатерина, да, собственно, и остальные вельможи поразились столь необычной речи молодого генерала. Все замерли. Неслыханная дерзость – перечить государыне.

– Подрывают иноверцы подлые, – не смутясь, продолжил генерал, – веру православную, расшатывают устои государственные. Не ведает народ, что творит, тем и страшен. И тож, антихрист Пугачёв ведь не только деньги и посулы люду простому сулит, он волю им предлагает, а это почище любых наград будет, ваше величество. Свобода пьянит, дурманит. Тут только искру пусти… Вона как уже полыхает. Гасить пламя надобно. Опять же, отметить потребно: под началом басурмана – орды калмыков, татар, башкир, казахов и прочих кочевников, привыкших к вольной самостоятельной жизни. Не думаю, что там много русских людей. Инородцы будут воевать с нами до конца: вера у них другая. Немедля разбить бунтовщиков потребно, да только какими силами? Инвалидными мизерными гарнизонами? Регулярные войска снимать потребно, и немедля, – решительно повторил Потёмкин.

Григорий Александрович сделал паузу. Не спеша стал переворачивать листы с пометками.

Голос подал князь Репнин:

– Бунтовщики, ваше величество, чинят разорение заводам, промыслы уничтожают. Прав вице-канцлер: откуда мы железо на пушки и ядра брать будем? Что интересно, заводы жгут, как правило, инородцы – башкиры и прочие. Думаю…

Не стесняясь, Потёмкин перебил старшего по званию:

– Перебросить часть войск с Дунайского фронта надобно, ваше величество. И согласиться с артикулом шестнадцатым. Прав граф Панин: разобьём басурмана и вернём эти города и земли. И ещё, ваше величество! В договоре сказано о свободном плавании по морям и проливам судов российских, но ни слова – о строительстве военных кораблей на Чёрном море и их базировании. Малые глубины Азова и Таганрога не позволяют большим судам находиться там. На правом берегу Днепра, на месте укреплений Александр-Шанц,71 свои верфи надобно строить. Эти места я знаю, прошагал вдоль и поперёк. Сие включить в договор желательно. И ещё кой-чего не мешало бы добавить, коль согласимся с пунктом шестнадцатым.

Граф Орлов недовольно посмотрел в сторону Потёмкина, но промолчал.

Странно, но Екатерина внутренне даже обрадовалась смелости новичка. Мало кто отваживался на это за двенадцать лет её правления. Государыня уважительно посмотрела на Потёмкина:

– Упорствовать, говоришь, не надо… Веру подрывают… Глубины малые для кораблей… Хм… – Екатерина задумалась. – А ведь дело говоришь, генерал, хоть и не по этикету, но прощаю. Как считаешь, Никита Иванович?

– Поддерживаю, ваше величество. Слова не юноши, но мужа! Много пользы принесёт сие предложение.

– А ты, Александр Михайлович, что думаешь? Будем обратно земли отдавать наши?

– Жалко, ваше величество, ей Богу жалко, а видать, придётся. Дело генерал Потёмкин говорит, – ответил вице-канцлер.

Екатерина кивнула в сторону Репнина:

– А твоё мнение, Николай Васильевич? Тебе, любезный, словесную баталию с турками вести.

– Думаю, так, ваше величество. Прав тайный советник Обрезков. Как лучше поступить, только в ходе переговоров уразуметь можно, но и то правильно, что не грех и отступить на время, потом наверстаем.

– Твоё мнение господин тайный советник не спрашиваю, ответ знаю.

Екатерина задумалась. Все молчали в ожидании решения государыни.

– Что ж, господа, так тому и быть! Ты извини, Алексей Григорьевич, раз уж проморгали Емельку, маленький шажок назад потребно сделать. Подпишем договор, приду к тебе цыганскую капеллу послушать, говорят, поют знатно, не прогонишь, чай!

Граф Орлов недовольно покачал головой, но, спохватившись, ответил:

– Как можно, матушка? Цыган стоит послушать – понравятся тебе.

Императрица встала. Присутствующие склонили головы. Слуги открыли двери. Совещание закончено.

– Ты, Никита Иванович, с генералом Потёмкиным додумай сей договор, апосля утвердим его на Госсовете – и в путь, господа, пока не размыло дороги. Благодарю всех. Да поможет нам Бог!

Возле двери Екатерина неожиданно остановилась. Грациозно повернула голову в сторону Орлова:

– Граф, голубчик, говорил ты о французах, что смутьяну Пугачёву советами и деньгами помогают, верно ль?

– Они, подлые… они, матушка. Сведения точные. Шпионы мои проверенные, оговор делать им не с руки. С ихних слов, мужика этого французы ещё в Польше заприметили со старообрядцами, там, поди, и сговорились. Говорили ещё, что султан приказал крымчакам поддержать бунтовщиков, а самого Пугачёва тоже называл «маркизом».

– Слухи, поди. А может, и нет. Вот что, Никита Иванович. Отношение к нам короля Франции Людовика XV хорошо известно – ненависть к нам для него почётней дружбы: постоянно разыгрывает турецкую карту. Кто, как не посол Франции, граф де Вержен, ранее способствовал началу войны нашей с Портой? Невыгоден королю наш мир с Турцией и Польшей: никаких денег не пожалеет на пакостные дела супротив нас. Христианнейший государь… пятьдесят лет на престоле, а ума так и не набрался… Бедная Франция.

– Князь Барятянский отписал, ваше величество, мол, слухи упорные в Париже при дворе ходят: Вержен вот-вот министром иностранных дел станет, палки в колёса опять вставлять будет.

– Не привыкать, Никита Иванович, переживём и это. Екатерина задумалась, взглянула на Потёмкина и категоричным голосом произнесла:

– Любезному графу Орлову недосуг будет, своих дел накопилось немало. Ты у нас, господин Панин, Коллегией иностранных дел управляешь, тебе и приказываю. Поручи Григорию… – императрица сделала паузу, посмотрела на Орлова и решительно продолжила: – Александровичу разобраться с французами. Спишись с посланником нашим, пусть сообщит, что ещё знает о кознях супротив России. Опять же о Пугачёве… Подозрительно больно: почему опять Пётр Третий? О нём, поди, и в России-то не все успели прослышать. Да и были ужо самозванцы. Обманщик из Черногории, забыла, как его кличут, чего стоит!

– Степан Малой. Да и ранее беглые солдаты Кремнев и Евдокимов обзывались этим именем. А последний, Богомолов, тож беглый, ваше величество, – вставил Панин. – И тож супругом вашим на народе представлялся. Помер при допросах.

– Вот-вот, Петром Первым резонней было назваться, а поди ж ты… непременно научил кто-то и этого мерзавца. Но кто? Ежель подтвердится, что французы аль кто ещё… не мне вас учить, Никита Иванович, как поступить, но огласки не надобно. А кого из иностранцев у Пугачёва в полон возьмут с оружием в руках, прошу прямо отправить к Кошкину72 в Сибирь северную, дабы отбить у них охоту воевать с русскими. И вот ещё, господа, надо, чтобы турки на переговорах меньше знали об истинном состоянии дел у Пугачёва. И войска наши снимать осторожно, без огласки какой-либо. Оградите, Никита Иванович, французского посла господина Дюрана от новостей, нам не нужных. Как?!.. не мне учить вас.

– А Барятянскому отписать, что бьём Пугача, недолго, мол, осталось басурману землю топтать. Думаю, это шибко поможет генералу Румянцеву на переговорах, – тут же уловив мысль Екатерины, – произнёс Панин.

– Мысль хорошая, Никита Иванович. Не забывайте, господа, по Европам самозванка «княжна Тараканова» бродит, дочерью Елизаветы Петровны представляется. Тоже на престол российский глаз положила, Радзивилы ей помогают. Успех Лжедмитрия в смутные времена забыть не могут, повторить хотят. Ты, Алексей Григорьевич, коль сможешь, разберись с этой самозванкой. Господи, неужто коль помру и мной называться найдутся охотницы? Нет, ежель умирать, так старухой и на глазах у людей, дабы соблазну не было ни у кого. Она перекрестилась, затем развернулась в сторону вице-канцлера Голицына:

– Ты, Александр Михайлович, активен был нынче. Хвалю. Вспомнила я давеча, по Крыму ещё граф Воронцов покойный мысли некоторые сказывал достойные, прислушаться и к нему надобно. С Григорием Александровичем и Никитой Ивановичем как след обсудите оные мысли, – Екатерина обвела взглядом присутствующих. – Однако ж затянулось наше обсуждение, заканчивать надобно, господа. Новгородский губернатор, граф Сиверс, дожидается. Зело полезное дело он сделал шесть лет назад, бумажные ассигнации стал печатать – уважить графа аудиенцией обещала.

Екатерина многозначительно помотрела на Потёмкина, слегка кивнула ему головой:

– Сопроводите меня, любезный генерал, – и величественно вышла из зала.

Сановные вельможи почтительно склонили головы. Алексей Орлов с досадой покачал головой. Он понял: время его брата Григория закончилось окончательно.

По-хозяйски оглядев сановников, Потёмкин, не прощаясь, вышел вслед за императрицей.

– Мне представляется, что сей новый актер роль свою играть будет с великой живостью и со многими переменами, – чуть слышно произнёс Репнин.

Орлов криво усмехнулся:

– Генерал-майору пора бы отбыть на фронт. Не по чину задержался в столице. Война, видите ли, война ещё продолжается.

Присутствующие промолчали. И только губы Фонвизина расплылись в довольной улыбке. Он был рад за друга.

***