Ошибка императора. Война

– Филипп Иванович, батюшка! Как можно? Пожалуйста, закрой окно. Сквозняк! Простудишься сам и Антошу застудишь, – запричитала жена.

Назло супруге Филипп Иванович поднял окно ещё выше, пробурчав: – Не боись, Шарлотта! Меня не продует, а мичман к ветрам привыкшим должён быть!

За окном – поздний вечер. Лондонская погода и в воскресный день не баловала: слякоть, мелкий дождь сыплет и сыплет…

Хмуро и со скучающим видом барон стал разглядывать улицу. По булыжной мостовой уныло плелись одиночные экипажи, выбивая колёсами характерный дробный звук, да прохожие, обходя лужи, торопились по своим делам.

Вот показалась пассажирская карета, запряженная четвёркой уставших лошадей. Даже при свете фонарей было видно, что карета прибыла издалека: животные едва переставляли ноги. На козлах рядом с кучером крупного телосложения под зонтом сидел мальчишка. На плоской крыше стояло несколько корзин, укрытых холстиной. Небольшое оконце салона было наглухо задёрнуто занавеской: пассажиров не было видно. Тарахтя колёсами, карета медленно проплыла мимо дома посла, держа путь на городскую стоянку.

Неподалёку сердито и хрипло залаяла собака, из-за раскидистого дерева, что напротив дома, мелькнул огонёк, и всё опять затихло.

С улицы в комнату стали залетать капельки дождя. Опять чертыхнувшись, Филипп Иванович опустил окно.

– Семь лет живу здесь, а привыкнуть не могу. Как эти бритты живут в такой слякоти? Ни лета нормального, ни зимой тебе мороза приличного… Тьфу!.. – пробурчал он. – Может, оттого и министры у королевы бестолковые. Упрямцы со странностями в английском духе. Хотят всегда одного, а поступают совершенно противоположно своему желанию. Устал я общаться с этими англичанами, ей Богу, устал.

– Кстати, дядюшка, – лениво произнёс племянник, – а почему «бритты»?.. От Британии?..

Филипп Иванович опять сел в кресло, накинул на ноги плед, отпил из чашки кофе и заговорил тем же ленивым, что и родственник, голосом:

– Сказать честно, достоверной версии пока не существует. Но есть легенда, будто бы римский полководец Цезарь где-то оставил запись о галльских войнах: мол, эти варвары-кельты красят свои тела в синий цвет, чтобы в битве иметь устрашающий вид. Но то ли это просто краска, то ли татуировка с краской, точно неизвестно. Вот в Европе позже и стали эти племена называть кельтским словом «претани», что означает «раскрашенный», «татуированный». Видимо, от этого слова впоследствии и произошло название «Британия…» Так это или нет, история умалчивает.

– Выходит, римляне варварами называли предков англичан? А теперь так называют нас, русских? А мы кому передадим это определение?.. А, Филипп Иванович? – с ехидцей в голосе произнёс родственник. – Очень хотелось бы вернуть сие определение «раскрашенным» обратно.

Бруннов не ответил. Но, видимо, слова Антона пришлись по душе послу, и он улыбнулся.

В это время со скрипом открылась дверь. Показалась голова служанки.

– К вам гость, Филипп Иванович. Смешной такой… Говорит, что француз, а сам на ишпанца смахивает.

– Приглашай, Марфа. Только забери сперва чайник и чашки. Завари кофе – французы его любят. Хотя подожди. Узнай у этого «ишпанца», кофе аль чай с молоком пить будет, аль чё покрепче. А ты, матушка, иди к себе. Наполеон, поди, пришёл не кофеи с нами распивать. А ты останься, Антон. Послушай, об чём беседа будет.

Супруга посла нехотя встала, не спеша размотала на себе плед и медленно малыми шажками направилась к выходу. Ей страсть как хотелось поглядеть на знаменитого родственника самого Бонапарта Наполеона.

И она, к своему удовольствию, столкнулась с ним в двери. Гость в зеленом сюртуке с застёгнутыми пуговицами до самого подбородка галантно раскланялся с женщиной (уж что-что, а это французы делать мастера).

– Нас покидает такая очаровательная дама? Сударыня, почту за честь побыть в компании с вами, – голосом с интонацией дамского угодника произнёс гость на французском языке.

Шарлотта уже было остановилась, раздумывая, а не остаться ли ей… Но любезный поклонник очаровательных дам поспешно добавил:

– Как жаль, что уходите, мадам! – и бесцеремонно прошёл в гостиную.

«Очаровательная дама» бросила в сторону гостя томный взгляд и, покачивая толстым задом, протиснулась в проём двери.

Антоша ухмыльнулся. Чтобы не рассмеяться (родственница всё ж), отвернулся. При приближении француза молодой человек поднялся с кресла.

Мужчины галантно раскланялись. Установилась неловкая пауза. Не встречавшиеся ранее джентльмены пристально изучали друг друга.

Вид российского посла в домашнем халате француза расстроил. Его усы и коротко стриженая бородка дрогнули, губы недовольно скривились, брови нахмурились. Острые светло-карие глаза, только что внимательно обшаривающие нескладную фигуру посла, зло блеснули.

Филипп Иванович заметил недовольство визитёра, чему совсем не огорчился, и демонстративно хмыкнул. О госте он был ранее наслышан, читал даже лишённые оригинальности его наивные политические брошюры. Однако воочию этого Наполеона видел впервые. Как опытному дипломату, ему хватило совсем немного времени, чтобы составить для себя портрет гостя:

«Росту небольшого, возраст – сорок лет, не более. Рыжеватая козлиная бородка, усы стрелками… Вытянутый овал лица, тонкий нос, высокий лоб… Внешность заурядная, без видимого, на первый взгляд, внешнего сходства с великим родственником. Черты лица вялые, капризные. Вот только глаза… красивые и с какой-то загадочной глубиной. Где-то там, в этой глубине, светился огонёк неугомонности и непомерного тщеславия. Не мудрено!.. Как же, фамилия обязывает. Видать, потаённые надежды на будущее не покидают родственника великого злодея-императора».

И что ещё неприятно поразило Филиппа Ивановича: этот огонёк тщеславия рвался наружу. Посол даже испугался результатов своих наблюдений.

«Точно будет денег просить на свои прожекты, – решил он. – Вялые черты лица – маска для прикрытия бунтарских наклонностей… Весьма опасный тип. Подальше надо от него держаться. А Марфа права, на испанского гранда действительно похож, но без фамильярной привилегии надевать свою шляпу в присутствии короля без его на то разрешения. Здесь другой шарм нужен».

Размышления посла прервала служанка: внесла поднос с очередным кофейником и чашками.

Широко улыбнувшись, Филипп Иванович гостеприимно пригласил француза к столу. Лицо барона приобрело отпечаток прямодушной откровенности, который приобретают только весьма искушённые в политике лица.

Из уважения к гостю говорить посол стал на его родном языке. Филипп Иванович представил Наполеону родственника.

Антон почтительно склонил голову и, слегка щёлкнув каблуками, тоже на французском произнёс:

– Антон Аниканов, – и горделиво добавил: – Мичман флота его императорского величества.

– Да-да, Антоша только-только получил сие звание. После окончания Морского кадетского корпуса он более года прослужил на флоте гардемарином. Сейчас заканчивает стажироваться на пароходо-фрегате, что строится на местной верфи. И двое его братьев тоже служат на флотах России-матушки. Думаю, они тоже весьма скоро получат мичманские звания, – уточнил Филипп Иванович.

– Похвально, – равнодушно кивнул гость в сторону родственника.

Мужчины сели.

– Пожалуйте, сударь, кофе. А горячего грога не желаете?.. В дороге, поди, промёрзли, весна нынче холодная. Антоша, не поленись, сходи, прикажи подать сей божественный напиток.

Молодой человек вышел и вскоре вернулся.

– Как вам аглицкая погода, сударь? После прекрасной Франции к лондонской сырости привыкнуть весьма трудно, не так ли? Да, поди, и скучно вам здесь?

– Что вам сказать, господин посол? Человек – такое создание божье, что привыкнет и к аду небесному, а коль надо будет, и с чертями найдёт общий язык. А у меня, как вы сами понимаете, особого выбора нет. За шесть лет тюрьмы я ко многому привык. Случай представился – сбежал. Зачем, когда всего один год остался, и сам не пойму.

Посол сделал удивлённое лицо.

– Видимо, так было угодно моему ангелу-хранителю, – поспешил уточнить гость. – Но, сказать честно, сударь, скучать мне и в тюрьме не приходилось. Я холостой, как вы, надеюсь, знаете, но я трудился… – француз ухмыльнулся. – Двое прекрасных мальчишек – тому подтверждение. А в перерывах между этими трудными занятиями, – тут Наполеон рассмеялся, – пописывал статейки и прочее. Уж не знаю, знакомы ли вы с моими книгами, писанными в тюрьме: «Об уничтожении пауперизма» и «О прошедшем и будущем артиллерии». Весьма занятные книжонки, я вам скажу.

Как и все пишущие люди, считающие, что их нелёгкий писательский труд очень интересен окружающим, Луи Наполеон замечтался. Он вдруг представил себя великим философом, учёным с мировым именем…

– А ещё, господа, я статью написал о возможности прорытия канала на Панамском перешейке для соединения Атлантического океана с Тихим…

Но тут гость спохватился. Он взглянул на хозяина квартиры, сидящего с лицом, выражение которого ничего, кроме скуки, не выражало, на сонного племянника и сменил тему беседы.

Приняв вид довольного своей жизнью человека, Наполеон продолжил:

– Да я и в Лондоне не скучаю. В Чизлхерсте[4 - Пригород юго-восточного Лондона.] часто бываю, а там моих сородичей больше, чем англичан. Есть чем себя занять.

Филипп Иванович отметил на лице гостя едва заметное судорожное подёргивание. Приоткрытые, как у маленьких детей, губы, вздёрнутые брови и, опять же, глаза, придавали ему воинственное, хотя и рассеянное выражение, какое бывает у нетерпеливых людей, стремящихся поскорее приступить к главной цели своего визита.

Положив одну руку на пояс, другой картинно упёршись в край стола, отчего его фигура приобрела некоторую монументальность, со свойственной французам горячностью Наполеон произнёс: