Ошибка императора. Война
В гостиной установилась тишина.
Зорин оглядел офицеров, с явным интересом разглядывающих своего коллегу. Одни глядели на него с удивлением: этикет нарушил, ещё не все адмиралы высказались, другие – с интересом, третьи – с ухмылкой на губах. Зорина это не смутило. И он, тщательно подбирая слова, произнёс:
– Страшно, господа офицеры, произносить это, но… нужно, – Зорин глубоко вздохнул и произнёс: – Дабы исключить прорыв вражеских кораблей на рейд Севастопольской бухты, необходимо, господа, заградить рейд потоплением нескольких наших кораблей, а самим выйти на берег и защищать с оружием в руках Севастополь до последней капли крови. Вот… Так я думаю, господа!
После этих слов все замерли. Каждый мысленно представил страшную для моряков картину.
Первым нарушил тишину командир корабля «Три Святителя» Куртов:
– Затопить корабли?!.. Это что, шутка? А вы, господа командиры, не забыли, что Черноморский флот есть постоянная угроза кораблям неприятеля? Пока есть флот, враг не сунется. Не станет флота – в бухту прорвутся корабли союзников.
– А форты?.. – возразил кто-то.
– Не уверен я в них, – резко парировал Куртов.
Не проронивший до сих пор ни слова контр-адмирал Новосильский негромко, больше для себя, произнёс:
– Вот удивится противник, завидев подобное!.. Мы, господа, навсегда опозоримся в его глазах. И население Севастополя, и моряки, и гарнизон – все будут подавлены, коль мы сами затопим свои корабли. Однако должен признать, что разумное зерно в словах командира «Селафаил» есть.
– Помилуйте, господа! – закричал командир «Императрицы Марии». – Затопление вовсе лишит флот даже второстепенного влияния на ход обороны города. Как же так, господа, Севастополь и без флота?! Нельзя того допустить, господа. Никак нельзя.
Ему тут же возразил капитан 1 ранга Пётр Кислинский, выкрикнув с места:
– А я, господа, как ни печально сие предложение Зорина, вполне с ним согласен. Поди, флот вражеский не оставит без внимания Ялту, Форос, Алушту и прочие населённые пункты побережья… Куда флот отведём?
Сидевшие впереди Кислинского адмиралы Новосильский, Панфилов и Истомин одобрительно закивали головами. Истомин даже привстал, намереваясь, видимо, что-то сказать, но Новосильский его остановил.
Слово взял вице-адмирал Берг. Шум в зале несколько стих.
В свои почти восемьдесят лет Мориц Борисович как самый старший по возрасту на этом собрании решил не вставать. Он даже не стал оборачиваться, а, вытянув вперёд застывшие от долгого сидения подверженные приступам подагры ноги, глядя на Корнилова, философски изрёк:
– Я, Владимир Алексеевич, так думаю. Ваше предложение сражаться на море… сия традиция достойна уважения. А позвольте полюбопытствовать: ну затопим мы с десяток кораблей противника, потеряв часть своих… Прав Кислинский. Прорвём блокаду, а дальше что?.. Вход в бухту будет открыт для врага… Куда идти оставшимся? Севастополь – единственная в Крыму база. Керчь и прочие не в счёт – малы. Да и вряд ли враг эти порты не займёт к тому времени. А там и осень, и зима на носу: ураганы и без усилий союзников затопят остатки флота…
За спиной Берга раздался голос:
– Однако, господин адмирал, наш флот, пусть и меньший, но Ушаков на море, а Суворов на суше и не таким количеством побеждали. Не пример ли для нас Синоп? Павел Степанович, скажите…
Берг не стал вступать в полемику и, не оборачиваясь, спокойно продолжил:
– Прав его превосходительство Нахимов Павел Степанович и в отношении возможного безветрия. Негоже полагаться на погоду. Но вот что, судари мои, интересно, и контр-адмирал Метлин Николай Фёдорович тоже мысль разумную высказал: а что как не успеет в должном объёме подоспеть к нам помощь с материка? А враг – вот он, прямо перед нами. Однако, – тут старый адмирал повернулся и глянул в сторону капитана 1 ранга Зорина, – прав и командир «Селафаила». Коль так случится и враг войдёт в Севастополь, что будет с Черноморским флотом? Достанется флот врагу, аль спешно жечь будем? А потому все предложения, оглашённые здесь, справедливы. Разумею я, что вам, Владимир Алексеевич, потребно сии предложения поставить на голосование. А верное ли решение примем – время рассудит.
Корнилов согласно кивнул.
Неожиданно встал до того молчавший недавно назначенный Меншиковым руководитель всеми сухопутными войсками в городе генерал-лейтенант Моллер:
– Господа! Хочу напомнить вам, не обессудьте ужо. С уходом регулярных войск гарнизона на Бельбека и далее в городе остались всего четыре батальона Виленского и Литовского полков, четыре десантных батальона с двумя подвижными морскими батареями и разные мелкие морские команды, находящиеся частью на судах, частью на берегу. Хочу сообщить вам, господа, и радостную весть. Князь Меншиков, хотя и не смог присутствовать на нашем собрании, однако выделяет на усиление гарнизона целых три полка 17-й пехотной дивизии: Московский, Бородинский и Тарутинский с батареями 17-й артиллерийской бригады и резервные батальоны – по одному от Волынского и Минского полков. Это прекрасно, но сил всё равно недостаточно. А потому видит Бог, как нужны гарнизону судовые экипажи и пушки.
Моллер сел. Не придав особого значения сообщению о дополнительных силах, явно недовольный словами генерал-лейтенанта, Корнилов вынужден был приступить к голосованию. Однако в его голосе уже не было того недавнего пафоса, и глаза адмирала не пылали бесстрашным огнём героя, желающего сразиться с превосходящими силами врага в открытом море. Как русский человек, Корнилов понимал: флот нужно топить, городу нужны солдаты, пушки и боеприпасы! Главное – не пустить в город врага… Но честь морского офицера Корнилова бунтовала: она больно стучала молоточками в виски, билась тяжёлыми ударами сердца в груди, срывала голос…
Корнилов понимал, что большинство присутствующих склоняются к предложению командира «Селафаила», и мучился.
– Господа офицеры! – произнёс Корнилов слегка дрожащим от волнения голосом. – Прежде чем ставить вопрос на голосование, хочу известить вас: командующий армией его светлость князь Меншиков настоятельно требует заградить фарватер бухты путём затопления наших кораблей. Я, как вы понимаете, был категорически против сего действа, оскорбляющего честь морского офицера. Но, тем не менее, я был вынужден согласиться с требованием князя. Однако ваше решение для меня будет определяющим.
Корнилов бросил взгляд на адъютанта главнокомандующего, который в это время о чём-то шептался с соседом, но, почувствовав паузу в выступлении Корнилова, встрепенулся:
– Да-да, господа. Командующий настаивает на том. Топить, господа, топить… – довольно громко произнёс он.
– Итак, господа! – произнёс Корнилов. – Ставлю на голосование два предложения: всем флотом выйти из бухты и сразиться с врагом или утопить часть наших кораблей на фарватере, дабы преградить врагу вход в бухту.
– Предварительно снять пушки с кораблей, боеприпасы и прочее, – уточнил адмирал Метлин. – Горько говорить это, но выхода у нас нет, господа.
Корнилов не ответил, но что-то невнятно буркнул. И уже без особого воодушевления произнёс:
– Господа офицеры, кто за первое предложение: выйти всем кораблям в море и принять бой? Прошу поднять руки.
Медленно поднялись руки части офицеров, но, что удивило Корнилова, в основном это были молодые офицеры.
– Утопить корабли всегда успеем, чего торопиться? – выкрикивала молодёжь, поднявшая руки. Корнилов благодарно посмотрел в ту сторону.
– Кто за второе… – Владимир Алексеевич не успел договорить, как поднялись руки остальных.
«Большинство», – отметил про себя Корнилов.
И мгновенно в зале наступила тишина. Присутствующие вдруг осознали всю трагичность того, за что они только что проголосовали. Затопить корабли!.. Трагизма минуте добавил негромкий голос, прозвучавший из середины зала. Командир одного их кораблей с горечью произнёс:
– Зря, господа. Зря… История не знает другого подобного примера безумного, бессмысленного уничтожения своих боевых кораблей… Такому поступку нет оправдания. Не поймут нас люди…
И перед глазами собравшихся мысленно возникли гневные лица матросов, офицеров, жителей города… Они кричали: «Зачем?.. Не дадим…»
И, не сговариваясь, все повернули головы в сторону Нахимова. Казалось, он сейчас встанет и скажет: «Что мы делаем-с? Опомнитесь, господа!» И все бы с облегчением вздохнули и переголосовали.
Но Нахимов не встал. Не поднимаясь с места, Павел Степанович печальным голосом произнёс:
– Бог милостив! Он и теперь готовит верному Ему народу русскому тяжёлое испытание, дабы потом возродиться с большею силою-с. Сдаётся мне, корабли топить надобно. Да-с…
Явно недовольный подобным решением Корнилов достаточно громко, чтобы слышали все, произнёс:
– Хочу, господа, сказать. Несмотря на то, что я уже дал слово светлейшему князю, я сделал всё, чтобы убедить командующего и вас не топить корабли. Но принятое решение принуждает меня согласиться со столь тяжёлой для Черноморского флота акцией.
– И на то есть трагические основания, – пробурчал адмирал Берг.
– Я подчиняюсь вашему решению, господа, – твёрдо произнёс Корнилов. – Павел Степанович, извольте довести сие решение до личного состава кораблей и определить очерёдность… – тут Корнилов неожиданно запнулся. Его язык отказывался произнести трагическое для моряка слово «затопление». И адмирал произнёс: – …сей акции.
При этом его голос всё равно дрогнул, и это заметили присутствующие офицеры. Скрывая своё волнение, Корнилов отвернулся, сделав вид, что хочет налить себе воды из графина. Но тут снова взял слово генерал Моллер:
– Господа офицеры! – сказал он. – Хотя я и желаю посильно быть полезным, да всё боле разумею, что руководство обороной города должно быть в единых руках, что исключает только флотское и сухопутное командование. Как вы знаете, совсем недавно Владимир Алексеевич по моей просьбе согласился принять на себя должность начальника штаба Севастопольского гарнизона. Но ситуация меняется на глазах… Этого уже мало. И я подготовил документ, где приказываю всем командирам сухопутных частей гарнизона неукоснительно исполнять приказания вице-адмирала Корнилова как утвержденные мною распоряжения.
– И правильно! – ни к кому не обращаясь, произнёс Нахимов. – Один должен быть начальник, и адмирал Корнилов – лучшая кандидатура-с. Да-с…
Корнилов смутился.
– Но ведь это неловко, – произнёс он. – И Павел Степанович, и вы, – Корнилов кивнул в сторону генерала, – старше меня.
– Будет вам, Владимир Алексеевич! – пробурчал тихо, но так, чтобы его все слышали, Моллер. – Тут, милостивый государь, не в старшинстве дело. Какая тут неловкость?! Вы моложе, на флоте авторитет отменный имеете, а потому вам и командовать всеми войсками гарнизона.
Офицеры дружно поддержали слова Моллера одобрительными возгласами.
– Я, господа, – торжественно объявил Моллер, – при вас подписываю сей документ.
Раздались нестройные хлопки одобрения.
Корнилов вытащил из кармашка часы, взглянул на них и произнёс:
– Благодарю за доверие, господа офицеры. На том, пожалуй, и закончим. Прошу расходиться. Бог нам всем в помощь!
С задних рядов послышалось шарканье отодвигаемых стульев. Командиры заспешили на корабли. Делясь впечатлениями между собой, не спеша стали подниматься адмиралы. Собрание закончилось.
Вскоре на кораблях зачитывали приказ Корнилова: «Товарищи! Войска наши после кровавой битвы с превосходящим противником отошли к Севастополю, чтобы грудью защищать его. Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона; я нахожусь в необходимости затопить часть судов эскадры и оставшиеся на них команды с абордажным оружием присоединить к гарнизону. Грустно уничтожать свой труд, но помолимся Господу и не допустим врага сильного покорить нас. Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться, как герой. Сборный пункт экипажей назначается на Театральной площади».
…И вот уже поперёк фарватера между Константиновским и Александровским фортами затоплены первые семь устаревших и требующих ремонта корабля.
Присутствовавший при этом Корнилов, видя наполненные слезами глаза находившегося рядом контр-адмирала Вукотича и стоящих недалеко от него офицеров, печально произнес:
– Надо покориться, господа, сей необходимости! Москва тоже горела, да Русь от этого не погибла! Напротив, она стала сильнее!
Работа на батареях кипела днем и ночью. С кораблей свозили пушки, станки и снаряды; в порту стали отпускать лес, шитые мешки, железные цистерны для воды, инструменты, даже гвозди; все средства города были обращены на усиление обороны: частные подводы возили снаряды и материалы. Из жителей Севастополя была образована милиция для караулов и обходов, мужчины и женщины добровольно приходили работать на укрепления.
Даже арестанты просили, чтобы их употребили в работу. Узнав об этом, Корнилов на паровом катере явился к ним на их мрачный блокшив[90], стоявший на мертвых якорях в самой глубине Корабельной бухты, и, сказав, что им предоставляется шанс загладить свою вину, велел освободить всех, не исключая закованных в кандалы.
Весь город принял военный вид, работа кипела без малейшего принуждения. Кто имел лошадь, сам отдавал ее на бастионы доставлять снаряды и землю. Дети тащили лопаты, женщины и девушки носили воду и пищу. Рабочие таскали землю в корзинах, в мешках, в полах шинелей.
Из команд, снятых с кораблей, стали формировать батальоны под начальством корабельных командиров для действий на берегу.
Адмиралы Корнилов и Нахимов все последующие дни после заседания Военного совета формировали и осматривали команды, следили за вооружением батарей Северной стороны. Помимо всего, Нахимов расставил боеспособный флот вдоль всей бухты и любое движение неприятеля по Северной, вплоть до Инкермана, было бы остановлено мощными корабельными батареями.
Через несколько дней сильные ветры и глубинное движение воды разбросали затопленные корабли. Тогда между Михайловским и Николаевским фортами были дополнительно затоплены ещё несколько старых кораблей.
Союзники совещаются
А тем временем в первой половине сентября на берегу реки Кача, берущей своё начало на северных склонах главной гряды Крымских гор, весьма опасной во время таяния горных снегов и осенних ливней, в большой штабной палатке собрался Военный совет союзников.
Посередине импровизированного помещения возвышался большой сколоченный из досок деревянный стол, покрытый зелёным английским сукном (зелёный – нейтральный цвет, отсутствующий на флагах союзников), на котором была расстелена утыканная разноцветными флажками большая карта местности.
В палатке было шумно, пахло потом и табаком. И поверх этого привычного армейского духа витал тонкий ароматный запах яблок, плетёная корзина с которыми стояла на отдельном столе недалеко от входа. Рядом с корзиной в большой плоской вазе горкой лежали кисти крымского винограда, сочные персики и груши.
После недавно одержанной победы, заставившей отступать русскую армию к Севастополю, настроение присутствующих было приподнятым.
Не стесняясь главнокомандующего союзной армией английского генерала Реглана, в это время разглядывающего карту у стола, офицеры вели себя достаточно беспардонно.
Командир второй английской дивизии генерал Лэси Ивэнс что-то смешное рассказывал коллеге, генералу Каткарту, они шумно хлопали друг друга по плечу и смеялись. Остальные генералы тоже громко разговаривали, вспоминая своих товарищей, погибших во время недавней битвы, смачно грызли яблоки, жевали виноград, выплёвывая косточки на земляной пол. Дабы, не дай Бог, не капнуть на мундир и не запачкать руки, мягкие придавленные при транспортировке персики ели редкие смельчаки.
Сам командующий в разговорах участия не принимал. Он периодически нетерпеливо поглядывал на часы и при этом что-то недовольно бурчал себе под нос.
Совещание не начиналось: маршал Сент-Арно, командующий французскими войсками, запаздывал.
В самом углу, примостившись на табурете, сидел британский корреспондент Уильям Рассел, с сосредоточенным видом писавший очередную статью в газету The Times о победе союзнических войск. Во рту он держал трубку, набитую табаком, но раскурить её не решался, помня замечание Реглана, недавно высказавшего неудовольствие по поводу зловонного запаха в палатке.
В ожидании Сент-Арно лорд Реглан бросал недовольные взгляды на расшумевшихся офицеров, спорящих между собой о вкладе каждой страны в разгром, как им казалось, русской армии.
Генерал Реглан лорд Фицрой Сомерсет, с октября 1852 года ставший бароном, в свои шестьдесят шесть выглядел старше своих лет, и тому были причины. Давным-давно, ещё в 1815 году, молодой Фицрой в битве при Ватерлоо потерял правую руку, и теперь пустой рукав, прикрытый мундиром специального покроя, постоянно напоминал ему о его героической юности. После травмы Сомерсет непосредственно в военных действиях уже не участвовал. Он исполнял обязанности адъютанта и секретаря при венценосных королевских особах, участвовал в дипломатических вояжах, даже в 1826 году побывал в Санкт-Петербурге в свите герцога Веллингтона, а потом в течение двадцати пяти лет был военным секретарём главнокомандующего британской армией.
В феврале 1854 года барон был произведён в полные генералы и принял неожиданно свалившееся на него предложение правительства Великобритании возглавить английские войска, посылаемые на войну против России. Да ещё с лестным для его самолюбия предложением стать главнокомандующим союзными войсками. Кто же откажется от такого предложения?.. Правда, назначение на эту ответственную должность не прошло легко, Реглану пришлось побороться. И виной всему был француз – командующий французскими войсками маршал Сент-Арно, который очень хотел занять пост главнокомандующего союзными войсками.
И понятно, что с французским маршалом у Реглана сразу сложились, прямо скажем, сложные отношения.
…В начале апреля 1854 года лорд Реглан прибыл в Париж, чтобы в Тюильрийском дворце представиться императору Наполеону III. Там, во дворце, оба командующих и встретились.
Трудно представить себе двух людей, до такой степени не похожих друг на друга. Реглан – честный, прямолинейный, весьма медлительный и в мышлении, и в движениях английский аристократ, и французский маршал – выходец из мелкобуржуазных низов, авантюрист по натуре, никогда не останавливавшийся даже перед границами уголовной наказуемости.
Однако Сент-Арно был человеком быстрой сметки и очень тонкого чутья. Недаром он уловил веяние времени и, будучи начальником 2-й дивизии Парижской армии, принял сторону недавно избранного президента Франции Луи Наполеона Бонапарта и вскоре стал военным министром. В декабре 1851 года Арман Леруа де Сент-Арно стал одним из главных участников государственного переворота, создавшего империю Наполеона III, избив при этом несколько тысяч мирных французов на парижских бульварах. В награду за этот «подвиг» он был произведён в маршалы.
Сент-Арно всю жизнь провёл на войнах, а аристократ Реглан последние два с лишним десятка лет не видел ни войны, ни лагеря и в военном деле смыслил очень мало.
И, конечно, уже в Париже между командующими сразу же возник деликатный вопрос: кто будет главнокомандующим союзными войсками? Кому будут подчиняться турецкие войска?
Очутившись вскоре в Стамбуле, изворотливый француз попытался в привычной для себя манере, нахрапом и обманом, подчинить себе для начала Омер-пашу, командующего турецкими войсками, чтобы потом уже заявить о своих правах на общее руководство. Но тут Сент-Арно ошибся: во-первых, турок не согласился на предложение француза, а во-вторых, маршал упустил из виду, что при лорде Реглане в то время находился наш старый знакомый, посол Англии в Турции лорд Стратфорд Рэдклиф (ему так и не дали отдохнуть на родине). Опытный дипломат ласково и тактично свёл к нулю все попытки француза стать начальником над всеми союзными войсками.
Так генерал Реглан был утверждён командующим всеми войсками, напавшими на Крым и Севастополь в 1854 году…
…Шум в палатке усилился. В ответ на обидные колкости одного из английских генералов в адрес турецкого командира дивизии Сулеймана-паши раздались возмущённые голоса его коллег. На ломаном английском и достаточно громко турки, присутствующие на совещании, перебивая друг друга, с негодованием стали возмущаться несправедливыми, на их взгляд, претензиями английского генерала.
– Сэр! Ваша правда нет! – злобно возражал Сулейман. – Зуавы… – и он, подняв руки вверх, видимо, призывая Аллаха в свидетели, что-то залопотал на своём, турецком.
Услышав, что ругают зуавов, тут уже не выдержали французы и встали на защиту своих колониальных собратьев по оружию.
Атмосфера накалялась, шум усиливался, и казалось, что вот-вот распри дойдут до рукоприкладства.
Реглану наконец это надоело. Единственной рукой он грохнул по столу, воскликнув:
– Господа, прекратите ссориться и делить победу! Сражение за Севастополь ещё не выиграно. Русские отступили, сохранив армию. Всё только начинается. Милорд, будьте так любезны, – обратился он к начальнику кавалерии лорду Лэкэну, – успокойте господ офицеров.
Пользовавшийся уважением среди офицеров генерал-кавалерист Лэкэн, картинно разгладив двумя руками усы, уже было хотел произнести речь, как, поддерживаемый командиром первой пехотной дивизии генералом Канробером, в палатку вошёл французский командующий. Следом, учащённо дыша, платком вытирая пот с лица, появился генерал Пьер Боске.
Командующий тихо поприветствовал присутствующих и последовал к столу, встав рядом с Регланом. Канробер и Боске скромно остались стоять у входа.
Внешний вид маршала и без наставлений Лэкэна заставил всех притихнуть. Многие знали, что французский командующий болен и что болезнь прогрессирует, но лицо маршала на этот раз было бледнее обычного, взгляд потухший, поступь неуверенная, голос слабый с хрипотцой…
Отдав военный поклон маршалу, французские генералы на секунду замерли, вытянувшись перед ним по стойке смирно. Англичане, хоть и не стали кланяться французу, но с сочувствием посмотрели на него, и шум тут же затих совсем. Установилась тишина, прерываемая звуками извне.
При виде маршала Сент-Арно журналист, оторвавшись на минуту от написания статьи, усмехнулся. Он вспомнил недавно переданную ему из Варны статью в New-York Daily Tribune, подписанную неким Карлом Марксом: «Теперь нельзя пройти по улицам Лондона, чтобы не увидеть толпу, стоящую перед патриотическими картинами, на которых изображена интересная группа «трех спасителей цивилизации»: султан, Бонапарт и Виктория». В этой статье Маркс иронично приглашал читателей ознакомиться с портретом ставленника Наполеона III, французского маршала Сент-Арно – кутилы, нечистоплотного финансового игрока с сомнительными моральными поступками и прочими пороками.
И вот этот кутила перед ним… Больной, несчастный, немощный… Рассел почувствовал некоторую жалость к нему и, вздохнув, захлопнул свой блокнот.
– Теперь все в сборе, – вяло произнёс Реглан, – начнём, пожалуй.
Сент-Арно взглянул на карту и, недовольно хмыкнув, переставил один из флажков, воткнув его в другое место, буркнув при этом:
– Дивизия Боске левее, милорд. Много левее, – а затем добавил: – Начинайте, сэр!
Бросив на француза недовольный взгляд, для вида откашлявшись, Реглан стал говорить.
– Господа! – с пафосом начал он свою речь. – Перед нами, как вы понимаете, – Севастополь, крепость Крыма, в свою очередь являющегося крепостью России. Обладать этими крепостями весьма почётно и выгодно. До нас владеть ими пытались многие, и турки в том числе. Но вот пришли мы!.. И пришли, надеюсь, надолго. О чём свидетельствует наша первая успешная битва с русскими.
Русские войска отступают в направлении Севастополя. И нам надо успеть занять Северную сторону территории города, а потом…
– Однако их армия не уничтожена, – бесцеремонно перебил главнокомандующего маршал Сент-Арно. – Рано трубить о победе. Трудности ещё впереди.
– Успешная – не значит победная, – огрызнулся Реглан. – Я хотел сказать, что русские дивизии, войдя в город, весьма сильно укрепят гарнизон Севастополя. А потому мы должны опередить их… Прошу высказываться, господа!
Два французских генерала почти одновременно выкрикнули:
– Чего тут думать? Надо захватывать Северную…
Однако их товарищи не торопились с выступлениями. Они ждали, что скажет маршал. А тот, хмуро разглядывая карту, не спешил высказываться. Терпеливо молчал и Реглан.
Уже вошло в привычку, что в силу своей некомпетентности в тактике военных действий (собственно, и стратегии тоже) лорд Реглан, не выслушав точку зрения Сент-Арно, первым своего мнения на подобных совещаниях не высказывал.
Молчание затягивалось до неприличия.
Но вот Сент-Арно подозвал к себе генерала Канробера и стал о чём-то с ним шептаться. Наконец, кивнув, маршал отпустил генерала. Канробер встал на своё место.
