Ошибка императора. Война
Воздух опять содрогнулся от мощного залпа. Вокруг творилось что-то невообразимое. И с суши, и с моря над городом летали смертоносные снаряды. Их было столько, что адмирал невольно пробурчал: «Как они ещё не сталкиваются?..», и тут же с удовлетворением отметил, что эту массу железа и чугуна усиливали залпы русских батарей. И пусть залпы эти были не такие одновременные, как вражеские, а перекатывались с бастиона на бастион, смертоносный шквал огня всё же накрывал позиции и корабли неприятеля.
Недалеко от Корнилова раздались взрывы: взлетали кули с землей, разлетались в щепы деревянные щиты, несколько солдат упали. Образовалась куча мусора из обломков той же щепы, осколков бомб, исковерканных ружей. И на фоне этой серой массы мусора ярким алым пятном выделялись клочья окровавленных шинелей и солдатских портянок.
Грязно-чёрная шапка порохового дыма над городом и курганом продолжала разрастаться.
Повернувшись к своим казакам, Корнилов резко скомандовал:
– Лошадей загоните на северный склон – там огонь меньше, – и сам заспешил к центру кургана, где было самое высокое место.
– Владимир Алексеевич, – услышал Корнилов за спиной голос Жандра, – кажется, пора возвращаться домой. Опасно… Вы ведь видели с террасы все, что делается здесь.
– Ну и как вы думаете, капитан, что скажут солдаты, если я на их глазах в такой час покажу им спину, покину этот кошмар и спрячусь дома? – ответил Корнилов.
– Хм…Не знаю, ваше превосходительство. Может, вы и правы. Ваше присутствие, ей богу, воодушевляет солдат. Тогда хотя бы поберегитесь, ваше превосходительство, не стойте под пулями!
Слегка придерживая фуражку рукой, Корнилов направился к центру кургана, заглядывая на каждую батарею. При виде адмирала солдаты улыбались, а канонир одной из пушек, держа в одной руке размоченный в воде чёрный ржаной сухарь, другой – затравку на казённой части пушки, собираясь поджечь заряд, неожиданно прокричал:
– Ваше благородие… не желаете пальнуть?
Корнилов улыбнулся:
– Давай, служивый, сам. У тебя лучше получится, рука, поди, набита. Только смотри, зубы не обломай об сухарь.
– Рады стараться, ваше превосходительство! Благодарствую вам, – прокричал довольный солдат, стыдливо пряча за спиной огрызок сухаря.
Тогда Корнилов, чтобы его все видели, к неудовольствию Жандра, поднялся на бруствер и, перекрикивая грохот канонады, произнёс:
– Братцы! Враг подлый напал на нас. Вон он в миле отсюда окопался и ждёт момента, когда мы ослабнем и побежим.
Канонир, что предлагал Корнилову «пальнуть», заорал:
– Тому не бывать, ваше благородие… Не бегал русский на поле боя ни от кого. Ретирады не будет!
Адмирал одобрительно кивнул в его сторону и продолжил:
– А коль услышите, что я вам скомандую преступную ретираду, колите меня штыками! Это мой приказ.
И тут все, кто был рядом: и канониры, и солдаты, и даже офицеры, закричали:
– Умрём, а не сдадим врагу Севастополь.
Под крики солдат Корнилов с горечью едва слышно пробормотал:
– Что, поди, нам только и останется, как помереть…
Адмирал знал, что враг уже окружил город. Пароходы союзников хозяйничали в Балаклаве и прочих бухтах, даже маячный огонь зажгли.
Гулко застучало в груди. Корнилов оглядел свои бастионы с малочисленной цепью солдат, прислугу, копошащуюся возле пушек, затем перевёл взгляд на укрепления противника и тяжело вздохнул: «Чего ожидать, кроме позора, с таким малым войском, плохо вооружённым и мало обученным? На полки, что выделил Меншиков, надежды мало. Коль знал бы, что так случится, никогда бы не согласился затопить корабли, а лучше бы вышел в море и дал сражение… Не сегодня-завтра последует штурм, погибнем все, да поможет ли сие?»
Чтобы скрыть волнение, он почти бегом направился на один из брустверов, где шла наиболее интенсивная перестрелка.
И случилась беда: вражеское ядро попало Корнилову в живот выше левой ноги. Брызнула кровь. Корнилов пошатнулся и упал бы, не поддержи его флаг-офицер.
Ни крика, ни стона его никто не услышал. Корнилова перенесли на перевязочный пункт, куда примчался хирург. Вскоре пришёл священник. На какое-то время Владимир Алексеевич пришёл в себя. Он успел исповедоваться священнику и причаститься. Окружившим его офицерам Корнилов прошептал: «Отстаивайте Севастополь», – и вскоре опять потерял сознание.
Рана оказалась смертельной, и вечером того же дня Корнилов скончался. За несколько минут до своей кончины, придя в сознание, Владимир Алексеевич открыл глаза и, разглядев устремлённые на него взгляды офицеров, чётко произнёс: «Спаси, Господи, царя и Россию; сохрани Севастополь и Черноморский флот! Я счастлив, что умираю за Отечество».
Весть о смерти Корнилова довольно быстро разлетелась по всему городу и окрестностям. Многие плакали, и даже недруги, не всегда лестно говорившие о нём, видя в адмирале человека чрезмерно строгого, с признаками, как они думали, карьериста, но признавая его организаторские качества, и они тоже не скрывали своих слёз.
Ночь прошла тревожно и неспокойно. С первыми солнечными лучами опять загремела канонада, с обеих сторон забухали пушки.
Вместо погибшего Корнилова Меншиков назначил на его место старшего по возрасту из вице-адмиралов, командира порта Станюковича.
Приказом по армии, гарнизону и флоту решили похоронить Корнилова в том самом склепе, в котором погребли адмирала Лазарева. Сами похороны были назначены на пять часов пополудни следующего дня.
Для проводов Корнилова адмирал Станюкович назначил батальон моряков и батальон пехоты.
Канонада не умолкла и в шестом часу вечера. Печально и глухо звонили церковные колокола. Особо печальным звон был в церкви Святого Архистратига Михаила, где отпевали адмирала.
Речей не было, с телом прощались молча. Все знали Корнилова, и никому не нужны были слова, люди знали, кого потеряли.
Ближе всех к гробу вместе с племянником покойного адмирала, гардемарином Новосильцевым, стоял Нахимов. И Павел Степанович не прятал здесь, в церкви, своего личного горя: он стоял со свечой, и слезы скатывались по щекам, теряясь в его белесых, едва прикрывавших губу усах.
Все корабли приспустили флаги, и погребальная церемония, освещаемая факелами, тронулась по Екатерининской улице, направляясь к месту захоронения, где недавно торжественно был заложен новый Владимирский собор.
Гроб адмирала несли на руках, а за ним на бархатной подушке – его ордена. Пели певчие… В скорбном молчании с головными уборами в руках шли офицеры, матросы и солдаты, жители и прибывшие с грузами купцы. Рядом с траурной процессией шли дети.
Когда гроб с телом Корнилова опускали в склеп, офицеры, глотая слёзы и сжимая в ладонях свои фуражки, клялись:
– Эта грымза, королева английская, и Наполеон покаются ещё в своём безумии… Много положат они здесь костей, прежде чем войдут в Севастополь!
Узнав о героической гибели адмирала Корнилова, император Николай повелел возвести памятник герою на месте его гибели, назвать его именем севастопольский бастион, оказать вдове «исключительные почести», в том числе выплатить большой пенсион.
…А первая жестокая бомбардировка Севастополя продолжалась. И хотя были разрушены многие городские строения и частично укрепления, обстрел не принёс англичанам и французам особого успеха. Однако во время этой бомбардировки и яростных стычек друг с другом обе стороны потеряли убитыми по тысячи, а то и более человек.
Единственный в городе госпиталь был переполнен ранеными. Их было много. Уже со второй половины октября раненых и больных насчитывалось более десяти тысяч. Они лежали на земле, неделями не перевязанные и голодные. Не лучшее положение с госпиталями было и в Симферополе, куда отвозили часть раненых. Около четырёх тысяч их содержалось там далеко не лучшим образом.
В последующие дни обстановка накалилась. Множились угрожающие признаки скорого штурма. В Балаклаву и Камышовую бухту подходил пароход за пароходом. На склады и просто валом на землю они выгружали всё новые и новые грузы. Берега обеих бухт были беспорядочно завалены тюками, ящиками, ядрами и прочим снабжением. Громко ржали голодные лошади, выгружаемые кран-балками с транспортных судов на дебаркадеры и берег, шотландцы дули в свои волынки. А из-за гор, издалека, заглушаемый площадной руганью, шумом и хохотом, доносился звук орудийных залпов. И среди этого бедлама в поисках выписанного снабжения сновали разгневанные английские и турецкие интенданты. Крики… Крики…
А корабли союзников всё прибывали… Беспрерывно шли бои.
Тем временем кольцо блокады вокруг города стало сжиматься. В Лондон и Париж летели сдержанные реляции союзного командования с обещаниями о скором взятии непокорного Севастополя.
Митрополии были недовольны. Рассчитывая на скоротечную победу, английское Адмиралтейство предъявило претензию лично командующему флотом Джеймсу Дондасу за упущенное время.
«С таким количеством кораблей, как у вас, милорд, за вычетом устьев Дуная и Ялты, вами до сих пор ещё не установлена блокада на Чёрном море. Одесса открыта, Керчь открыта, а весь берег от Севастополя до входа в Азовское море остаётся непотревоженным и вне наблюдений вашими кораблями. И потом, сэр, почему до потопления русских кораблей в бухте вы не попытались прорваться на внутренний рейд города?» – гневно писали английские лорды.
Отметивший недавно свои шестьдесят девять лет, адмирал Дондас, тяжело вздыхая и негодуя на незаслуженные, с его точки зрения, замечания, отвечал руководству обеих стран: «Господа! Боевые корабли, которыми вы поручили мне управлять, не стоят без дела – сражаются. Русские нам сопротивляются и, кажется, не собираются капитулировать перед нашими превосходящими сухопутными силами.
Русский флот заперт моей эскадрой на внутреннем рейде, но он стоит под защитой мощных береговых укреплений, и прорваться вглубь бухты не представляется возможным, как вы знаете, по причине затопления русскими своих кораблей на фарватере. Вы спрашиваете меня, господа, почему наши корабли сразу не прорвались в бухту города. Объясняю!..
После доблестной и успешной битвы на реке Альма наше сухопутное командование не решилось занять Северную сторону Севастополя (а надо было бы), а потому решение атаковать город с моря, естественно, мною не было принято. Я считаю, господа, атаковать с моря Севастополь – потерять корабли. Город с моря неприступен.
На сегодняшний день, по сообщению лорда Реглана, командующий русскими войсками князь Меншиков крупными силами своих войск что-то затевает в районе Инкермана и Балаклавской бухты. А потому оставлять наши сухопутные войска без поддержки флота нельзя.
Корабли в настоящий момент производят выгрузку осадных орудий и боеприпасов со своих бортов, а также направляют на берег часть экипажей. Как только выгрузка закончится, мои корабли немедленно будут направлены в упомянутые вами районы Крыма».
Сражения в октябре
Тринадцатого октября в сонном Севастополе около пяти утра, больше нагоняя страх, чем думы о Боге, уныло забил церковный колокол.
«Поди, опять крестным ходом по улицам бродить будут, – сонно произнёс рано проснувшийся командующий союзными войсками лорд Реглан. – Не спится этим русским…»
Но вскоре открылась дверь, и вошедший адъютант испуганно доложил:
– Сэр, русские начали наступление. Они тремя колоннами наступают от селения Чоргунь[94] к Балаклаве.
Реглан поспешно встал.
В предрассветной тишине, стараясь не сильно шуметь, полки генерала Липранди численностью до шестнадцати тысяч штыков направились в долину между Федюхиными высотами, Сапун-горой[95], рекой Чёрной и невысокой грядой, разделяющей эту долину на северную и южную часть.
Ближе к рассвету первая колонна заняла деревню Камары и, установив артиллерию, начала обстрел передового редута оборонительных укреплений англичан. Солдаты второго отряда под командованием генерала Семякина под прикрытием канонады и огня немногочисленных штуцерных ружей, возглавляемые своим генералом, идущим впереди войск, пошли в штыковую атаку, насмерть перепугав заспанных турок.
Заколов около двух сотен служителей Аллаха, солдаты овладели редутом и захватили батарею из девяти пушек. Три оставшихся редута, расположенные к северу и северо-западу, были панически брошены обезумевшими от страха турками без боя. Взбешенные трусостью своих союзников, пытаясь остановить лавину отступавших, англичане дали залп из ружей по туркам. Не помогло: те продолжали бежать. Редуты остались за русскими войсками.
Раздосадованный захватом укреплений, потерей артиллерии и угрозой прорыва русских в Балаклаву Реглан решил остановить русские войска, вернуть редуты и отбить пушки. Он послал в бой полк шотландский стрелков, тяжёлую кавалерийскую бригаду и в довершение ко всему – бригаду лёгкой кавалерии генерала Кардигана.
В процессе боя и полк стрелков, и лёгкая кавалерия попали под перекрёстный огонь русских орудий, окопавшихся на Федюхинах высотах и в районе Сухой речки. К тому же наши солдаты успели развернуть захваченные орудия в сторону скачущих на них англичан.
Шотландцы начали отступать и делали это, как на параде, не ломая строя. Английские всадники, в основном отпрыски самых знатных аристократических родов Великобритании, тоже повернули обратно. Со стороны картина отступления выглядела полным безумием: не одна сотня раненых и убитых осталась на поле боя. И если бы не подоспевшие вовремя французские войска генерала Пьера Боске, английские войска, и особенно бригада лёгкой кавалерии, погибли бы все.
После сражения генерал Боске с горечью произнёс знаменитую фразу «Это великолепно, но это не война, это безумие».
Находящийся на поле сражения корреспондент газеты «Таймс» Говард Рассел описал один из эпизодов этого крайне кровавого сражения. Бой шотландского полка (а они были в красных мундирах) Рассел обрисовал как «тонкую красную полоску, ощетинившуюся сталью». Со временем это выражение перешло в устойчивый оборот как «тонкая красная линия», означающий оборону из последних сил английских героев.
Великобритания рыдала от жалости по своим погибшим от рук русских «варваров» солдатам. И понять английских граждан было можно: в статье ведь не было указано, что «доблестные английские герои» не оборонялись от «кровожадных» русских, а совсем наоборот, нападали, пытаясь нагло захватить русский город Севастополь.
В ходе этого сражения, названного впоследствии Балаклавским, русским войскам не удалось развить успех и продолжить наступление на позиции союзников. Но этот кратковременный успех поднял моральный дух защитников Севастополя.
Прошло около десяти дней. За это время наши войска по указанию императора пополнились двумя пехотными дивизиями, присланными в Крым командующим Придунайской армией Михаилом Горчаковым. Гарнизон города также пополнялся идущими с материка ополченцами и добровольцами. С приходом свежих сил общее количество русских войск под Севастополем достигло около девяноста тысяч человек, тогда как союзники насчитывали лишь семьдесят.
Настроение в русской армии, да и среди жителей Севастопольского гарнизона, заметно поднялось. Казалось, момент для действий назрел, во всём чувствовалась необходимость большой драки, дабы разрушить кольцо блокады. Однако сверх меры осторожный Меншиков медлил и не решался после Балаклавского боя на повторную атаку. А причины, как доказывал Меншиков, были веские, в том числе – недостаток пороха.
Правда, приходили сведения от перебежчиков, что и союзники морем получают подкрепления из Варны и даже из самой Англии и Франции. По крайней мере, рейды Балаклавы и Камышовой бухты были полны кораблями и транспортниками, и они всё прибывали и прибывали.
И Меншиков решился на очередную атаку позиций неприятеля. К такому решению князя, помимо пополнения, подвигло письмо императора, настаивающего на продолжении наступательных действий.
День 22 октября начался спокойно. Несмотря на ночной ливень, пасмурную зарю, утренний небосклон с его дождливыми тучами, в полдень погода мало-помалу разгулялась. Сквозь рваные разрывы туч временами пробивалось осеннее солнышко. Мокрая земля парила. Слегка потеплело.
Со стороны Севастополя нет-нет, да и доносились ухающие звуки разрывов, так похожие на раскаты грома перед ливнем.
Из окон небольшого, в четыре комнаты, крытого железом домика с отбитым куском стены доносились голоса, среди которых нетрудно было распознать знакомый нам уже хрипловатый голос главнокомандующего Крымскими войсками светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова.
Подле входной двери на привязи у крыльца, пофыркивая и переминаясь с ноги на ногу в ожидании седоков, стояли разной масти осёдланные кони.
Вокруг дома с ружьём на плече ходил часовой. Он то и дело принюхивался к запаху дыма от костра, где его товарищи отдыхали в ожидании вкусной каши.
В отдалении, сразу за редкой рощицей из низкорослых деревьев, слышались голоса. Казаки продавали офицерам пойманных ими английских лошадей. Шёл торг.
– Ваш бродь, и так по дешёвке. Три империала… Куды же ниже? Креста, поди, на вас нету!
– Ты это брось, – сказал офицер-покупатель, судя форме, капитан-лейтенант. – Крест-то здесь при чём? Постыдись… Вот тебе империал, больше не получишь.
– Не-е, ваш бродь… Одна сбруя и седло гляньте, какие – аглицкой работы. Никак не можно за империал.
В это время раздался злой голос, видимо, есаула:
– А ну, поганцы, в строй. Открыли здесь базар.
– Тьфу… проснулся гад, – с огорчением прошептал казак и, похлопав коня рукой, повздыхав для приличия, согласился. И счастливый офицер тут же вставил одну ногу в стремена и хотел лихо забросить вторую на спину коня. Однако конь дёрнулся, и эффектно оказаться в седле у лейтенанта не получилось. Попытку пришлось повторить, но получилось тоже коряво.
Казак не отказал себе в удовольствии и тут же заржал над прижимистым лейтенантом.
– Ваш бродь… Ай, не свезло! Поди, конь попался шибко привередливый, – с усмешкой произнёс он. Но, заметив хромоту офицера, уже более миролюбиво подсказал: – Ногу надо резче, ваш бродь, закидывать, да второй упираться в стремена… Это вам не по трапу лазить, чтоб на коня влезть, сноровка потребна.
– Ладно, учитель нашёлся… – покраснев от своей неловкости, пробурчал Аниканов (а это был Антон Аниканов, недавно назначенный к Меншикову флаг-офицером для связи с флотом).
Много правее от импровизированного базара горели костры. Солдаты отдыхали: кто-то сидел или лежал на деревянных ящиках, вытянув ноги, кто-то разулся и возле огня сушил портянки, а кто-то, зябко ёжась от осенней прохлады, снял набухшую за ночь влагой шинель и украдкой вынимал назойливых насекомых. Вверх тянулся дымок от еле тлевших влажных сучьев. Где-то покрикивали унтера… И, конечно, собаки! Как и положено, они без устали лаяли на то и дело проскакивающих мимо них то в одну, то в другую сторону многочисленных адъютантов его светлости князя Меншикова.
В самой большой комнате, с печкой у стены и явно недавно расставленными деревянными лавками и столом, в окружении генералов действительно находился Меншиков.
В этот день на Северной стороне в домике инженерного ведомства пятого армейского корпуса, где временно находился штаб, он собрал своих генералов на совещание. Надо сказать, собирались офицеры неохотно: выслушивать надоевшие нравоучения князя было скучно и неинтересно. Однако загадочный вид светлейшего князя сегодня их удивил: ожидалось что-то необычное.
Одно из окон комнаты закрывали ветки старого, но ещё крепкого дерева хурмы. Несмотря на вступившую в свои полные права осень, листья на ветках были зелёными и обильно усыпаны ещё несозревшими плодами. Именно на них в данный момент удивлённо смотрел светлейший князь.
– Сколько же им ещё зреть? На дворе – октябрь, ноябрь на носу, холода же скоро, – задал вопрос он одному из генералов.
– Ваша светлость, – ответил генерал, – так в холод и созреют. Как фонарики, будут висеть плоды на голых ветках. А листья, что вот-вот опадут, это, я вам смею доложить, образуют сказочный разноцветный ковёр на земле… Хурма не просто дерево, это кладезь полезности и созерцания.
Меншиков хмыкнул, ещё раз окинул взглядом дерево и, резко развернувшись, подошёл к столу.
– Начнём, пожалуй! Господа, у меня две новости! Первая – двадцать третьего, думаю, к вечеру, из Петербурга в Крым прибывают великие князья, о чем я получил личное письмо её величества. Видимо, наш император, узнав, что во французской армии присутствует двоюродный брат Наполеона III, а в английской – родственник королевы, герцог Кембриджский, решил: мы-то чем хуже? И у нас будут царственные особы и сразу две.
По интонации князя, обычно резкого и острого на язык, подчинённые не поняли, язвит светлейший или, наоборот, доволен. А потому на всякий случай свои верноподданнические чувства выражать не стали, промолчали.
– Сами понимаете, господа, их сохранность – святая моя обязанность, а потому и ваша. И вторая новость – не менее важная…
Зная своего начальника, способного порой принять необдуманное решение, присутствующие насторожились.
Сосредоточившись, уперев взгляд в пол, Меншиков стал ходить по комнате, при этом его длинное, как веретено, тело раскачивалось в такт шагам, словно он находился на палубе корабля, идущего лагом. Машинально князь крепко сжал левой рукой эфес сабли. Так Меншиков ходил минут пять, и было видно, что он набирается духу, чтобы произнести что-то важное. Генералы заволновались ещё больше.
Наконец, видимо, подготовившись, светлейший князь самым решительным тоном промолвил:
– Господа, на днях я также получил сведения, и они верные, прошу учесть: неприятель намеревается начать генеральное наступление на Севастополь двадцать четвёртого или двадцать пятого октября сего года…
Меншиков замолчал, пристально оглядел присутствующих, стараясь узнать реакцию генералов на свои слова.
Генералы вздохнули с облегчением. То, что враг ждёт прибытия свежих сил и вот-вот должен начать штурм, особой тайной ни для кого не было. Знали даже, что главный удар он намеревается нанести по четвёртому бастиону. Знали генералы и своё преимущество в живой силе и пушках. «Конечно, надо воспользоваться этими преимуществами», – рассуждали они.
– Именно в эти числа, не позже? Чуть бы позже… – переспросил генерал-майор от кавалерии князь Владимир Меншиков, сын главнокомандующего.
Светлейший князь к своему сыну относился как к подчинённому ему генералу, не более того. Но на его вопрос он всё же ответил довольно миролюбиво, без обычной резкости:
– Видимо, в эти дни, князь, коль не врут перебежчики. А вот откуда начнут штурм – вопрос. Хотя есть сведения – на четвёртый бастион.
– Боюсь, ваша светлость, атаковать будут именно там, – высказался командир Тобольского полка генерал-майор Баумгартен. – И я боюсь за этот бастион. Если в сентябре, в начале осады, как мне доложили, французы находились в полутора верстах от бастиона, то сегодня их батареи и траншеи стоят в непосредственной близости. А после недавнего, и весьма мощного, обстрела бастион сильно разрушен, да и войск там маловато. Батальон Волынского полка да две роты стрелкового батальона… Итого, почитай, всего-то восемьсот с чем-то человек… К тому же, ваша светлость, снайперы достают: своими дальнобойными ружьями выкашивают наших солдат. Чего уж скрывать, четвёртому бастиону в случае штурма грозит неминуемый захват, а там и город на очереди…
Командующий недовольно буркнул:
– Сие мне известно, генерал. И Станюкович, и Нахимов мне о том же докладывали. А как вы хотите усилить этот бастион? Где разместятся дополнительные силы? Тем более, бастион разрушен… Но мне кажется, штурм не начнётся. Почему? Вот для этого я и собрал вас. И попрошу не перебивать меня.
Но тут выступил командир недавно пришедшей в Севастополь десятой дивизии генерал-лейтенант Фёдор Соймонов. Этот пятидесятичетырёхлетний генерал пользовался у главнокомандующего некоторым уважением, поэтому Меншиков лишь скривился и не сделал ему замечания.
– Хочу дополнить, ваша светлость, что, в отличие от французов, англичане почему-то не шибко торопятся. Их позиции пока находятся за версту от третьего бастиона и Малахова кургана. Вряд ли с такой дистанции они начнут атаку.
– Надеюсь, Фёдор Иванович, надеюсь, – ответил Меншиков.
– Но штурм, ваша светлость, будет, – добавил Соймонов.
– Глубокая мысль, весьма глубокая, – с сарказмом произнёс Меншиков. Затем продолжил:
– Коль недавним наступлением на Балаклаву мы лишь ослабили осаду Севастополя, то теперь с божьей помощью должны ликвидировать её, и союзникам не до штурма будет. А потому, господа…
Светлейший князь сделал многозначительную паузу, слегка напыжился, побарабанил по столу пальцами и затем решительным тоном произнёс:
– Я решил упредить начало штурма неприятеля. Самим перейти в наступление на правый фланг неприятеля как наиболее слабый, где у англичан, по нашим сведениям, всего около семнадцати тысяч человек. – Меншиков посмотрел на генерала Соймонова. – Это, Фёдор Иванович, и на ваши сомнения ответ. Сию акцию я наметил на двадцать третье октября. И рассчитываю, что сил с учётом пополнения армии будет вполне достаточно для атаки.
