Светлейший

Бот «Агриппина»

Январская ночь 1777 года на исходе. Холодный норд-ост полнит паруса, на мачте подвывает ветер, протяжно и жалобно скрипит судовой рангоут и такелаж, под форштевнем хлюпают волны… И так всю ночь!…

Масляный фонарь тускло освещает магнитный компас и небольшое пространство ходовой рубки. У штурвала стоит матрос-рулевой, его тянет ко сну. Он зевает, что-то бормочет, крутит для разминки головой, опять зевает, однако компас из виду не выпускает: берег недалече, не мудрено в этой темени сбиться с курса.

В углу на высокой деревянной скамье, накрывшись стареньким тулупом скрючился в неудобной позе помощник капитана Александр. Как и рулевой, он тоже мужественно борется со сном и в душе, видимо, так же проклинает Морфея 102.

Небольшого роста, худой, с оттопыренными ушами на простоватом лице, в свои двадцать пять, несмотря даже на недельную небритость, помощник больше походил на деревенского подростка из любопытства забравшегося на настоящее морское судно, и теперь, набегавшись, разлёгся на скамье. Однако, несмотря на свой вид, Сашка делал не первый рейс, дело своё знал, капитан ему доверял, команда уважала.

Монотонная качка, унылое завывание ветра и бесконечный шум волн убаюкивали, глаза у Сашки слипались. Соблазнительные подруги Морфея гетеры вкрадчиво нашёптывали парню в уши: «Закрой глаза красавчик, поспи чуток, отдохни…» Рот помощника сам по себе широко раскрывался и сладко зевал, набухшие веки тоже не слушались, – закрывались… «Спать, спать… – твердил Морфей, всё плотнее затягивая свои узы.

Казалось, утро никогда не наступит. Но парень не сдавался! Он до боли стал щипать себя, тереть нос, мочки ушей и материться по поводу этих чёртовых ночных вахт и козней подлючего бога.

Наконец, собравшись с духом, Сашка решительно сполз со скамьи и вышел на крыло рубки.

– Б-р-р… – передёргивая от холода плечами, пробурчал он.

Ночь ещё темна, берега не видно, однако, небо чистое, слабо, но ещё видны звёзды. Ветер почти стих.

Сашка простоял на холоде довольно долго. Гетеры замёрзли, недовольный Морфей, видимо, тоже – узы свои ослабил, сон пропал.

Отделяя воду от неба, на горизонте чуть забрезжила утренняя полоса. Запестрев белыми барашками небольших волн, ещё совсем недавно мрачноватая поверхность моря прямо на глазах стала сереть. Обозначилась линия горизонта, и она с каждой минутой становилась всё светлее. Вот-вот взойдёт солнце.

И сие действо не заставило себя долго ждать: у самой кромки горизонта будто из морских глубин вынырнул крохотный краешек яркого диска, и первые солнечные лучи брызнули вверх, озарив небеса, серый морской простор и кружащиеся над морем редкие снежинки. Пытаясь поймать восходящий поток они старались взмыть вверх, но законы природы неумолимы… – снежинки падали, и тут же таяли.

Раскрыв от восхищения рот, Сашка зачарованно разглядывал горизонт. Там на востоке, ещё совсем недавно малюсенький кусочек солнца превращался в огромный, яркий диск. Красота!..

Несколько снежинок залетели ему в рот. Сашка стал хватать их ртом, размахивать руками, кривляться… Глядя на своего начальника сквозь дверной иллюминатор, рулевой покачал головой и пробурчал:

– Молодь!.. Дык, пройдёт скоро… Кады ещё беситься!

Сашка продолжал кривляться. Сверху послышался шум, над судном кружили птицы.

Стая крупных бакланов по-хозяйски облепила мачту; птицы поменьше – чайки, расселись на судовых вантах. Всё чинно, благородно, без шумных птичьих разборок. Морские бродяги решили отдохнуть и погреться под лучами утреннего крымского солнышка. И тут же опустошили свои желудки: палуба покрылась белыми пятнами экскрементов. Досталось и помощнику: два жирных пятна отметились на его тулупе. Александр показал птицам кулак.

Утро вступало в свои права…

– А день-то, хорош! Спокойным обещается! – радостно произнёс он, вваливаясь в рубку.

На полуспущенных парусах купеческий бот103 «Агриппина» медленно двигался вдоль Керченского побережья, не спеша втягиваясь в акваторию бухты.

Со скрипом отворилась дверь в рубку вошёл капитан.

Ещё не старый, в овчинном тулупе, накинутом на толстый свитер из грубой овечьей шерсти, в серой из зайца шапке, из под которой торчали русые с небольшой рыжинкой густые волосы, капитан, несмотря даже на бороду, совсем не выглядел морским волком. Надень он рясу – вылитый батюшка из сельского прихода.

Кэп был в хорошем настроении.

– Красота! – произнёс он. – Утро спокойное, рейс заканчивается, погода – лучшего и желать не надо. Балует нас, Александр, Господь! Оградил от ураганов и в проливе104 и в море. Чем не подарок Всевышнего?!.. Гляди, слабый ветерок и сейчас дует в нужном направлении. Груз для крепостей доставлен, остались пустяки – пришвартоваться, да выгрузиться. Рядовой рейс, обычный день.

Помощник в знак согласия покивал головой.

Капитан по-хозяйски оглядел палубу.

Матросы, и даже кок, в нарушение морской дисциплины, сидели на планшире105, разглядывая живописные картины крымской природы, портовые постройки, и медленно надвигающуюся на судно причальную стенку, на которой ещё с ночи, рассчитывая на заработок, стояла вереница телег запряжённых: где волами, где лошадьми, а где и верблюдами.

– Спустить паруса, – прокричал капитан. – Кок марш на камбуз – мешаешь!

Матросы рассыпались по палубе. Словно сытый кот, кок медленно сполз с фальшборта и ленивой походкой, с раскачкой, явно копируя походку настоящих моряков, побрёл к своим кастрюлям. Спуск парусов напугал птиц, они с шумом покинули бот.

На баке находились и все в лисьих шапках натянутых по самые уши трое купцов, чей товар перевозила зафрахтованная ими старенькая «Агриппина». Они о чём-то спорили между собой. Пейзажи и прочие крымские прелести их не интересовали.

Вот уже более двух лет, как крепости Керчи и Еникале отошли к России по мирному договору с Турцией и большую часть грузов туда с материка поставляли именно эти купцы.

Капитан догадывался о чём спорили фрахтователи. Видимо торговых людей больше интересовал обратный груз: соль и контрабандный106 турецкий табак. В прошлый раз в укромной бухточке недалеко от порта грузили табак греки, и на отходе купцы не пересчитали тюки, а стали дома выгружать груз покупателю – недосчитались.

«И поделом, – подумал капитан, – меньше пить надо. С контрабандистами ухо востро держать надобно. И дружок мой Ласкаридис не исключение: обмануть внаглую не обманет, но и от соблазна – кто откажется? Однако ж, потолковать с греком не помешает»

– Глянь-ка Сашка на наших благодетелей! Поди о пропавшем грузе толкуют. Ты это… чуть одерживай, не крути круто штурвал, – произнёс он.

Помощник шмыгнул носом и недовольно пробурчал: – Так течение чуток сносит, кэп! Капитан не ответил. Глядя в сторону купцов, он, как всегда, стал философствовать.

– Мне, Александр, всё кажется, что на свете гораздо больше воров, чем не воров, и что нет такого честного человека, который бы хоть раз в жизни чего-нибудь не украл. Помощник хмыкнул.

– Нет, Александр, – не обращая внимания на парня, продолжил капитан, – я вовсе не думаю, что все сплошь воры, хотя… – кэп приподнял своего «зайца», почесал затылок, нахлобучил обратно и произнёс с мечтательной интонацией: – Ей-богу, ужасно бы хотелось иногда и это заключить. Нешто наступит время, когда воровство исчезнет? Нет, не исчезнет! Уж я-то точно не доживу до того времени. Ты как думаешь?

Помощник прыснул со смеху.

– Вот, и ты смеёшься! Не веришь… и правильно Так и Ласкаридис. И не вор, вроде бы, парень с виду честный, а уверен, – тюки с табаком попёр он.

В голосе капитана слышалась знакомая интонация этакого деревенского мечтателя-философа. Сашка знал, что кэп не притворялся, не лицемерил, просто он всегда старался дать свою собственную оценку любому событию, и в каждом его слове, как правило, звучала убеждённость в своей правоте. Александр не помнил случая, чтобы кто-то смог убедить его капитана в обратном, и потому в спор с ним не вступал – бесполезно. Однако слова о человеке, который ничего не крал, заставила его критически себя оценить.

«Хм… а что я мог украсть? Пару фунтов табака из тюка в прошлом разе выгреб… так это не себе – отцу и брательнику… Мешок муки, ну, сахару малёха… Что это, воровство что ли?!..

Надвигающийся причал прервал его рассуждения о честности. Ещё круче заложив штурвал на борт, он направил бот параллельно причальной стенке.

С берега на плохом русском языке прокричали: – Эй, на «Агриппине», бросай линь!107 Давай концы.

Боцман привязал к швартовному тросу один конец линя, другой с грузом на конце сильно раскрутил над головой и забросил на причал. С бота подали кормовой швартов. Татары быстро намотали его на причальную тумбу.

Вот трос напрягся, вытянулся как струна, и судно, гася инерцию, слегка затряслось, протяжно заскрипело деревянным корпусом и медленно стало приваливаться к причальному брусу. Портовая команда тут же завела носовой швартов. Судовые матросы сбросили на берег сходню108.

Первыми покинули борт судна купцы. Их знали в лицо, и вокруг них тут же образовалась толпа желающих купить, разгрузить или доставить груз к месту назначения.

– Пойду в контору порта оформлять приход, – произнёс помощник.

– Ты, Алексашка, там не шибко права качай, как в прошлом разе. Говори истинный тоннаж, пущай пошлину купцы платят. Да не спорь с татарвой, им тож жить как-то надо. Встретишь Ласкаридиса, пущай ко мне заглянет.

Помощник перешёл по сходням на причал, мельком оглядел портовую территорию, сладко зевнул и, раздумывая как бы сэкономить на портовых сборах, не спеша направился в контору.

Недалеко от «Агриппины», слегка покачиваясь на волне, стояли пришвартованные, судя по красному с полумесяцем флагу, два турецких судна. Палубы их были безлюдны.

– Видно, выгрузились, – отсыпаются, – пробормотал он.

Подле портовых пакгаузов, откуда, как правило, загружают на суда соль, в разноцветных халатах стояла большая группа татар, и, как определил Сашка, явно не портовых. На фоне чёрно-серой слякоти их разноцветье резко бросалось в глаза. Татары стояли молча.

А порт жил своей привычной жизнью. По всему причалу и прилегающей территории рядами выстроились повозки, среди которых расхаживали торговцы: евреи и армяне, извозчики и грузчики разных национальностей, и, как обязательный атрибут всех торговых портов, прочий праздношатающийся люд. Звучала татарская, армянская, греческая, изредка русская, речь. Шёл шумный торг.

«Вах… вах… вах..» – раздавались армянские восклицания. «Шайтан в твой дом», – недовольно бубнили татары. В громких причитаниях не отстовали и греки. Евреи молчали, не торопились: знали, когда надо вступить в спор и назвать нужную цену.

Купцы отчаянно торговались. Они прикладывали к груди руки, срывали с головы своих «лис», затем яростно нахлобучивали их обратно, а потом неистово крестились. Крик, гам, хохот. Обычная картина…

Споры и тех и других разносились по всему порту. Татары призывали Аллаха в свидетели, доказывая, что их цена самая низкая по всему побережью, купцы божились: мол, креста на них нет, – цена безбожная, – по миру пустят, и так же тянули своего Христа в свидетели. Греки тоже горло драли, громко клялись своими богами. Евреи продолжали молчать.

Чуть поодаль от этой разномастной публики с ружьями через плечо прохаживались русские солдаты из местного гарнизона. Солдат было немного, но их присутствие делало картину портовой возни привычной и спокойной.

Но вот помощник увидел дружка капитана известного контрабандиста Ласкаридиса. На грека уже насел один из фрахтователей громко требуя с него недостающий за прошлый рейс груз.

Ласкаридис нарочито громко клялся в своей невиновности. Купец не сдавался…

– Ой, не лги, ой не лги, греческая твоя морда! Ты… – некому больше! А кто в тюки с турецким табаком подмешивал крымский? Тож не ты?..

Сашка ухмыльнулся. Подошёл к греку, передал ему просьбу капитана. Затем мурлыча песенку, поспешил в контору порта.

Уже подходя к строению, громко именуемому конторой порта, подле которого стояли местные начальники, приветливо помахивая в его сторону руками, Александр всё-же бросил взгляд в сторону пакгаузов. Толпа молчаливых татар на этот раз его насторожила. «Зачем они здесь?!.. Грузчики?!.. Портовых татар достаточно… Покупатели?!.. Вряд ли… Торговля – вотчина армян и евреев» – мелькнула мысль у помощника.

Приветствие начальников «Салям алейкум, Сашка!» и шум за спиной его отвлекло от дальнейших размышлений. Помощник обернулся: евреи и армяне пожимали руки купцам, – договорились, значит, – решил он. Почти сразу же заскрипели судовые блоки «Агриппины». Выгрузка началась. Сашка поднял руки, приветствуя татарских начальников.

Внезапно в галдящем причальном шуме послышались резкие звуки хлопков. «Выстрелы?!..» – промелькнуло в голове. И тут же раздались крики людей. Часть причала мгновенно окуталась белым дымом. Потянуло пороховой гарью. Криком закричали портовые птицы.

Удивиться Сашка не успел. Словно налетев на стену, он резко остановился, – что-то больно кольнуло под лопаткой. Ничего не понимая, он оглянулся. Пёстрые халаты зарябили в глазах. Теперь они громко орали: «Аллах акбар!», и в их руках торчали сабли. Разноцветная лавина бежала в сторону причальной стенки.

Сашка с трудом перевёл взгляд на причал. Над палубами турецких судов стояли клубы белого дыма и оттуда раздавались выстрелы. Хрипели кони и верблюды, мычали волы, и дико, дико кричали люди. И последнее, что успел разглядеть помощник капитана, – рассыпанные возле «Агриппины» мешки с мукой и тела людей рядом… Резкая боль пронзила сердце… Сашка медленно осел на землю.

– Господи, больно-то как! – уже синими губами прошептал он.

А бойня на причале продолжалась. Татары окружили солдат, и те, сделав по выстрелу, отбивались штыками. Но силы были не равны. Под ударами кривых сабель один за другим солдаты падали на землю.

Грек Ласкаридис с двумя армянами успели добежать до «Агриппины», но пули с турецкого судна настигли их у самого трапа: все трое рухнули в воду.

Растерянный кэп увидел как татары окружили купцов, затем он увидел страшное зрелище: взмахи сабель… и лисьи шапки вместе с головами полетели на землю.

– Сашка!.. – в отчаянии закричал он. – Сашка!..

Толпа татар двинулась в сторону «Агриппины».

– Руби концы! – заорал капитан.

Длинными баграми матросы упёрлись в причальный брус и бот медленно стал отваливать от причала: сходни с грохотом полетели вниз.

«Аллах акбар!», – неслось отовсюду…

***

Подарок императрицы

Январь 1777 года, Санкт-Петербург.

Известие о событиях в Крыму ещё не дошло до столицы. Метели, морозы и прочие трудности… Почитай, восемьсот вёрст быстро не проскочешь.

Январь в столице не лучший месяц в году: то дожди, то снег и холодные ветра, наледи и сугробы, а ещё скучные заседания Госсовета, Сената, Синода и прочих, прочих комиссий… В общем, скукота сплошная… Значимых событий не происходило, страна не вела войн, она строилась. Шпионские сведения не требовались. Послы ходили унылые и писали длиннющие и скучные донесения своим начальникам, описывая бурную и «крайне опасную» для себя (больше для печени) в этой медвежьей стране деятельность.

Некоторое разнообразие вносили дворцовые балы. На них, как и в старые добрые времена, царствовали прекрасные дамы, по привычке требовавшие к себе страстного обожания и коленопреклонения расфуфыренных кавалеров, потоков избитых фраз и всепоглощающей любви… И что удиветельно: выслушивая воздыхателей, женщины уже не воспринимали их признания всерьёз чай не семнадцатый век, поди… Женщин больше интересовали слухи, сплетни, интриги.

И вдруг – событие!.. Назрел крупный конфликт между Англией и Францией, да что там конфликт – война! Колонии англичан в Северной Америке восстали против своих колонизаторов: американцы захотели стать независимыми от Туманного Альбиона109. Франция тут же выступила на стороне восставших, французов поддержали испанцы. И всё закрутилось, завертелось, послы забегали…

Англия оказалась в сложном положении. Король Георг III110 поспешил заручиться поддержкой России. Он написал Екатерине II пространственное послание с расплывчатыми обещаниями неких выгод для России, если та пошлёт свои войска для подавления бунтовщиков. Английский посол в Петербурге сэр Ганнинг зачастил во дворец и иностранную коллегию, однако ни Панин, ни Безбородко, а другие – тем более, ничего не обещали, они лишь любезно выслушивали англичанина, выражали сожаление, и – не более.

«Своих проблем хватает: шведы ерепенятся, турки, хоть и не воюем, а никак не успокоятся, опять же крымские татары… Не до вас, милорд!..» – получал англичанин повсюду однообразные ответы. Россия не хотела воевать.

В Лондоне заволновались, Ганнинг был срочно отозван. Новый посол Джеймс Гаррис был молод, полон сил и желания утереть нос старой посольской гвардии. Новый посол стал добиваться аудиенции с российской самодержицей. Однако вскоре он убедился: получить сие было совсем не просто, способствовать в этом могли лишь несколько человек из окружения императрицы: действующий на тот момент фаворит, граф Панин, статс-секретарь императрицы Безбородко, братья Орловы, реже – случай и, конечно, светлейший князь Потёмкин.

Прошло около трёх лет как Потёмкин стал фаворитом. Должности, почести, деньги, награды… и, конечно, а куда без оного: зависть, наветы, сплетни. Но пропустим всё это: во все времена за каждым мало-мальски публичным человеком на многие вёрсты развивается шлейф домыслов, слухов и откровенного вранья, и как бы человек ни пытался оправдаться, новые небылицы тут же появлялись ещё в большем количестве. Так и с нашим героем – Потемкиным. Оброс он сплетнями с головы до ног, описывать – скучно, неинтересно. Напомним лишь, что по случаю празднования годовщины Кючук-Кайнарджийского мирного договора в 1775 году, на зависть многим, Потёмкин был возведён в графское достоинство. Затем Екатерина лично вручила ему свой портрет усыпанный бриллиантами с правом ношения на Андреевской ленте, золотую шпагу с алмазами. Грудь Потёмкина украсили отечественные ордена. Европейцы тоже внесли свою лепту: польский король препроводил ему орден Белого орла и Святого Станислава, прусский возложил на него ленту Чёрного орла, датский – орден Слона, шведский король – орден Серафима с цепью. И только король Георг III, государь «гордого Альбиона», до сих пор не соблаговолил снабдить Потёмкина орденом Подвязки. А ведь посол Ганнинг рекомендовал своему сюзерену не шибко кочевряжиться – наградить любимца русской императрицы, в казне, поди, не убудет! Король не послушал. Екатерина была этим фактом весьма, весьма недовольна…

Другое дело австрийский император Иосиф. Пусть тоже не сразу (мать его была против), но, по настоянию Екатерины, он в 1776 году подписал рескрипт о присвоении Потёмкину княжеского Римской империи достоинства, с титулом светлости. К титулу Потёмкина стали добавлять: «светлейший…».

Когда по торжественным случаям Григорий Александрович цеплял на раззолочённый камзол все свои награды, то разглядывая себя в зеркале сильно огорчался, и было от чего: места на груди становилось всё меньше и меньше. И граф, словно мальчишка, кривлялся перед зеркалом, принимая то торжественные, то комичные позы. А то, закрыв глаза и представив себя распорядителем императорского бала, он, в окружении сельчан, помнивших его сопливым мальчишкой, мысленно входил в свой отчий дом в селе Чижово и зычным голосом (чем страшно пугал собственных слуг), громко и с большим достоинством провозглашал: – Его светлость, генерал-аншеф, светлейший князь Григорий Александрович Потёмкин, господа!

С чердака гремели фанфары, сельчане орали здравицы в честь именитого односельчанина, и он, положив руку на эфес шпаги, в орденах во всю грудь, важно входил в родимые сени. Конечно, как всегда, бился при этом башкой о косяк двери, парик слетал, шпага цыплялась… Григорий открывал глаза и довольный ржал до слёз… Дурачился, одним словом.

А милости продолжали сыпаться на молодого баловня судьбы. В качестве новороссийского генерал-губернатора государыня разрешила ему иметь собственный штат наравне со штабом малороссийского генерал-губернатора Румянцева: Пётр Александрович обиделся…

Влияние фаворита на государственные дела достигло своего апогея. В руках тридцативосьмилетнего любимца сосредоточилась большая власть. Это вызывало единодушный протест у многих, а у Паниных и Орловых – в первую очередь: они почти открыто потребовали от Екатерины удаления Потёмкина.

И момент такой действительно настал. Время ведь не только лечит, бывает, что слишком долгое и тесное общение портит отношения. Так и случилось…

Интимные отношения Потёмкина с Екатериной за два года совершенно разладились. Да и чего скрывать, устал он совершать каждодневные изнурительные подвиги в её постели, «бездонная чувствительность» которой никак не унималась. И вот уже и без требований вельмож между императрицей и её Гришенькой назрел разрыв сердечных отношений. Все еще любя и очень страдая, они расстались. Мария Перекусихина как-то под вечер принесла Потёмкину полную любви и огорчения цидулю от Екатерины.

Письмо больно резануло по сердцу Григория. Читая его, он тяжело вздыхал.

Однако печального вида вокруг себя князь нигде не показывал, был в работе, а на досуге утешался новым любовным увлечением. Роман с фрейлиной государыни и тоже Екатериной Алексеевной по фамилии Воронцова, сглаживал щемящее чувство потери.

Теперь у государыни был новый фаворит – полковник Завадовский. И хотя Потёмкин сам устроил сие знакомство, всё равно факт разрыва, пусть и обоюдно желанного, он переживал болезненно, горечь утраты в душе осталась. Над вице-президентом военной коллегии и губернатором Новороссии Потёмкиным нависли грозовые тучи. Не дожидаясь пока ему укажут на дверь, отставной фаворит сам покинул дворец. Он уехал на инспекцию войск и крепостей Петербургской и Новгородской губерний из которых, по общему мнению придворных, не должен был вернуться.

По столице тут же поползли разные слухи: «Не вернётся в столицу Потёмкин, звезда князя закатилась. Снимут его со всех постов, а уж с должности вице-президента военной коллегии непременно, пусть катится в свою Новороссию. Не зря же граф Никита Панин князя Репнина в столицу вызвал, дабы под рукой был на случай отставки бывшего фаворита…», – судачили на балах, и на ухо на ухо друг другу всяческие небылицы про бывшего фаворита нашёптывали. Однако должное уму Потёмкина отдавали все: новый фаворит императрицы, судя по первым его шагам, вряд ли сможет занять достойное место на политической арене, какую до него имел его предшественник. Внимание сановной публики вновь обратилось в сторону братьев Орловых. И братья Панины, ожидая полной отставки князя, тоже облегчённо вздохнули: свой план возвести на престол законного преемника короны сына Екатерины Павла, они не оставили.

Однако Екатерина понимала, что ей нельзя оставаться один на один с оппозицией: нужен преданный лично ей защитник. Она вернула Потёмкина в столицу, его отставки с постов не последовало, и мало того, государыня по-царски одарила: отдала князю мызу111 Осиновая Роща. И слухи-то попритихли…

В отношении своего бывшего протеже Завадовского, который из зависти всячески стал пакостить ему, хитрый Потёмкин принял достойные меры. На одном из праздников, устроенном им в подаренной усадьбе где присутствовала и Екатерина, он будто бы случайно свёл её со своим флигель-адъютантом – сербом, красавцем Семёном Зоричем.

Среди почти девственных лесов, озёр, заросших камышом и кишащих рыбой, раздольных полей и суровых своей серой дикостью невысоких скал, сердце любвеобильной Екатерины дрогнуло в очередной раз. План сработал, императрица увлеклась: роман с Зоричем сладился. Завадовский был отставлен и отправлен в деревню, которую когда-то выхлопотал для него нелюбимый им Потёмкин.

Слухи и сплетни об отставке влиятельного князя окончательно угасли. Двор разочарованно затих. Зато сын Екатерины Павел и раньше не любивший Потёмкина, предполагая, что тот повинен в смерти его отца, теперь стал светлейшего князя ненавидеть.

Тут надо вспомнить ещё об одном нашем герое – Шахин-Гирее. Мы помним, что до 1775 года он был калгою в Крымском ханстве, посещал в этом ранге Петербург, понравился императрице. Однако в связи с избранием нового хана, должность свою Шахин-Гирей потерял. Был, как говорится, не у дел.

Крым не давал России покоя. Не получалось у татар жить самостоятельно: распри беев, волнения улусов, к тому же пункты Кайнарджийского договора не выполнялись в должном объёме… По настоянию приближённых государыня решила поправить положение дел на юге. Она приняла решение поставить Шахин-Гирея для начала ханом Ногайской орды, а затем возвести его на крымский престол. Для осуществления этих планов Екатерина в марте 1776 года отправила рескрипт в адрес командующего южными войсками генерал-аншефа Румянцева, в котором предписывала ему вместе с губернатором Новороссии Потёмкиным придвинуть тридцатитысячное войско к границам Крыма и отдельный корпус расположить у Кубанских границ. И всё сладилось! Русские войска и авторитет Шахин-Гирея у ногайских народов своё дело сделали: ногайцы выбрали Шахин-Гирея своим ханом. Первая часть задуманного Екатериной свершилась.