Светлейший

– Читала я её, помню! Эк выдумали! Сию, как изволили, князь, высказаться, «бородавку», Крым, присоединить к России! Поди, много ранее и до вас сие предлагали не единожды. Когда Иван-то Грозный Казань-то взял, ему тож советовали и Крым прибрать. Да не стал Грозный сие делать. Так ведь, Александр Андреевич?

Статс-секретарь почтительно кивнул.

– А почему?.. Чай, подумали, господа, как этакую махину – Крым, татар всех на себя взвалить?.. Хватит ли сил у нас? Мы ж только-только апосля войны с турками и антихристом Пугачёвым отстраиваться стали. Хоть и слабеют османы, да полуостров сей сделать российским без войны с нами не позволят. Европа тож молчать не станет… Такой крик поднимут!.. Опять воевать?!.. Должны вы, господа, знать: войну начать легко, да закончить трудно. Финалы битв могут быть опаснее их начала. Не приобресть, а потерять и приобретённое можно, – наставительно произнесла императрица и тут же добавила:

– Вот и Грозный такое же суждение, поди, имел. Крым присоединить?!.. Не пришло сие время, господа, я разумею. Пусть татары живут самостоятельно, в мире и согласии с нами. Глядишь, успокоятся, так и нам хорошо будет, а нет, – Екатерина на секунду задумалась, – там видно будет. Шахин этот, хоть и горяч, но впечатление умного хана производит. Ты разберись светлейший с Крымом! Немедля дай команду подавить сей бунт, этого Гирея на престоле восстановить непременно надобно. В знак согласия Потёмкин кивнул головой.

Екатерина обвела взглядом своих помощников:

– Сменим тему, господа! Об Англии посудачим. Вот, Александр Андреевич, докладывал ты мне о новом английском посланнике, что ждёт моей аудиенции. Что, засуетились англичане? Не хотят терять свои колонии в Америке? Французы им в спину дышат?!.. Не могут справиться без нашей помощи?!.. Всем стала нужна Россия! – Екатерина усмехнулась.

– Желание Великобритании понятно. Король Георг хочет, чтобы мы послали свой флот с войсками на американский континент…

– И влезем в войну… Оно нам нужно, ваше величество? – вставил Потёмкин. – Бунт в Крыму… Не до англосаксов! Пусть сами со своими колониями разбираются.

– Согласна, князь! Да и чего ради помогать им? В обмен на пока неопределённые блага, что король английский в своём письме мне не скупится обещать?!.. Выгоды от военного участия в чужих распрях для государства нашего пока не вижу. Чистосердечное мое поведение со всеми державами не дозволяет мне ни с какою воюющей стороной союз иметь. Войны нам ни к чему! И правильно говоришь, князь, с Крымом разобраться надобно.

– А скажите, ваше величество, – неожиданно подал голос Панин, – а вы на месте английского короля дали бы независимость своей колонии, коль такая имелась бы?..

– Нет конечно! Крымское ханство – не пример ли? Поди, и не колония наша, да сколько мы денег потратили и крови пролили за их самостоятельность. И что?.. опять туркам отдать?.. Нет уж, извините! Пусть татары самостоятельно живут. Не было у России колоний и, надеюсь, не будет. Своей землицы в достатке, – с раздражением ответила императрица. – Однако странный у вас, Никита Иванович, вопрос, весьма странный. А вот вы докладывали мне о новом английском после, запамятовала, как звать его. Так ответьте лучше, что он за человек? Поди, с ним не раз встречались? С прежним-то послом Ганнингом мы ладили, особо и не ссорились. Так ведь?

– Так, ваше величество, – Панин на минуту замешкался, обдумывая ответ. – Что могу сказать?!.. Кличат его Джеймсом Гаррисом, он питомец Оксфорда. Этот Гаррис – посол молодой, карьеру свою блестяще делает, настырный. В двадцать три года был секретарём посольства в Мадриде, затем – в Пруссии посланником, теперича у нас. Вот он по молодости копытом-то и бьёт. И понять его можно: договор с нами подписать ему не терпиться. Истинно говорите, ваше величество, англичане хотят с нашей помощью бунтовщиков в Америке утихомирить. Чай, опыт оный мы хороший имеем: Пугачёв, будь он неладен, да с турками руку набили. При беседах с послом я вид рассеянный делал, мол, неинтересно мне, устал, давай, намекал ему, погодим. А его время торопит, шутка ли, целый континент из-под носа уходит… Вот Гаррис и добивается встречи с вами. Так ведь, Александр Андреевич?

– Истину говорит Никита Иванович! И денег мне этот милорд сулил за аудиенцию с вами, ваше величество. Видать торопит его сэр Норт132, шибко торопит, коль по обещанной мне сумме судить. А она немаленькая, скажу я вам, – статс-секретарь хитро улыбнулся и развёл руки в стороны. – Уважают Россию, коль помощи просят. Видать, совсем не справляются виги с американцами.

– Вот и я говорю, не хочется им терять лакомый кусок-то, – пробурчал Панин.

Потёмкин не поддержал разговор. Слишком тесные контакты с Англией в его планы пока не входили. Все его мысли были о Крыме. Вопрос Екатерины прервал его размышления.

– Что думаешь, светлейший? Как будем поступать с англичанами?

– Правы вы, ваше величество! Любят англосаксы чужими руками воевать. А нам воздержаться надо. Никак не можно втянуть Россию в эти игрища! А договор с англичанами, думаю, подписывать надо попозже и, конечно, без морских экспедиций. С Крымом порешаем, а там видно будет. На юге, на юге нашу политику строить надобно.

Панин, сторонник Пруссии и расширения европейской политики, при этих словах губернатора Новороссии недовольно покачал головой и уже было хотел возразить, но Потёмкин резко произнёс: – А тот, кто этого не видит и не хочет, тот слеп и горе тому! Никита Иванович недовольно фыркнул.

Екатерина ухмыльнулась, но смолчала. Ей всегда было интересно послушать спор своих ближайших помощников: она, как правило, не вмешивалась, терпеливо ожидая окончания споров. Однако сегодня вельможи в перепалку не вступали, осторожничали, ожидая, чью сторону примет государыня.

– Что ж, с Англией вопрос ясен, не будем ввязываться в распри меж королями, сами пущай разбираются, – поставила точку в этом вопросе Екатерина.

Она встала. Тут же поднялся секретарь, следом, не спеша, – Панин. Потёмкин продолжал сидеть. Торопливо тыча пером в чернила, он неожиданно стал что-то дописывать на ранее приготовленном для государыни донесении: крупные неряшливые буквы криво ложились в неровные строчки.

– Григорий Александрович, чай, дама стоит, не поленись, любезный, уважение проявить, – насмешливо произнесла Екатерина.

Продолжая писать и нисколько не смущаясь, Потемкин пробурчал: – Один момент, ваше величество, заканчиваю.

Через минуту он встал и с довольным видом протянул Екатерине исписанные листы со своими добавлениями.

– Не утихнут татары, ваше величество! Меры принимать надобно. Вот некоторые добавки в моё суждение по части Крыма. Кой-какие действа по Крыму думаю я уже загодя совершить. Команду дам флот Азовский готовить на передислокацию в Ахтияр, укрепления по берегам будем готовить… С послом нашим в Константинополе Булгаковым спишусь, пусть Яков Иванович исподволь турок готовит к нашим акциям с крымцами.

Екатерина не ответила, она с трудом читала неряшливый текст Потёмкина.

– Опять Крым присоединить требуешь?!.. Императрица вздохнула, но обсуждать сие предложение не стала.

– Когда ж ты, князь, писать-то станешь понятливо? – с укором проворчала она. Затем опять вздохнула: – Возьми сей документ Александр Андреевич, оформи должным образом, потом подумаю что с ним делать, коль потреба в нём будет.

А вот твой, Григорий Александрович, план преобразования Новороссийских земель, весьма и весьма грамотный по форме и грандиозный по содержанию, я одобрила. Хвалю!

Потёмкин кивнул государыне и опять о своём:

– Наплодили Гиреи преемников себе на голову, ваше величество, вот и не могут наследники успокоиться, каждый хочет поцарствовать! Нет чтоб о государстве своём подумать да жить с нами в мире. Отсюда и бесчинства и преступления супротив христиан в Крыму… А коль на зло ихнее не отвечать, сам становишься преступником перед людьми, раз пресечь сие не можешь. Доколе, ваше величество, терпеть сие неразумное поведение татар можно?

Екатерина не ответила. В глубине души она понимала, что мирный договор с татарами буксует и вряд ли он будет соблюдаться ими далее. Кючук-Кайнарджийский договор с турками тоже ненадёжен…

– А сказать, так и вправду, князь, повторюсь: устала я от этих татар крымских, не живется им мирно… Да уж слово держать надобно, коль договор о дружбе с ними подписали, – явно недовольно произнесла она. – Проблемы у Шахин-Гирея, разумею я, в недостатке чутья, умения подготовить общество к восприятию своих весьма нужных начал; недостаёт ему народной симпатии, я бы сказала. Отсюда и недовольства частые: кажин горлопан в смятение татар приводит. Куда это годится?

Екатерина взглянула на часы, стоящие на секретере. – Что ж, пора, господа, – время! Люди ждут!

Она насмешливо посмотрела на Потёмкина: ордена на его груди продолжали висеть криво. – Светлейший князь, – обратилась она к нему, – ты ужо приведи себя в порядок, чай к людям выходим.

В её голосе не было и тени недовольства, была привычная для императрицы материнская, отеческая забота о своём помощнике, некогда близком ей человеке. Присутствующие уловили в её интонации нотки грусти, и понимающе переглянулись.

Статные слуги в ливреях голубого цвета, с посеребренными галунами и аксельбантами, с каменными, неподвижными лицами молча стояли по бокам высоких резных дверей приёмного зала, где загодя собрались гости.

В зале стоял лёгкий приглушённый шум. В ожидании государыни по начищенному до блеска паркету медленно расхаживали десятка три, а может быть и более, придворных вельмож и иностранных дипломатов. Они разбились на группки по три-четыре человека и тихо, вполголоса, обсуждали свои текущие дела, дворцовые сплетни и, конечно, события в Америке и Крыму. Многие бросали нетерпеливые взгляды на двери и слуг-истуканов.

В числе гостей был и новый британский посол Джеймс Гаррис. Он оказался в компании двух немолодых русских сановников. Одеты они были в одинакового покроя коричневые кафтаны, шитые из добротного английского сукна, оба в дорогих французских париках, оба в белых чулках и кожаных башмаках и, конечно, с орденами на груди. Их лица излучали полное довольствие жизнью, от них пахло деревенским духом: молоком и только что скошенным сеном. Посол брезгливо морщился, но не отворачивался, дабы не показаться неучтивым. Он снисходительно разглядывал собеседников. Ему показалось, что они близкие родственники, хотя существенно отличались друг от друга ростом. Гаррису эти русские сановники напомнили английских эсквайеров133.

Посол был не в настроении. Он хмуро посматривал по сторонам и рассеянно выслушивал нудные стенания вельмож. Тот, что повыше ростом, сетовал по поводу возможного неурожая в своих имениях из-за непрекращающихся весенних дождей, другой – на непослушания крепостных мужиков.

– Как погулял по Росеюшке вор-бандит Пугач, так мужик и про Бога стал меньше вспоминать. Чуть-чуть его прижмёшь – зубы скалит.

– А ты по сусалам его, по сусалам, да чтоб кровушка потекла. Ишь, свободу почувствовали антихристы, напрочь стыд потеряли!

– Не помогает. Чуть что, бегут на вольную в Новороссию. Обратно ужо никоими силами их не возвертаешь. С Потёмкиным связываться – себе дороже. Как жить-то?.. – вельможи одновременно тяжело вздохнули.

Надо сказать, обилие дождей, как и вся российская погода, английского посла, представителя Туманного Альбион, дождливого и пасмурного, интересовала мало – привык к подобному на родине, а уж непокорность русских мужиков англичанина не интересовала и вовсе. Но Гарриса неприятно удивил совет одного из вельмож: «По сусалам его, да чтоб кровушка потекла…» Такая кровожадность никак не соответствовала простецкой, добродушной внешности сановников. «Вот и пойми этих русских…» – подумал посол. Из вежливости он старался поддерживать с ними беседу, но как и многие, в ожидании императрицы тоже нетерпеливо поглядывал на двери, надеясь хотя бы на короткую беседу с ней.

Один из вельмож достал из кармашка своего кафтана вошедший в моду, а особенно во Франции, увесистый брегет134.

Гаррис, с презрением относящийся ко всему, что любят французы, недовольно фыркнул и демонстративно достал свои часы – серебряные, с чудесным боем (естественно, английского производства). Повертел их в руках, давая возможность этим нудным русским рассмотреть истинно английскую вещь, затем нажал на кнопку, крышка открылась, раздался мелодичный звон. Однако огорчённые возможными убытками собеседники не обратили внимания на чудеса английской механики. Гаррис с досадой захлопнул крышку и, пробурчав извинения, отошёл в сторону.

В одиночестве он остановился возле окна и с показным равнодушием стал разглядывать накрытую плотным слоем серых облаков набережную Невы. Странно, но именно эти облака, так похожие на хмурое британское небо, его успокоили. Он повернулся к залу и вымученно улыбнулся, просто так, в пространство. Однако сие действо привлекло к нему внимание публики.

Мнительному Гаррису показалось, что из группы, где в компании вице-канцлера Остермана находился заклятый враг Англии французский посол маркиз де Жюннье, в его адрес раздался язвительный смешок. Мало того, Гаррису почудилось что смеялся даже не сам посол, а его племянник, секретарь посольства де Корберон. «Какая наглость!..» – возмутился в душе английский аристократ и от злости едва не топнул ногой. Взглянув в сторону французов, Гаррис встретился взглядом с испанским послом, и, как ему опять показалось, тот смотрел на него, посла Великой Британии, с усмешкой.

– Это уже слишком… – зло пробурчал английский посол, однако на его лице расплылась улыбка, и он мило раскланился с испанцем. Дабы скрыть своё недовольство, Гаррис отвернулся.

Последнее время Испания, как и другие страны Европы, весьма нуждалась в России. И это было хорошо!.. Все пользовались услугами английской палаты, учреждённой в русской столице, а теперь… Подлые испанцы тоже учредили в Петербурге своё торговое представительство. Древесина, пенька, парусина в больших количествах на испанских кораблях отправлялась в далёкую страну, но уже без посредничества англичан. Английские купцы и казна теряли большие деньги. «Понятно теперь почему раздаются смешки в мой адрес», – решил Гаррис.

Память услужливо напомнила ему сведения об отношениях его страны и Московии ещё сто лет назад, во времена Ивана Грозного. Уже тогда торговля между этими странами процветала. Русский царь хотел даже посвататься к Елизавете, да что-то не получилось… После смерти Грозного у англичан была возможность занять русский престол, и опять сие действо не случилось.

– Упустили время… Сейчас бы не немка на русском престоле восседала, а предки английского короля Якова. И я бы не стоял в роли просителя, а уж тем более, не был бы объектом насмешек, – беззвучно бормотал посол и совсем неожиданно и неизвестно для кого прошептал:

– Неблагодарные!..

Гаррис шумно вздохнул. «А теперь что? Сражаемся на три фронта: с повстанцами, с той же проклятой Францией, да ещё и Испания подключилась…» – размышлял про себя Гаррис и от возмущения сжал кулаки.

Однако внешне неудовольствия посол не показывал. Сделав вид, что не слышал колкости в свой адрес, он стал расхаживать по залу и вежливо раскланиваться с присутствующими. Время тянулось медленно.

Чтобы развлечь себя, Джеймс достал часы, открыл крышку, послушал звон, закрыл и вдруг, словно ребёнок, подбросил часы вверх.

– Сэр Гаррис, – окликнул в это время его кто-то из вельмож.

Джеймс машинально повернулся на голос, и часы с грохотом упали на паркет.

Шум в зале мгновенно стих. Все повернулись на звук.

Гаррис среагировал мгновенно. Он не бросился поспешно поднимать часы с пола. Наоборот, загадочно улыбаясь, он обвёл взглядом зал, затем развёл в стороны руки и пафосно произнёс:

– Проверим, господа, что крепче: английский механизм в серебре аль дерево – русский паркет? И не спеша поднял часы. Повертев их в руках и не обнаружив на корпусе повреждений, приложил часы к уху.

– Всё в порядке, господа! Английское качество… Что вы хотите?.. – гордо произнёс посол. – Растяпа! – отругал он себя.

– Вы что-то хотели, сударь? – обратился Гаррис к сановнику, так не вовремя окликнувшему его. Однако вельможа лишь виновато развёл руками.

Через короткое время интидент с проверкой качества часов был забыт. Гаррис опять остался в одиночестве. А время, как назло, словно остановилось, присутствующие утомились, и шум в зале местами стал затихать, и только из группы, в которой находился французский посол, продолжала доноситься приглушённая французская речь.

Но вот часы в приёмной зале стали бить полдень; мелодичный звон разнёсся по всему этажу дворца: одни за другими дворцовые часы отбивали полуденное время.

С последним ударом часов двери в покои императрицы распахнулись. Оттуда вышел дежурный офицер и громко произнёс:

– Её императорское величество Екатерина Вторая!

Шум мгновенно стих, все склонились в низком поклоне. Гордо держа голову, в ослепительно белом наряде с голубой лентой поперёк груди и с бриллиантовой брошью, слегка поблескивающей даже при пасмурном дневном свете, вошла государыня. За её спиной возвышалась фигура светлейшего князя Потёмкина, чуть далее от него выглядывали тощий Безбородко и тучный Панин. Гаррис с любопытством стал разглядывать именитую тройку, пожалуй, на сегодня самую влиятельную в России.

При появлении государыни и её свиты по залу зашелестел почтительный шёпот.

Потёмкин выделялся на фоне остальных: при дорогой шпаге, высокий, с чёрной повязкой на глазе, в кафтане из дорогого английского сукна, увешанном орденами, в ослепительно белой рубашке, в модных киолотах135, в чулках, в кожаных башмаках, с красиво подвязанными волосаами на голове, князь выглядел озабоченным, но фантастически привлекательным.

«Не зря этот красавец в фаворитах у императрицы хаживал, – оценил внешний вид Григория Потёмкина английский посол. – Чего не скажешь о статс-секретаре: росту среднего, в обычном недорогом парике с растрепавшимися буклями, в повседневном, не совсем новом мундире с чернильными пятнами на обшлагах, с мешками под глазами, видимо, от усталости или бессонной ночи. Говорят Екатерина всецело ему доверяет. – Редкое качество для венценосных особ. Безбородко – сын малороссийского генерального писаря, – вспоминая информацию, предоставленную ему его секретарём Когеном, продолжал оценивать ближайшего помощника императрицы Гаррис. – Как и его отец, Безбородко обладал прекрасным почерком, хорошей памятью, умел, со слов многих сановников, держать язык за зубами. Служил ранее вместе с Потёмкиным у генерал-аншефа Румянцева, отличился в боях с турками при Ларге и Кагуле, и как-то Румянцев на просьбу императрицы, рекомендовал ей этого усердного, умного и храброго офицера. На этого деятеля стоит обратить внимание, но он пока только секретарь… Ну, Панин есть Панин! С ним не сговорился, да это и к лучшему: вес свой в глазах государыни, со слов коллег, старик стал терять. Значит, остаётся только Потёмкин!» – решил посол. – Опять он!

Гаррис перевёл взгляд на Екатерину. К своему удивлению, того не ожидая, он поддался её обаянию. И теперь, не стесняясь, пристально разглядывал русскую самодержицу: «Какая стать, какой взгляд, и нет в нём ни доли надменности, превосходства над другими, и при этом она – королева, полная величия и достоинства».

Гаррис неожиданно для себя стал испытывать перед этой самой могущественной женщиной Европы некое благоговение. Джеймс непроизвольно сравнил русскую императрицу со своим государем. Сравнение было не в пользу короля. Посол огорчился.

Сделав несколько шагов, Екатерина остановилась. Она любезно поздоровалась со всеми и с милой улыбкой, громко, дабы слышали все, обратилась к Потёмкину.

– Думаю, светлейший князь, мы обо всём договорились. Устали мы от татар крымских, но коль обещали держать в Крыму покой и порядок, команду дайте ввести туда войска наши. Князь Прозоровский большой опыт в оном имеет. Хан Шахин-Гирей Диваном крымским выбран, он и должен на троне быть.

Сказала громко, даже с некоторыми грозными нотками в голосе. Екатерина знала, что её слова, интонацию, жесты и прочие нюансы послы обязательно запомнят и уже завтра сказанное ею помчится в Европу. Желая убедиться, что её услышали все, Екатерина внимательно оглядела зал. Затем царственно подала Потёмкину руку для поцелуя. – До свидания, князь. Больше не задерживаю вас, с Богом!

Поцеловав руку, Потёмкин направился к выходу. Кивнув несколько раз на дежурные по необходимости раболепные приветствия присутствующих, Потёмкин покинул зал. Слуги закрыли за ним двери.

Императрица стала по очереди беседовать с подданными. Решив, что очередь до него дойдёт не скоро, Гаррис, стараясь не привлекать к себе внимания, поспешил за князем.

Потёмкин уже спускался по парадной лестнице: гулкий звук его шагов усиливался тишиной почти пустого в это время дворца.

Слуги провожали иностранца безучастным взглядом.

На нижнем этаже Гаррис настиг светлейшего и, запыхавшись, церемонно поздоровался с ним. Потёмкин остановился, ответил на высокопарное приветствие и удивлённо посмотрел на англичанина.

Собрав всю свою смелость и понимая, что он явно нарушает дипломатический этикет, Джеймс Гаррис произнёс:

– Простите, ваше сиятельство! Только тревожные события в моей стране прощают мне подобную дерзость обратиться к вам лично. Ваша страна вызывает у меня восхищение, она стала играть главенствующую роль в европейской политике. И кто, как не вы этому способствуете.

Потёмкин не ответил, он продолжал с тем же удивлением разглядывать посла. Гаррис не смутился. Он увидел слабую искорку заинтересованности в единственном глазе светлейшего. «Грубая лесть, конечно, а кого она оставит равнодушным?» – мелькнула у него мысль.

– Ваша проницательность и безграничное трудолюбие на благо России, – торопливо продолжил Гаррис, – заставляют думать меня и, смею вас заверить моё правительство, что вы и должны возглавить сию международную политику своей страны. Мы вместе…

Слова посла покоробили князя.

– Это что, предложение или констатация, милорд? Не слишком ли грубая лесть с вашей стороны? – бесцеремонно и довольно грубо перебил Гарриса Потёмкин. – Внешней политикой у нас ведает граф Панин, и вы не хуже меня об этом осведомлены. И, насколько мне известно, вы с ним не раз встречались.

Он сделал красноречивую паузу. Уставившись своим единственным глазом на посла, светлейший изобразил на лице ехидное ожидание, молчаливо требуя объяснений. На этот раз Гаррис смутился. Возникла пауза. «Приём не сработал! Это конец!» – обречённо подумал Джеймс.

Однако острый ум Потёмкина уже проигрывал варианты использования неожиданно возникшей ситуации. О том, что нужно было англичанам Григорий Александрович знал, решение государыней было только что принято, но англичанин пока того не ведает… Однако…

«Этого прирождённого вига можно использовать в пику западным державам, да и Панину тоже. Посла надо приручить к себе. Много пользы может принести сие», – решил Потёмкин.

– Милорд, – вдруг прервал паузу князь, – вы, наверное, думаете, что ваша борьба с Францией и Испанией по поводу колоний в Америке занимает Россию больше, чем наш конфликт с Турцией и события в Крыму? Ошибаетесь, смею вас заверить, милорд, ошибаетесь.

Насмешливый тон, с каким Потёмкин произнёс эти слова, совсем не понравился Гаррису. Английский аристократ окончательно сник. Теперь он точно не знал, как можно подружиться с Потёмкиным, умным и проницательным, хоть и «безродным», коим и продолжал его считать.

И вдруг, к радости посла, князь взял растерявшегося англичанина под руку и с улыбкой произнёс: – А впрочем, разговор сей, милорд, продолжим в более удобное время. На днях, коль не будете возражать, я приглашу вас к себе, сэр. Мы сможем подробно обсудить проблемы у вас возникшие. До встречи, милорд, – светлейший, плутовато, по-мальчишески улыбнувшись, покинул опешившего посла.

Из широких дворцовых окон посол увидел, как шестерка сытых красивых коней выкатила карету светлейшего князя на чистые брусчатые камни мостовой.

Англичанин глубоко и облегчённо вздохнул. Он поспешил возвратиться в залу и был весьма доволен собой.

Рядом с лестницей, в самом углу парадных апартаментов, у большой напольной китайской вазы Гаррис увидел недавних собеседников в коричневых камзолах. Видимо, они уже покинули приёмную залу, и теперь оба довольно громко о чём-то между собой спорили.

– Ты, Иннокентий, повыше бери, повыше. С твоим-то малым ростом и яйцо не разобьется, не то что часы. Бросай давай!

Коротышка бросил на пол свой брегет – раздался знакомый звук. Гаррис на миг остановился.

«Джентльмены проверяют крепость своих часов», – решил Гаррис, и ухмыльнулся. – Ох уж эти русские… Всё-то им надо проверить, пощупать, самим наделать ошибок… Что за нация?!.. – пробормотал он уже вслух.

Встав в общую шеренгу вельмож, Гаррис мысленно обдумывал неожиданное предложение светлейшего князя.