Светлейший

Встреча в Петровской крепости

И так, прошло ещё два года. Шахин-Гирей продолжал править в Крыму. И чем дальше шёл хан в своём реформаторстве, тем больше и больше он разрывал связи с прошлым своей родины. И в конце 1780 года недовольство населения опять переросло в открытое неповиновение. Под руководством турецких эмиссаров взбунтовались Ногайские орды на Кубани, которые ранее поддерживали своего хана. Вскоре за ногайцами мятеж подняли и крымчаки. Крымские татары отказались повиноваться Шахин-Гирею, они решили избрать себе нового хана.

Опасаясь усиления беспорядков, в июле 1781 года крымские мурзы отправили делегацию в Санкт-Петербург с многочисленными жалобами на жестокость, притеснения и несправедливость со стороны Шахина. Они хотели получить согласие царицы на избрание нового хана. Узнав о делегации, Потёмкин приказал вернуть её обратно и объявить всем, что Россия не признаёт другой власти и иного начальства, кроме верховного правления законного государя Шахин-Гирея. Недовольство татар нарастало.

Претензии к Шахин-Гирею вызывали и другие его поступки.

Молодому хану были не чужды одновременно и азиатская пышность, и европейская роскошь. Насмотревшись в Европе и в столице русской царицы на дворцы и внутреннее убранства, Шахин начал строить театры, выписывать из России и Европы дорогие предметы искусства, приглашать модных художников из Италии. Хан стал носить специального покроя одежду с элементами европейской моды, ездить в шикарной карете… К ужасу правоверных мусульман он стал держать не более трёх жён и брить бороду, а также обзавёлся лакеями и слугами из иностранцев.

Такие вкусы шокировали мусульман. Среди татар распространялись слухи, что хан Шахин «на кровати спит, на стул садится и молитв Аллаху должных по закону не делает. Продался хан неверным!». Дошло дело до того, что Шахин-Гирей позволил изобразить себя масляными красками на полотне, что привело в негодование правоверных, так как это было запрещено Кораном.

И крымцы решили избавиться от своего хана вооружённым путём. Они позвали на престол находившегося на Кубани брата Шахина сераскера Едичкульской орды шестидесятилетнего Бахадыр-Гирея, который вместе с другим братом Арслан-Гиреем имел общую неприязнь к хану и оба они были настроены на возврат Крыма под протекторат Турции.

Непосредственно мятеж в Крыму возглавил ещё один брат неугодного хана, Халим-Гирей, который собрал многотысячное ополчение и начал военные действия против своего младшего брата. Шахин-Гирей направил против восставших свою гвардию и войска, но они его предали, перешли на сторону мятежников.

Шахин-Гирей вместе со своим советником Веселицким и правительством вынужден был бежать в Кафу, но там уже было небезопасно. На одном из российских судов хан с приближёнными переправился в Керчь.

По указанию из Петербурга комендант Керчи и Еникале136 устроил Шахин-Гирею и его свите пышную встречу с пушечной пальбой и строевыми представлениями. Хан был растроган, терзаемые неизвестностью его приближённые воспряли духом и снова с надеждой стали смотреть на своего свергнутого повелителя.

Тем временем мятежники захватили Бахчисарай, их отряды стали в открытую нападать уже на русские гарнизоны, жестоко расправляться с оставшимися на полуострове христианами.

Тем временем из Кубани в Крым переправился Бахадыр-Гирей. Вскоре он был провозглашён крымским ханом, калгой стал другой брат – Арслан-Гирей.

В августе 1782 года Потёмкин наконец-то получает от государыни долгожданный рескрипт, в котором она пишет: «Независимость татар ненадёжна, устала я от них! Велю войска наши безотлагательно ввести в Крым, подавить мятеж, вернуть власть Шахин-Гирею как законному правителю. Друг, мой! Честна я пред Богом и пред народом крымским, не хотела того, да пришло время помышлять о присоединении сего полуострова, как ты и хотел. Думаю, встретиться потребно тебе, светлейший князь, с ханом Шахином лично».

Находясь в Керчи, Шахин-Гирей понял, что ситуация окончательно вышла из- под его контроля. Он был удручён, подавлен. В своих ожиданиях хан разочаровался и охотно слушал, прибывшего в Керчь, родственника Потёмкина Самойлова, который красноречиво убеждал хана в невозможности более править таким вероломным народом, как крымские татары. Мягко, как бы невзначай, он намекал хану, что есть страна, где тот может быть счастливым, и страна эта – Персия. И всё, мол, возможно: Россия поможет ему сесть на персидский престол, коль Шахин-Гирей откажется от крымского и попросит матушку-государыню Екатерину принять Крым под свой скипетр.

Шахин слушал и понимал, что сие есть горькая правда. В нём крепло решение начать всё сначала, но… на новом месте. Письмо Екатерины, неожиданно полученное им, утвердило его в своих размышлениях.

Исполняя повеление государыни, Григорий Потёмкин приказал морем переправить Шахин-Гирея в Петровскую крепость. Одновременно, совсем не сомневаясь в результатах встречи с опальным ханом, светлейший князь дал указание командующему Азовской флотилией вице-адмиралу Фёдоту Клокачёву к весне 1783 года подготовить флотилию к переводу в Ахтиярскую гавань.

Сборы Шахин-Гирея затянулись. Наконец в начале сентября 1782 года на корвете «Хотин» Шахин-Гирей со своим правительством отбыл из Керчи, направляясь в сторону северных берегов Азовского моря, где находилась Петровская крепость.

Следом за ханом на судне «Таганрог» туда же отправился крымский посол-министр Пётр Веселицкий. Через неделю корабли благополучно прибыли к месту назначения.

За два дня до прибытия в крепость специальный курьер императрицы, плывший на транспортном галиоте встречным курсом со стороны Петровской крепости, встретился в море с Веселицким и вручил ему для передачи Шахин-Гирею пятьдесят тысяч рублей золотом.

Гарнизон крепости встретил ханскую делегацию с почётом и уважением. Уже на следующий день после прибытия в крепость, Веселицкий от имени государыни полученные деньги передал хану, произнеся при этом: – Вот, ваша светлость, примите от матери родной нашей сей скромный дар!

Хан расчувствовался и со слезами на глазах ответил: – И подлинно яко родная! Боже мой! Как мало за всё это я отслужил!

На эти слова хана Веселицкий ухмыльнулся и прошептал:

– Погодь, ваша ханская светлость, будя ещё время себя показать.

Довольный Шахин-Гирей не слышал слов министра, воздев руки и закрыв глаза, он зашептал молитву.

В ожидании светлейшего князя Потёмкина свита хана и русская делегация проводили время в беседах, прерываемых торжественными обедами с напыщенными речами в честь государыни.

«Время упущено, – говорили российские чиновники в личных беседах с ханом, – большая часть татар настроена против вас, ваша светлость, власть турок вернётся и тогда…»

И в душе хана всё больше возникали сомнения в целесообразности сохранения статуса независимого государства. Он с горечью соглашался с доводами русских вельмож. И беседы продолжались…

На внутренней территории крепости, рядом с домом коменданта, отстроился большой шатёр, внутри которого стояли два кресла, стол, был расстелен ковёр персидской работы, расставлены любимые князем напольные вазы, и, конечно, на почётном месте установлен мраморный бюст императрицы.

23 сентября 1782 года в крепость из Херсона прибыл Потёмкин. Князь недавно перенёс болезнь и выглядел теперь уставшим. Движения его были вялы, осунувшееся, бледнее обычного лицо не излучало той энергии, напористости, так завораживающе действующех на окружающих.

Однако, несмотря на перенесённую болезнь, Потёмкин успел побывать в Крыму, где воочию убедился, что личность Шахин-Гирея вызывает недовольство у большинства татарской знати и простых татар. Обстановка в Крыму накалилась, население, возможно, с большим желанием восприняло бы протекторат России, нежели такую «независимость». Он также обратил внимание, что особое влияние на настроение населения оказывала необычная жестокость с которой хан расправлялся с мятежниками.

На следующий день встреча наших героев состоялась. Согласно этикету, Потёмкин первым приветствовал Шахин-Гирея. Не встречаясь с ханом ранее, князь с интересом и любопытством разглядывал хрупкую, без бороды, но с пышными усами невысокую фигуру крымского самодержца. Смышлёный взгляд на смугло-желтоватом лице, неторопливые, скорее, плавные движения говорили об уверенном в себе человеке.

Как и подобает восточному правителю, Шахин был одет в национальную одежду: ярко и красочно. Золотистого цвета тюрбан на его голове весьма гармонировал с зелёным, с элементами золотого шитья царским халатом, из-под которого виднелись сапоги из мягкой, тонкой кожи с узкими и слегка загнутыми вверх носами. На пальце правой руки хана сверкал перстень с крупным рубином, на левой – перстень с таким же крупным изумрудом.

Красивое лицо с прямым узким носом, внешне сохранившее черты чингизидов, было спокойным, однако глаза хана выдавали внутреннее напряжение и настороженность. Небольшой рост не позволял опальному владыке смотреть прямо в глаза своему визави, и он, выслушивая приветствие Потёмкина, был вынужден слегка откинуть назад голову, отчего весь его облик казался надменным и напыщенным. Оба глядели друг на друга испытующе.

Дабы не смущать своим ростом хана, князь радушно показал на кресла, приглашая гостя сесть.

Сам князь, как и подобает второму человеку в государстве, тоже был облачён торжественно, и не менее ярко. Желая поразить татарина своим внешним видом, Потёмкин надел парадный камзол (кстати, тоже зелёного, но более тёмного цвета) и на него навесил все свои награды (коих было, как мы помним, немало), не забыв, конечно, пристегнуть драгоценную шпагу, подаренную государыней. Пальцы князя тоже не остались без дела… Три золотых перстня с огромными камнями выглядели достойно.

В шатре воцарилась неловкая тишина, и хан, и Потёмкин сидели молча. По протоколу, первым вроде бы должен начать разговор государь – Шахин-Гирей, но тот молчал, понимая, что в его положении этого делать не след, а светлейший князь не хотел нарушать дипломатический этикет. Наконец Потёмкин нарушил молчаливую паузу. Он встал, подошёл к бюсту Екатерины, как бы давая понять, что беседа будет вестись в присутствии и от имени российской самодержицы, а потому и разговор должен быть серьёзным.

Пропустив напыщенные протокольные слова сожаления по поводу случившегося, говорить светлейший начал сразу по существу, не сильно заботясь о чувствах хана.

– Ну, что случилось, ваша светлость, то случилось. Бог тому судья, мы всем сердцем хотели мира и спокойствия в вашем государстве, – произнёс Потёмкин. – Однако, как-то не сложилось сие, народ не любит вас. А почему?.. Вы, ваша светлость, весьма и весьма торопились все эти годы. Заняв престол, вы хотели переменить всё разом и сделать из своего ханства цивилизованное государство… Но, о мой Бог, как сие возможно?!.. Не ваш ли Аллах учит терпению… Не он ли глаголет, что нет вреднее человека, делающего второй шаг раньше первого? А вы не только первый, вы даже не второй сделали… Зачем вы спешите?..

Нельзя, ваша светлость, веками привычное для мусульман всё разом поменять. Вы не престол крымский приняли, вы великое обязательство перед своим народом приняли! Не надо было тащить все европейские привычки в ханство. Потому и взбунтовались татары.

– Русские сами учили меня этому! – совершенно без акцента, чем немало удивил Потёмкина, воскликнул Шахин-Гирей. – Не ваш ли царь Пётр сие совершал когда-то?!..

– Мы не учили. Мы только показали вам совершенства нашей жизни, как Европа показывала их царю Петру Первому. Не всё, что хорошо пахнет надобно тащить в свой дом. Ваша светлость виноваты сами, и будь я татарином, бунтовал бы тоже! – в сердцах произнёс князь. Потёмкин сделал паузу, давая возможность опальному хану успокоиться, затем продолжил:

– Ну перенос столицы в Кафу, желание иметь личную гвардию… Это я как-то понимаю, но зачем создавать действующую армию? Да ещё заставлять население за свой счет экипировать воинов. Где это вы видели?.. И потом, с кем вы воевать собрались? С турками?.. С Россией?.. По Карасубазарскому договору, пусть и не вами подписанному, в случае чьей-то агрессии мы обязаны вас защитить, не так ли, ваша светлость? Матушка-государыня весьма опечалена вами.

Хан молчал. Он понимал: то, о чём говорит князь – правда! Светлейший князь прав, права и царица. Шахин-Гирей непроизвольно взглянул на бюст Екатерины. Ему показалось, что она укоризненно смотрит на него и, покачивая мраморной головой, с тем же, что и раньше забавным немецким акцентом молвит: «Что же ты, батенька, не оправдал моих надежд, зачем торопишься с реформами? Пошто кровь льёшь несогласных?!.. Аль не хочешь в самостоятельности со своим народом жить?», – почудилось ему, и он хотел ответить своей благодетельнице, что это не так, он даже всем телом подался вперёд, но его отвлёк Потёмкин, который, не заметив общения своего визави с императрицей, продолжал поучать:

– Середина во всём нужна, середина, она и есть разумное решение. А вы, ваша светлость, всё топчетесь на одном месте, кровию добиваетесь вам нужного, и нет никакой надежды на развязку.

– Может, вы и правы, князь! – заговорил Шахин-Гирей. Он сложил ладони на груди, полуприкрыл глаза и, устремив взгляд куда-то в пространство, продолжил: – Я с великими мечтами зашел в лес, издавна без догляду запущенный, и там много было от старости сгорбленных временем стволов. И понял: если я не смогу эти искривившиеся по застарелости дерева распрямить, то должен их срубить! Так я и делал властью данной мне Аллахом. Да стволы оказались не в меру крепкими…

Хан произнёс эти слова с грустью и очень тихо, больше для себя, чем для кого либо. Он скорее оправдывал себя за свои поспешные действия, чем оправдывался перед Потёмкиным. После некоторой паузы, тяжело вздохнув, хан произнёс:

– Вы, наверное, правы, светлейший князь, даже, скорее всего, правы. Не понимает меня мой народ. Кругом – предательство. Не могут понять несчастные, что не для себя благ ищу, а в будущее погрязшей в догмах ветхих времён страны своей заглядываю, – Шахин-Гирей замолчал, задумался.

Потёмкин его не торопил, знал насколько тяжело сейчас хану. Как часто и ему самому приходилось испытывать эти же чувства в спорах со своими оппонентами, привыкшими к старым, ветхим устоям, коим особенно отличались московские вельможи. Но мне-то легче: за спиной матушка-государыня, она поддерживает во всём.

Чтобы не мешать хану размышлять Потёмкин взял со стола сочное яблоко и стал потихоньку его надкусывать. Глядя на задумавшегося Шахин-Гирея, он напряжённо размышлял: «Самое время! Англия и Франция заняты войной – Америка, им не до Крыма. Австрия согласна, Пруссия мешать не будет!.. Исторический момент. Самое время пристегнуть Крым и покончить наконец с вечными мятежами. Восстановить Шахина на престол поскорее, пусть убедится в своей беспомощности, затем пообещать ему что-нибудь типа Персии…»

Тяжелый вздох хана и его тихий голос прервали размышления светлейшего:

– Упрёки в мой адрес!.. Скучно! Но я их заслужил… Умным всегда быть невозможно… Все ошибаются когда-нибудь. Видимо, в чём-то ошибаюсь и я, как вы, князь, изволили заметить. Люди подобны базарным сладостям: пахнут хорошо, да вкус их часто негоден. К сожалению, так устроен восточный человек. Мои нововведения плохо пахнут, это верно, однако они жизненно необходимы. Надо всего-то потерпеть… Ведь вы, князь, не будете отрицать, что ещё что-то пахнет дурно, однако ж все знают, что без этого нельзя жить, потерпеть порою необходимо. А мой народ нетерпелив… На небесах записана судьба татар, и знать её не дано простым смертным.

Потёмкин обратил внимание на некоторую странность в речах высокопоставленного мусульманина. Правоверный Шахин всего один раз вспомнил Аллаха и, более того, вспомнив о небесах, не стал утверждать, что Аллах уж точно знает всё.

– Ну на небесах аль где ещё, но где-то же всё-таки записано, это вы, ваша светлость, верно говорите. Хан не ответил, он погрузился в размышления.

Потёмкин дал знак, слуги внесли кофе. Запах свежезаваренного напитка отвлёк хана от грустных раздумий. Пока разлили кофе по чашкам, хан встал с кресла. Видимо, размышления привели его к каким-то выводам и он, к вящему удовольствию Потёмкина, произнёс: – Царица ваша, князь, большое терпение проявляет к неразумному поведению моего народа. Силою пытается она научить нас жить в самостоятельности, ни от кого не зависящей. Да ведём мы себя неразумно, словно дети малые. В послании недавнем предложила царица опять вернуть мне престол, и кажется мне, что сие предложении – последнее. Что ж, – Шахин-Гирей вздохнул. – Да будет так! Тяжкие времена, тяжкие… Одному Аллаху известны последствия, князь.

На том беседа закончилась.

Вернувшись в Херсон, Потёмкин приказывает войскам под руководством генерала де-Бальмена идти к Перекопу, своему родственнику генералу Самойлову – двигаться в глубь Крыма, а корпусу Суворова приказал усмирить мятеж на Кубани.

Инструкция генералам гласила: «Вступая в Крым и Кубань выполнить всё, что может содействовать к утверждению Шахин-Гирея на ханство. Обращайтесь, впрочем, с жителями ласково, наказывая оружием, только когда в том нужда дойдет до оного, но не касайтесь казнями частных людей. Казни же пусть хан производит сам, если в нём не подействует дух кроткий государыни нашей, который ему сообщён. Если паче чаяния жители отзовуться, что они лучше желают войти в подданство Ея императорскому величеству, то отвечайте, что вы, кроме спомоществования хану, другим ничем не уполномочены, однако ж мне о таком происшествии донесите…».

И такие просьбы от части жителей Крымского ханства были, о чём Потёмкину немедленно было доложено.

Русские войска заняли Перекоп и Карасубазар, под Чонгаром наголову разбили татар. Суворов подавил восстание ногайцев.

Братья Шахин-Гирея и основные зачинщики восстания были взяты в плен. По всему ханству разослали грамоты, призывающие местное население к спокойствию, а во все опасные районы были посланы военные отряды. К ноябрю 1782 года восстание в Крыму было полностью подавлено. Шахин-Гирей, восстановленный на ханском престоле, вернулся в Бахчисарай и вновь начал вершить казни, опять вызывая недовольство и ненависть населения. Хан казнил одного из братьв, казнить других – не успел, русское командование отправило их в Херсон. В ханстве царил хаос, относительный порядок поддерживался только силами русских войск. Шахин-Гирей был растерян, подавлен: татары ему уже не повиновались. Он принял решение об отречении от престола. Для этого он негласно стал вести переговоры с доверенными лицами российской царицы об условиях содержания его после отречения. Переговоры длились несколько месяцев. К апрелю 1783 года стороны договорились. 14 апреля 1783 года крымский хан Шахин-Гирей официально отрёкся от престола.

За неделю до официального отречения Шахин-Гирея 8 апреля 1783 года Екатерина издаёт манифест, подготовленный совместно с Потёмкиным «О принятии полуострова Крымского, острова Тамани и всей Кубанской стороны под Российскую державу». Манифест, в том числе, гласил: «…свято и непоколебимо за себя и преемников престола нашего содержать народ татарский в равне с природными нашими подданными, охранять и защищать их лица, имущество, храмы и природную их веру...».

В мае 1783 года русские корабли вошли в Ахтиярскую бухту.

Манифест императрицы о присоединении Крыма был обнародован 28 июня 1783 года. В этот день в Крыму состоялась торжественная присяга крымской знати российской самодержице. Присягу принимал светлейший князь Потемкин в Крыму на вершине скалы Ак Кая137 под Карасубазаром.

Григорий Потёмкин дату присяги выбрал не случайно, это был день восхождения в 1762 году на российский престол Екатерины II.

Адмирал Федот Клокачёв

Более десятка кораблей и судов, следуя 2 мая 1783 года двумя колоннами в кильваторе за флагманским фрегатом, растянулись мили на полторы. С мостика флагмана в утренней дымке мачты последнего корвета были едва видны. Дул слабый, но попутный ветер.

Командующий флотилией вице-адмирал Федот Алексеевич Клокачёв, стоя на юте, внимательно ощупывал в подзорную трубу береговую ниточку Крымского побережья.

– Не проскочить бы! – произнёс он, но так тихо, что стоявший рядом вахтенный офицер мог только гадать, а не слышать его слова. Ожидая указаний, офицер напрягся. Но адмирал молчал, он продолжал медленно ощупывать биноклем береговую линию, выискивая вход в бухту, и вскоре нашёл: полоска берега прервалась и через короткий промежуток возобновилась. Это и был вход в Ахтиярскую бухту.

– Ну и славненько, не промахнулись, значит, – теперь уже отчётливо произнёс он. – Прибыли, слава тебе Господи! Мы почти на месте, господа, –адмирал перекрестился. – Наши два фрегата под командованием капитана 2 ранга Одинцова стоят в бухте ещё с того года, команды обмеры глубин делали, пехота генералов де Бальмена и Суворова на берегу казематы строила. Ага!.. – вдруг удовлетворённо воскликнут адмирал. – Вот и дымок на берегу вижу. Ждут, поди, нас с нетерпением. Держите, капитан, курс на середину входа в бухту, судя по промерам, глубины позволяют, – махнув в сторону берега и передавая подзорную трубу командиру фрегата капитану 2 ранга Михаилу Чефалиани, произнёс довольный командующий.

Побережье приближалось медленно, и вот уже через пару часов и без подзорной трубы стали отчётливо видны берега и гладь самой бухты, уходящей куда-то вглубь. Неожиданно командующий забеспокоился. Он взял у командира трубу и долго -долго разглядывал акваторию бухты.

– Хм… А якорная стоянка кораблям нашим рекомендована неудачно. Западные ветра с моря должны сильно вредить ей. Коль верить карте, за входом в главный рукав бухты направо должно идти разветвление в южном направлении. От ветра сей южный рукав, разумею, более защищён и, судя по описаниям, места в нем всем хватит. Вот там и на якоря встанем.

Командующий вернул командиру подзорную трубу. Заложив руки за спину, он стал диктовать ему распоряжения.:

– По готовности пригласите на борт командиров кораблей, что зимовали в бухте. Старшего командира Одинцова хорошо знаю,: Иван Максимович – моряк достойный. При входе наших кораблей в бухту момент сей торжеством отметить потребно. Передайте по кораблям, пусть палят всеми бортами. Офицерам надеть парадные мундиры. Матросам выдать чистую робу. Да, и ещё распорядитесь, голубчик, вина не жалеть. Чай, момент исторический, нечасто сие происходит!

Лениво, валко переваливаясь с борта на борт, словно пьяница, флагманский 44-пушечный фрегат «Тринадцатый»138 плавно вышел на указанный адмиралом курс. Но паруса неожиданно обвисли. С громким хлопаньем «заполоскали» триселя139. На мачте зацокали сигерсы.

– Вот чёрт, этого ещё не хватало! Нешто ветер потеряли? – с опаской поглядывая на командующего, испуганно пробормотал командир фрегата. – Аль заштилило? – с надеждой добавил он.

Подняв подзорную трубу командир ревниво оглядел корабли, идущие по корме. Много правее шли корабли под командованием контр-адмирала Томаса Макензи.

Чефалиани навёл подзорную трубу на корвет140 «Хотин». Командовал им, можно сказать, его ученик флаг-капитан-лейтенант Фёдор Поскочин, и уж ему, как учителю, никак нельзя на глазах у всех опозориться – «потерять ветер». Не хотелось бы и перед ним, и перед адмиралом ударить в грязь лицом.