Светлейший

Они просят благодати от России?!.. Они её получат на свою голову. Пусть уходят в Россию, там много свободной земли. Но терять из-за них Крым?! Никогда! Черное море гяуры увидят лишь с базаров Константинополя и Кафы, когда опутанных арканами, словно стадо баранов, их пригонят на продажу. Смотреть спокойно, как наше побережье становится славянским и православным… Как можно терпеть такое?

Султан замолчал и через минуту добавил:

– Я прикажу верному рабу Аллаха, трапезундскому паше Гаджи-бею захватить Крым. Король Франции давно мне советует сделать это. Крымского хана отозвать. Слышишь, Мегмет-паша, отозвать и наказать.

Султан вознёс руки вверх и зашептал молитву. Присутствующие также забормотали, прося у Аллаха прощения. И, о чудо!.. Луч солнца, пробившись сквозь тучи, на мгновение осветил зал. Тайная палата расцвела яркими разноцветными пятнышками.

– Мы не будем подписывать договор о мире, – закончив молитву, произнёс султан. – Крыма московитам не видать, как своих ушей, а с татарами я разберусь. Головы многих с высунутыми языками будут торчать на стенах крепости.

Верховный визирь печально вздохнул и тихо прошептал:

– Это опять война.

– Блистательная Порта соберёт все си… – султан не успел договорить. Неожиданно он застонал, голова его безвольно упала на грудь. Султанская чалма скатилась на пол, руки так же безвольно опустились. Тело несколько раз дёрнулось и затихло. Первым к султану бросился его брат, Абдул-Хамид.

– Лекаря! – закричал он.

Сановники в испуге окружили своего государя. Подбежавший эскулап осмотрел султана и в растерянности развёл руками.

– Наш господин умер, – только и произнёс он…

Часть вторая. Фаворит

Обсуждение мирного договора

А мужицкий бунт, страшный и кровавый, разрастался: Пугачёв захватывал всё новые и новые территории. Надеясь на успех бунтовщиков, турецкие дипломаты продолжали всячески тянуть с подписанием мирного договора: ждали развития событий.

После смерти Мустафы III султаном Османской империи стал брат умершего, Абдул-Хамид Первый. Он продолжил политику своего брата. Переговоры опять затягивались…

Февраль 1774 года. Санкт-Петербург.

По всему помещению дворцовой библиотеки разносился смех Екатерины. Сидя в кресле, она покатывалась со смеху, а стоящий рядом с ней генерал Потёмкин рассказывал что-то очень смешное. На глазах императрицы выступили слёзы, и кончиком батистового платочка она промокала их.

Успокоившись наконец, Екатерина отложила в сторону листы с многочисленными пометками очередного проекта мирного договора с Османской империей и с едва заметным оценивающим прищуром своих красивых с небольшим выкатом глаз, присущим зрелым женщинам, с интересом посмотрела на генерала.

Их глаза встретились. И взгляд подданного не был ни заискивающим, ни робким, к каким она уже привыкла. Её пронизывал взгляд влюблённого человека – тёплый и волнующий, от которого сердце начинает учащённо биться, по телу пробегает лёгкая судорога, и от прилива крови краснеет лицо. Забытый взгляд молодости… Екатерина смутилась. Встала. Подошла к зеркалу.

Перед глазами возник образ нынешнего фаворита Васильчикова: «Улыбающееся согласие во всём, грациозная послушность. Красавец с головой, набитой соломой. Скучно вне постели с ним. Нет, Сашка никак не соответствует её величию», – решила она. Императрица даже ножкой слегка притопнула от негодования.

«А этот Потёмкин, – кокетливо разглядывая себя в зеркале, думала Екатерина, – хоть и постарше лет на пять будет Васильчикова, и видит только одним глазом, но что-то в нём есть настоящее, мужское. А ямочка на подбородке…»

Государыня вздохнула и нехотя отвернулась. Ещё не в полной мере осознавая свои чувства к этому бравому военному, она, тем не менее, со времени своего вступления на престол все эти годы, как могла, продвигала его по службе, помня о его участии в перевороте и, чего скрывать, помнила и голубые глаза, и опять же – ямочки… Однако, знаков своей личной заинтересованности ему не подавала… до определённого момента, конечно.

«Правильно делала. Завистники бы сожрали, и первыми – Орловы, хоть и познакомили меня с Потёмкиным в своё время. А Потёмкин, нахал конечно, не давал себя забыть, – усмехнулась Екатерина, – настырный. Письма мне часто писал хвалебные, чуть не в любви признавался. Не зря его заприметила… Да и отличная рекомендация генерала Румянцева многого стоит».

Она подошла к секретеру, полистала документы и вытащила нужное письмо – донесение Румянцева:

«Сей чиновник, имеющий большие способности, может сделать о земле, где театр войны состоял, обширные и дальновидные замечания, которые по свойствам своим заслуживают быть удостоенными высочайшего внимания и уважения, а посему и вверяю ему для донесения вам многие обстоятельства, к пользе службы и славы империи относящиеся…»

Тому, что сей генерал сейчас находится здесь, способствовали не только его внешность и рекомендации Румянцева. Совсем недавно ближайшее окружение и, конечно, братья Панины в первую очередь, попыталось слишком уж настойчиво свой протест на престол заявить в пользу её сына Павла. Не вышло… Екатерина жёстко дала всем понять, что оставлять престол не собирается. Но ей требовался человек, не связанный ни с одной группировкой, дабы, как-то, оградить её от подобных намерений. Екатерина остановила свой выбор на Потёмкине.

– А помнишь, генерал, – повернулась государыня к Потёмкину, – полгода назад геройски проявил ты себя под Фокшанами и Силистрией? Мне Румянцев отписал тогда. Войска напрочь разбили Осман-пашу, наградила я многих тогда, да в суете забыла про тебя. И что? Не убоялся ты мне отписать об обиде своей. Смелый… Генерал-поручика по совету Военной коллегии тебе присвоила. «Да Румянцеву в письме намекнула, чтобы с докладом к ней Потёмкина присылал», – уже мысленно добавила Екатерина.

Она озорно взглянула в сторону красавца.

– Благодарствую, ваше величество! По гроб жизни сие помнить буду, – выпалил Потёмкин.

– Сказываю не для благодарности, а к тому, что настырность твоя понравилась. Люблю эдаких: чужого не возьмут, но и своего не упустят.

Екатерина опять села в кресло, снова взяла трактат. сделав вид, что читает его.

Этот грубоватый, с некой необузданностью в характере тридцатипятилетний генерал нравился ей всё больше и больше. Крепко сложен, рост величественный. В нём кипит какая-то неуёмная энергия, его взгляд притягивает, а тембр голоса завораживает. Каждый раз, когда он приезжал с фронта в столицу с докладами, Екатерина ловила себя на мысли, что ей не хочется с ним расставаться. Она старалась растягивать аудиенции, расспрашивала порученца обо всех мелочах и от души веселилась, когда Потёмкин голосом и ужимками копировал своего начальника Румянцева.

«А недавно даже сама письмо с намёками ему отписала, мол, благосклонна к нему. Надеюсь, понял смысл послания моего. Ах… генерал, генерал!..» – опять взглянув на милую ямочку Потёмкина, откровенничала сама с собой Екатерина.

Вот и сегодня, обсудив с ней очередное донесение Румянцева, Потёмкин не уходил. Они болтали, шутили. Генерал рассказывал императрице забавные фронтовые случаи, при этом он смешно шевелил ушами и изображал турка, попавшего в свинарник. Екатерина смеялась от души.

– Ваше величество, письмо солдата, адресованное супруге в деревню, хочу зачитать, послушайте.

– Подожди, Григорий Александрович, дай отдышаться. Уморил ты меня!

Государыня взяла веер и с явным удовольствием стала им обмахиваться. Немного остыв, Екатерина махнула в сторону Потёмкина:

– Давай, любезный, читай, коль смешно.

Потёмкин в новеньком генеральском мундире со Святой Анной и Святым Георгием III степени на широкой груди, что придавало ему импозантности, разлохматил на голове волосы, принял хитроватое выражение и, подражая выговору деревенских мужиков, стал зачитывать письмо:

«Здраствуй, дорожайшая моя супружница!

Пасылает табе поклон от сарой земли до белого лица твой муж Данила Горобец. Уведомляю тябя сразу: я тапереча не то, что давеча, а прямо сам фон барон. В жилах моих тячёт дворянска кровь, а не пойло, что у вас, дерявенских. Ты ето, знай и трепи языком больше по деревни об ентом. Посылаю табе пять рублёв. Купи сабе штрихонеру с трюмою, часы с птицею-кукушкою, на окне повесь люлевые занавески с хвабричною кляймою, пол устяли пярсидскою хаврою и обмочи ландухом, чтоб ваняло, как у антилигентных людях. Охфицеры сказывали, матушка наша государыня так делает. Сходи к дядьке Захару, пущай он набьёт на туфлях каблуки для мозолей. Пудры сыпь на нос поболе, как моя знакомая, что я здеся с ней таскаюся. Во рте пальцем не ковыряйся, а купи сабе костяную ковырялку. Когда с кем поругаешься, падай в обморок и ляжи до тех пор, пока табе на рожу не нальют холодной воды. Вот так теперя доказывают своё самолюбие, да смотри не ослухайся, а то стребую разводную».

– И обмочи ландухом, чтоб ваняло, как у антилигентных людях, – продекламировала императрица, опять давясь от смеха. – Потешил меня твой солдатик Данило Горобец. Давно так не смеялась. Распорядись, генерал, выдать ему пять рублей от моего имени, чтоб пудры супружница поболе купила.

– Убило его, ваше величество. Не успел солдатик весточку эту домой отправить, потому и послание у меня оказалось.

– Жалко… Что сделаешь, все под Богом ходим. Человеку Бог жизнь даёт, а судьбу каждый сам себе выбирает. Не забудь, однако, просьбу мою исполни. Найди семью убиенного. Пошли от меня пятнадцать рублей.

Ну, пора и делами заняться. Вот, Григорий Александрович, очередной проект трактата мирного с Турцией Румянцев прислал. Кстати, каким красивым почерком писан сей документ… Способный чиновник в штабе у господина командующего. Ты, поди, знаком с писарем этим?

– Безбородко, ваше величество, видать, в отца пошёл. Отец его генеральным писарем Малороссии был, тоже знатный почерк имел.

– Ну-ну. Третий год мусолим сей документ. Турки всё тянут, не соглашаются, оно и понятно – французы за спиной. Людовику всё хорошо, что России плохо. Не любит король Франции нас! Ох как не любит! А ведь ещё царь Пётр Алексеевич, бываючи в Париже, его, тогда маленького, на руки брал, а позже собирался свою младшую дочь Елизавету сосватать ему. Не случилось как-то.

Екатерина смешно развела руками. Попыталась ещё что-то вспомнить, но передумала. Нахмурив брови, вздохнула и задумчиво произнесла:

– Порту понять можно: Крым не хочется отпускать от себя. Карасубазарский договор, что два года назад подписали с татарами, султану Мустафе не указ. Хотя за проход проливов деньги я этому Мустафе, покамест он был жив, сулила немалые. В Чёрное море Россию пущать ему было страшновато. Вот и брат его, султан Абдул-Хамид, выжидает, время тянет, не подписывает оный договор. Небось, шпионы доносят ему о бунте басурмана Пугачёва: думает, чья возьмёт.

Голос Екатерины дрожал, да еще этот лёгкий немецкий акцент… Было забавно сие слышать. Еле сдерживая улыбку, Потёмкин мысленно копировал её манеру разговора и, дабы окончательно не рассмеяться, отвернулся. Занятая мыслями о турках и Пугачёве, государыня не обратила внимания на ужимки собеседника и довольно громко и категорично произнесла: