Ошибка императора. Война

– Господи, что такого он написал? – спросила Лиза.

– Ни много ни мало, «Царство Божье». «Совершенный строй» желает построить этот Чаадаев. Каково?!.. Он пишет о мрачном и тусклом нашем существовании, где нет внутреннего развития, и о том, что мы все живём для того, чтобы преподать какой-то урок далёким предкам. Призывает любить Родину, но истину ставит превыше всего.

– Бред… – высказался Антон. – «Царству Божьему» на небесах быть полагается. «Совершенный строй»?.. Для кого?.. Для союзников?.. А как же мы, Россия, и прочие народы?

– Вот, в точку, Антон Дмитриевич. Чаадаев пишет, что англичане, кельты, германцы, греки и прочие народы Запада образуют Европу, достоинство которой в долге, справедливости, праве и порядке. И всё это Европа якобы приобрела вследствие познания ею истины. И не нужны, настаивает он, другие цивилизации неевропейской формы быта. К чему я всё это говорю? – Пётр Иванович махнул рукой в сторону окраин города. – Вон они, европейская справедливость и порядок. Позор! Что они здесь делают, за тысячи вёрст от своих домов, а?.. Речную воду, и ту отключили, мерзавцы. Что-то я не припомню, чтобы наши войска, будучи в Берлине, Париже, да мало ли где топали сапоги наших солдат, так поступали с жителями. Вот кто варвары, так это они, союзники.

– Не слышал я о сих рассуждениях господина Чаадаева. А где он сейчас, автор сей, Пётр Иванович? – спросил Антон.

– Да где ему быть?.. По указу государя объявлен сумасшедшим. Издателя сослали, журнал закрыли. А где сейчас сей автор, право, не знаю. Поди, коль жив, читает в газетах о справедливости своей Европы.

– Хотел бы я спросить этого Чаадаева, за какую же истину погиб мой брат Михаил, Царство ему небесного, защищая Петропавловск, что на Камчатке? Он ли дрался на территории Англии? Нет же… на своей! – зло произнёс Антон. – А в том, что за справедливость сражался брат, согласен, только не мнимую, европейскую, а свою!

Разговор затих. Начатая Шороховым тема после этого исчерпала себя. Говорить больше не хотелось. Наступила тишина. Каждый размышлял о своём.

Нельзя сказать, что Антон обрадовался, узнав, что Шороховы решили остаться, совсем нет, – опасно, но возможность быть рядом с этой прелестной девушкой, чего скрывать, воодушевила его.

– Что хочу сказать, – наконец заговорил слегка захмелевший Антон, – решение ваше, господа, весьма достойно уважения, слов нет. Сколько продолжится осада Севастополя, одному Богу известно. Но боюсь, конец близок и он, вероятно, будет неутешительным. Сегодня, а вы должны это знать, я служу флаг-офицером у командующего Крымскими войсками князя Горчакова, получил приказ оповестить генералов, указанных самим князем, о завтрашнем важном совещании.

Антон посмотрел по сторонам и уже более тихим голосом продолжил:

– Скажу вам по секрету, очевидно, будет принято решение об атаке неприятеля. Дай-то бог нашим войскам прорвать осаду. Однако будет ли она успешной – неизвестно. Мы уже дважды в октябре того года пытались это делать – результат плачевный.

– А позвольте полюбопытствовать, Антон Дмитриевич, какой из Горчаковых ваш начальник? – спросил Пётр Иванович. – Я знаю Михаила Дмитриевича – генерала и Александра Михайловича – дипломата. В июне пятьдесят чётвёртого последний был назначен в дипломатическую миссию в Вену.

– Михаил Дмитриевич, конечно. После князя Меншикова он стал начальствовать над войсками.

– Хм… ну и как он?

Антон задумался.

– Сказать, что его шибко полюбили в армии… Наверное, нет. Князь, конечно, пытается быть более дружелюбным, чем его предшественник, и это видно. Но Михаил Дмитриевич имеет досадную трудность с языком, русским, я имею в виду. По-французски наш главнокомандующий объясняется ничуть не хуже самих французов. Солдаты, да и мы, офицеры, когда он говорит на родном языке, не всегда его понимаем. К тому же он говорит тихо и неразборчиво. Даже нам, его адъютантам, приходится переспрашивать.

– Есть такой грех у князя, есть… А что тихо говорит… Стесняется, поди… Он и по молодости редко русский употреблял, всё больше французский пользовал. С Лизой только по-французски разговаривал. Помнишь, Лиза?

– Как не помнить, – прошептала она.

– А вот вы, молодой человек, дали хорошую идею. А не пойти ли мне завтра на совещание вместе с вами? Письмо я имею от военного министра для командования, где указано о всякой мне помощи на случай нужды. Вот она, нужда, и появилась.

– Да-да, Антон Дмитриевич, – поддержала деда Лиза. – Мы весьма в том нуждаемся. Лекарства для папеньки нужны, а их у врачей нет.

Антон задумался, но через минуту решительно произнёс:

– Как можно вам отказать в этом благородном деле? Извольте, Пётр Иванович, быть готовым с утра. Совет будет проходить на Николаевской батарее – это недалеко отсюда.

– Непременно буду, – с готовностью произнёс советник. Затем, посмотрев на молодых людей, добавил: – Оставлю вас, молодёжь, мне по такому случаю не грех и выспаться. Ты, Лизонька, оно хоть и весьма тепло, однако ж не простудись и не сиди долго. Антону Дмитриевичу тож, поди, потребно отдохнуть.

С этими словами Пётр Иванович несколько тяжеловато поднялся и, осторожно ступая в темноте, ушёл.

Антон и Лиза остались одни. Наступила неловкая тишина, нарушаемая только неясными со стороны соседских домов звуками. Но и они вскоре затихли. Город засыпал.

– Вы, Елизавета Егоровна, весьма и весьма смелая девушка. Не каждый столичный мужчина рискнёт приехать сегодня в осаждённый неприятелем город, – наконец произнёс Антон, с грустью глядя на еле видный в темноте профиль Лизы.

– Какая же это смелость? Это обязанность, Антон Дмитриевич, коль отец при смерти. Я сегодня видела действительно смелых женщин – сестёр милосердия. Одна Екатерина Михайловна Бакунина чего стоит.

Антон оживился возможностью продолжить разговор:

– У нас тоже есть своя героиня, Дарья Михайлова, Даша Севастопольская, как её прозвали солдаты. Простая девушка, дочь простого матроса, а скольких спасла раненых на поле боя… И она не одна такая. Сразу после первой битвы на Альме городские женщины-добровольцы без страха попасть под обстрел на себе таскали раненых солдат и офицеров.

Разговор опять затих. Антон мучился, не решаясь сказать Лизе о тех внезапно возникших ещё там, в Петербурге на балу, чувствах к этой милой девушке. И вдруг, сам не ожидая такого от себя, он взял ладонь Лизы в свою руку. Нервная дрожь пробежала по его телу. Даже в полумраке Антон почувствовал устремлённый на него взгляд Лизы. Ладонь её, поначалу напрягшись, обмякла, слегка задрожала.

«Уберёт сейчас…» – мелькнула у него мысль. Не убрала. Лиза очень осторожно накрыла его ладонь своей ручкой. И сразу стихли все звуки… Наступила полная тишина… Сердце Антона тяжело забилось в груди. Голова закружилась. «Вот оно, счастье, вот оно, блаженство… Обними её…» –прошептал внутренний голос. И Антон, глубоко вдохнув полной грудью, уже было намеревался последовать совету голоса, как Лиза медленно, не отнимая своих рук от рук Антона, поднялась. И, подчиняясь какой-то неведомой силе, медленно поднялся и Антон. Так, держась за руки, они и стояли молча.

Далёкий грохот и неяркая вспышка, озарившая небо, разрушили это волшебное состояние. Лиза осторожно освободила свою руку и, прошептав: «Поздно уже, Антон Дмитриевич, вам рано вставать», – прикоснулась губами к его щеке. Уловив движение Антона, пытавшегося обнять её, тут же отстранилась и, не оборачиваясь, поспешила прочь.

Антон так и остался стоять, как там, на причале, провожая немым взглядом свою Цирцею.

Роковое совещание

Как и предыдущий, день двадцать восьмого июля обещал быть душным. Не давая людям насладиться ранней прохладой, июльское солнце быстро набирало высоту, на небе – ни облачка.

Оставив Лизу с хозяйкой, согласившейся сопровождать девушку в госпиталь к отцу, к десяти часам Аниканов и Шорохов подошли к Николаевской батарее, где квартировал начальник Севастопольского гарнизона генерал-лейтенант граф Остен-Сакен, и где было назначено совещание.

Рядом с фортом, массивным сооружением более четырёхсот сажень в длину, в тени раскидистой почтенного возраста акации, ожидая начала совещания, стояла группа генералов и офицеров. Чуть далее, рядом с коновязью, расположились офицерские денщики: одни дремали, притулившись к стенам здания, другие, разнося вокруг запах дешёвого табака, курили свои «носогрейки». Поодаль от них, образовав круг, стояли генеральские адъютанты, лениво ведя беседу. Один из них, майор с перевязанной ниже локтя правой рукой, достал левой из кармана мундира сигаретницу и с помощью товарища, вынув сигарету, закурил. Выдохнув струю дыма, он, видимо, продолжая прерванный разговор, обиженным тоном произнёс:

– А мне, судари мои, прогонных не дали вовсе. Хорошо, были свои… А коль не было бы?.. Как добрался бы из Саратова?.. Ужо и генерал мой казначею трёпку задал, а тот только третий месяц ухмыляется, паразит. А цены, цены в Севастополе, господа!.. Спрашивается, когда получу законные?.. Как жить?..

– Кому война, а кому мать родна… Ах, стоит ли, майор, об этом… – равнодушно посоветовал один из его коллег.

При виде флаг-офицера командующего и господина, идущего рядом с ним, явно не из местных, офицеры с любопытством повернулись в их сторону.

Пётр Иванович тут же приосанился, принял непринуждённый вид столичного вельможи.

Поздоровавшись, Антон представил Шорохова:

– Господа, прошу познакомиться: действительный тайный советник…

– В отставке, – поправил Шорохов.

– Шорохов Пётр Иванович. Пётр Иванович изволил намедни приехать из столицы к раненому сыну.

Отставной советник с достоинством, строго по протоколу поздоровался. И сделал это так картинно, что генералы усмехнулись: на фоне разваленных домов, не убираемых неделями улиц, нет-нет да и звучащего грохота от взрывов снарядов выглядело сие действо весьма комично… Однако высокий ранг гражданского гостя офицеров впечатлил. Щёлкнув каблуками, они кивнули ему. Правда, на этом их почтение к бывшему столичному чинуше закончилось. С лицами, полными равнодушия, генералы отвернулись. Но это не смутило опытного чиновника.

– Господа! Я прибыл сюда никак не с инспекцией, смею вас заверить. Я здесь сугубо по личному делу. Вот, хотел забрать тяжелораненого сына- подполковника на излечение в Петербург. Да доктор Гюббинет весьма не рекомендовал мне сие сделать по причине большого риска его здоровью. А потому, господа, я решил остаться в городе. Глядишь, и сгожусь вам в нелёгком деле защиты Севастополя.

При этих словах лица офицеров смягчились, и генерал-лейтенант Хрулёв, начальник двух оборонительных линий, разгладив усы, подал отставному советнику руку.

– Милости просим-с в наш ад, Пётр Иванович. Ужо не обессудьте за неудобства, кофей по утрам вам пить не придётся, война-с, сударь, уж не взыщите, – вежливо, но с некоторой иронией произнёс генерал.