Ошибка императора. Война

На том знакомство закончилось. В конце улицы показалась бричка Горчакова с откидывающимся кожаным верхом в окружении нескольких казаков. В бричке сидели сам главнокомандующий и пассажир, в котором генералы узнали генерал-адъютанта барона Вревского, недавно прибывшего из столицы по личному указанию императора Александра Павловича.

Скрипнув рессорами, бричка остановилась. Князь и его спутник вышли, поздоровались, и тут, заметив Шорохова, оба, как по команде, воскликнули:

– Ваше превосходительство, Пётр Иванович, какими судьбами?..

– Господа, – произнёс Горчаков, – пока не знаю, с какими целям прибыл в Севастополь господин Шорохов, но по молодости мы немало с ним усердствовали на службе государевой, хотя и по разным ведомствам. Как ваша супруга, Пётр Иванович? Великодушно прошу меня простить, запамятовал её имя…

– Умерла моя супруга, Михаил Дмитриевич. Ужо как три года.

Горчаков выразил соболезнования. Узнав причину приезда своего знакомого и бегло прочитав письмо военного министра, поданного Шороховым, Горчаков обещал помочь. Затем, приняв строгий вид, попросил офицеров заходить вовнутрь:

– Время, господа, пора начинать совет.

– Михаил Дмитриевич, не откажите в любезности присутствовать, коль сие возможно, – уже вслед князю произнёс Пётр Иванович.

– Будьте так любезны… – не оборачиваясь, бросил Горчаков.

Возле входа князь повернулся. Отыскав глазами Аниканова, пробурчал:

– И вы, капитан, извольте присутствовать, – затем он что-то ещё хотел сказать, но передумал…

В комнате, о чём-то шумно споря, уже находились несколько генералов, среди которых были исполняющий обязанности губернатора адмирал Новосильский и начальник штаба гарнизона Васильчиков. При появлении главнокомандующего все дружно замолчали. Но вот все расселись, совещание началось с короткой речи Горчакова.

– Господа, буду краток. Не мне вам рассказывать о создавшейся на сегодня обстановке, она весьма тяжёлая. Запасы пороха катастрофически уменьшаются, сена для лошадей может хватить лишь на месяц или полтора, не более. Больше семи месяцев мы держим осаду; армия устала, гарнизон защитников тоже. Сил нет смотреть на измученных горожан. А силы неприятеля только растут. По моим сведениям, их армия насчитывает до ста десяти тысяч солдат. У нас – меньше, примерно девяносто. Не думаю, что эти сведения точны, но и эти цифры впечатляют. И хотя моральный дух солдат позволяет мне сделать вывод об их стойкости и самоотверженности, долго так продолжаться не может. Назревает вопрос, господа: а дальше что?..

На последней фразе голос главнокомандующего дрогнул. Он хмурым взглядом обвёл присутствующих. Лица офицеров были напряжены. Генерал Липранди нервно теребил свой ус, полковник Козлянинов, слегка откинувшись на спинку стула, застыл, прикрыв глаза. В тревожном ожидании также застыли генералы Хрулёв и Семякин. Словно желая ответить на вопрос, князь Васильчиков даже встал со стула, нервно покусывая кончик уса.

Разглядывать остальных Горчаков не стал, и так понятно: офицеры волнуются, в страхе ожидая, что главнокомандующий произнесёт: «Господа, мы оставляем город…»

И только граф Остен-Сакен был спокоен. Не обращая внимания на разговоры коллег и доклад, он углубился в чтение лежавшей на его коленях записной книжки.

«Граф верен себе, не переживает. Зачем переживать, коль ответственности за армию на нём нет…» – с некоторой завистью подумал Горчаков.

Наконец, главнокомандующий продолжил:

– Итак, господа! Ныне настало время решить неотлагательно вопрос о предстоящем нам образе действий в Крыму: продолжать ли пассивную защиту Севастополя, стараясь только выигрывать время и не видя впереди определенного исхода, или же немедленно по прибытии ожидаемого нами пополнения перейти в решительное наступление? Если, господа, наступать, то когда и где? Прошу высказать своё мнение на этот счёт.

Сказанное князем явно намекало присутствующим на то, что он уже сам ответил на заданный им же вопрос. По комнате прошелестел вздох облегчения.

– Фуф.. Не будем сдавать город. И на том благодарствуем, – прошептал на ухо Шорохову Аниканов.

Да не рассчитал, сказал довольно громко. Горчаков недовольно посмотрел в его сторону, но замечание делать не стал. Напряжение в комнате несколько спало.

Шорохов хотел было что-то спросить у Антона, но тут поднялся Остен-Сакен и, испросив разрешения у Горчакова, невозмутимым голосом произнёс:

– Ваше превосходительство, господа, весьма понимаю ваше желание прорвать наконец осаду Севастополя…

Барон Вревский одобрительно кивнул.

– Но… – многозначительно продолжил граф. – У нас, как в Севастополе, так и в полевой армии, стоящей у Чёрной речки, сил против союзников недостаточно, что и подтвердил Михаил Дмитриевич. Да, мы ожидаем подкрепления, однако не надо забывать, что его ждёт и неприятель. А потому, коль решимся на прорыв блокады, с какой бы стороны ни предпринять наступление: с Сапун-горы, Чёрной речки, Федюхиных высот или прямо из Севастополя, – перевес всё равно останется на стороне противника.

Граф оглядел комнату. Офицеры слушали его внимательно, а князь Горчаков – нет, он тихо разговаривал с посланцем императора, а тот, тыкая пальцем в свой листок с какими-то данными, в чём-то убеждал генерала. Горчаков, видимо, соглашался и кивал головой.

– Даже если, – продолжил Остен-Сакен, – после тяжких потерь нашим войскам удастся объединенными силами гарнизона Севастополя и полевой армии занять хотя бы Сапун-гору, то неприятель, узнав о выходе гарнизона из города, в это же самое время, а может, и на следующий день займет Севастополь.

– Но зачем выводить из города гарнизон? – задал вопрос генерал Хрулёв. – Находясь на бастионах, защитники оттягивают на себя большие силы союзников.

– Без гарнизона, а это, как вы знаете около сорока тысяч солдат, атаку полевой армии можно считать заранее провальной, – парировал граф. – Я бы даже сказал, бессмысленной.

– А почему вы, Дмитрий Ерофеевич, думаете, что союзники обязательно ворвутся в город, коль гарнизон или часть его выйдет? – спросил барон Вревский.

– Непременно, Павел Александрович, непременно, – вежливо ответил барону граф. – После недавней смерти главнокомандующего союзными войсками лорда Реглана и генерал Симпсон, и генерал Кодрингтон, я уж не знаю, кто из них теперь командует армией, поверьте мне, догадаются напасть на беззащитный город.

Барон опять что-то сказал Горчакову, но тот промолчал, пожав плечами.

– Хорошо, – продолжил Остен-Сакен, – пусть мы решимся на прорыв блокады и завладеем частью укреплений противника, допускаю сие, господа. Но тогда мы понесём опять потери, лишимся командиров, солдат. Голодные, уставшие, войска на следующий день будут сражаться уже со свежими силами неприятеля, передислоцированными за это время со стороны Камышовой бухты. Нетрудно предвидеть последствия, Михаил Дмитриевич, совсем нетрудно.

Мы уже имели сей печальный опыт огромных потерь при предыдущих атаках. Я имею в виду две последние – Балаклавскую и Инкерманскую. И не станет у нас ни пороха, ни сена, ни достаточного количества продовольствия и прочего снабжения… С нашими-то разбитыми дорогами пополнения придётся ждать долго. А впереди – зима, господа. Вспомните ураган в ноябре прошлого года. Тогда он помог нам, не дал врагу напасть на город. Что будет в этом году, неизвестно.

Граф сделал паузу, помолчал, затем, взглянув на Горчакова, решительно произнёс:

– Но и оставаться в оборонительном положении тоже нельзя… Это гибель…

– Так что же вы предлагаете, граф? – нетерпеливо задал вопрос Горчаков.

Остен-Сакен откашлялся, повернулся в сторону офицеров и глухим голосом, явно волнуясь, произнёс:

– С разбитым сердцем и глубокой скорбью в душе я, по долгу совести, присяги и убеждению моему, предлагаю из двух зол меньшее, единственное средство – оставить Южную сторону Севастополя. Сохраним армию, порох и прочее… Дождёмся окончания военных действий на кавказском направлении, существенного пополнения оттуда войсками и разобьём противника. Оставление Севастополя глубоко огорчит гарнизон, понимаю, но…

– Не позволю! Город не будет оставлен, – вскочив с места, вскричал Горчаков. – Не позволю, пока я, государем назначенный, главнокомандующий…

В громких словах старого генерала многие уловили скорее эмоциональный оттенок, чем сознательное нежелание согласиться с Остен-Сакеном.

Что и говорить, Горчаков и сам видел неизбежность трагических последствий в случае неудачного наступления, но в его кармане лежали царские письма с требованием всемерно активизировать действия армии – прорвать блокаду, к тому же рядом сидел царский посланник, настаивающий на том же…

– Ваше высокопревосходительство, вы хотели знать мнение каждого, я своё высказал, не обессудьте, – в заключение произнёс Остен-Сакен.

Горчаков и посланник опять зашептались. Было видно, что барон с жаром убеждал в чём-то главнокомандующего.

В комнате повисла тишина. Живо представив себе всю трагичность сказанного графом, офицеры затихли.

– Как оставить город?!.. Поболе семи месяцев стоим под осадой, – прошептал Васильчиков на ухо генералу Хрулёву.

– И будем стоять, – успокоил тот.

Наконец, Горчаков произнёс:

– Господа, не присутствующие по разным причинам военачальники мне письменно представили свои соображения на этот счёт, я их позже зачитаю. Хотелось бы знать ваши мнения. Прошу, господа.