Ошибка императора. Война

Горчаков вытащил часы.

– Жалко, нет времени нам встретиться и вспомнить молодость, дела… Поди, слышали решение совета. А в вашем вопросе я помогу, не извольте беспокоиться. Дал бы задание вашему знакомому Антону Дмитриевичу решить их от моего имени, да не получится. Отзывают его в столицу. И генерал пристально взглянул на Антона.

– Приказ, Антон Дмитриевич, относительно вас пришёл. Отбыть вам потребно в распоряжение его сиятельства графа Нессельроде.

Удивлённый Антон не нашёл ничего лучшего, как выпалить:

– Зачем?..

– Ну уж этого, капитан, мне не должно знать. Вы же, как мне известно, по части иностранной коллегии состояли ранее?

– Состоял, ваше превосходительство.

– А барон Бруннов, слышал я, ваш родственник? Хотя сие отношения к делу не имеет. Собирайтесь, капитан. За службу благодарю. А теперь свободны. Закругляйтесь с делами, выезжать приказано немедля. Завтра жду вас у себя – поручение для вас есть.

Обескураженный таким поворотом дел, Антон медленно отошёл от стариков и задумался.

«Филипп Иванович расстарался. Тётка, поди, ему всю плешь проела за меня. Можно, конечно, и уехать… Но… Лиза!..»

Вчерашний вечер не выходил из его головы. То, что он расстанется с девушкой и она уедет из этого пекла, было, с одной стороны, хорошо: она не подвергнется опасности, а с другой – плохо: они расстанутся.

– …со мной внучка Лизонька, – донёсся до Антона разговор Шорохова и Горчакова, – и она желает ухаживать за папенькой, коль нельзя его транспортировать. Никак не можно нам сей момент покинуть город.

– Хм… Не знал. Поди, барышня ужо… – и по-стариковски пожаловался: – Ох, время, время… как же ты безжалостно. Так говорите, Лиза…

Князь задумался. Затем подозвал Аниканова:

– Вот что, капитан. Успеете рассчитаться и проездные получить. Расстарайтесь от моего имени организовать транспорт для раненого сына Петра Ивановича. Снабдите его нужными лекарствами и обеспечьте сопровождение лекарем. Я надеюсь на вас. Ну, Пётр Иванович, теперь будем прощаться. Помоги нам всем Господи!

И он, по пути дав указания своим адъютантам, заспешил к своей бричке.

Нельзя сказать, что старый советник сильно опечалился по поводу отъезда – понимал: защитник из него вряд ли получился бы достойный, к тому же долг отца, попытаться спасти сына, находящегося при смерти, не давал ему выбора. И Пётр Иванович успокоился, подавив возникшее давече чувство патриотизма. Но что скажет Лиза?

Почти одновременно Антон и советник взглянули друг на друга, и у обоих возникла одна и та же мысль: «Коль покинуть осаждённый город потребно обоим, ехать до Петербурга нужно вместе…» И, словно сговорившись, оба с облегчением вздохнули. Слова одного из адъютантов главнокомандующего «Антон Дмитриевич, пора ехать» отвлекли его от раздумий. Его коллега рукой показывал ему на свою бричку, приглашая сесть.

– До вечера, Пётр Иванович. Дорогу обратно найдёте?

Шорохов кивнул. Они расстались.

Уже почти стемнело. Серый полумрак быстро темнел, на Бельбек опускалась ночь.

Сбросив с себя мундир и нательную рубаху, уставший за день Горчаков подставил свой голый торс под ледяную струю колодезной воды. Пожилой денщик, служивший князю много лет, дабы не намочить брюки генерала, осторожно лил воду на спину своего хозяина, приговаривая:

– Мать-водица, лейся. Уходите, печали, боли, приходи, силушка богатырская…

Горчаков кряхтел, фыркал, сплёвывал попавшую в рот воду, а на спину лилось следующее ведро, и присказка повторялась…

И так несколько раз, пока, опёршись рукой на стоявшую рядом скамью, князь, кряхтя, не разогнулся.

– Хватит, хватит лить – лёд на спине ужо. Тебя, Ермолыч, послушать, так я ужо Ильёй Муромцем стал. Глянь-ка, похож я на добра молодца в свои шестьдесят-то с лихвой лет? Может, мне в молоке, а потом в кипятке искупаться? А…

– Может, и искупаться… Только где я тебе столько молока раздобуду?.. А кипяток… это можно, организую. Однак зачем? Ты, Михал Митрич, ещё ого-го мужик. Вона стройный, поди, какой… – ворчал денщик, обтирая полотенцем тело генерала.

Поужинав, Горчаков сел за написание письма военному министру. Мысль эта родилась у него спонтанно, после того как совет принял решение начать наступление.

Со стороны Севастополя донеслись звуки ночного обстрела. И это укорило решимость старого генерала написать письмо и как-то оправдать себя на случай поражения.

Положив перед собой чистый лист, обмакнув перо в чернила, он задумался. Тревожные мысли за последствия в случае неудачного наступления не покидали старого генерала.

«Можно, конечно, последовать совету Остен-Сакена и немедленно уйти на Северную сторону, благо переправа на Северную сторону уже строится. Много жизней сохраню, армию, порох… – размышлял он. – Можно отвергнуть совет графа и оставаться в прежнем положении, ожидая естественного развития событий… Каких?.. – спросил он себя. – Урагана?.. Или союзники разругаются и сами уйдут… Бред… Но плохо, что я, главнокомандующий, решился против собственного своего убеждения предпринять общее наступление на неприятеля! Хм… Однако же совет поддержал… – успокоил он себя. – Но отвечать-то мне в случае чего… И что же делать?..»

И тут же вслух прошептал:

– Нет ответа… Но Вревский… Его настойчивые рекомендации… И письма императора… Господи, но это же не аргументы для успеха… Раньше, раньше надо было крошить союзников. Что мешало сие сделать Меншикову ещё при высадке под Евпаторией?.. Что?!..

Горчаков с раздражением бросил перо. На чистом листе бумаги расплылась клякса. Чертыхнувшись, Михаил Дмитриевич скомкал лист. Взял следующий.

Мысли старого главнокомандующего метались из крайности в крайность. Ему хотелось написать в столицу правду и честно сказать, что время упущено, и, дабы поберечь армию, надо оставить город. Что требовать активных действий от него, находясь в тысяче вёрст от Севастополя, по меньшей мере, неразумно. Что снабженцы – воры. Что дороги не пригодны… Что купеческий люд в обход приказа продаёт неприятелю дефицитный лес, и прочее…

Хотелось, очень хотелось Горчакову всё это высказать, но перед его глазами всплыл образ молодого государя, который гневался, выговаривая ему, опытному генералу: «Что же ты, князь, не оправдал надежд моих? Струсил… Состарился… Поди прочь в отставку…»

«Кто защитит меня, кто оградит от позора?..» – мысленно горестно вопрошал Горчаков. Обречённо вздохнув, сам и ответил: – А кто, как не военный министр Долгоруков?!..»

И перо, обмакнувшись опять в чернила, резво стало выводить слова:

«Ваша светлость, Василий Андреевич! Собрание военачальников сегодня решило наступать, на что с болью в душе и по настойчивой рекомендации барона Вревского я согласился, потому что если бы я того не сделал, то Севастополь все равно был бы через очень короткое время потерян. Неприятель действует медленно и обдуманно, он собрал сказочную массу снарядов, чем совсем не можем похвастать мы. Неприятельские войска сдавливают нас все более и более, и в Севастополе уже нет ни одного непоражённого места, пули свищут над всем городом. Не следует обманываться, ваша светлость, я иду на неприятеля в отвратительных условиях.

Его позиция весьма сильна, на его правом фланге почти отвесная и очень укрепленная Гасфортова гора, по правую руку – Федюхины высоты, перед которыми находится глубокий, наполненный водой канал, через который можно будет перейти только по мостам, наводимым под прямым огнем неприятеля. Войск у меня мало. Если, на что я мало надеюсь, счастье мне будет благоприятствовать, я позабочусь извлечь пользу из своего успеха. А нет, нужно будет подчиниться божьей воле.

Я отступлю на Мекензиевы горы и постараюсь эвакуировать Севастополь с возможно меньшими потерями. Я надеюсь, что мост через бухту на Северную будет вовремя готов и это облегчит мне задачу. Благоволите, Василий Андреевич, вспомнить ваше обещание, которое вы дали при отправке меня в Крым, на что согласился я с великой неохотою: оправдывать меня в нужное время в должном месте. Если дела примут худой оборот, в этом не моя вина. Я сделал все возможное. Но задача была слишком трудной с момента моего прибытия сюда, в Крым.

На сим заканчиваю. С глубочайшим почтением князь Горчаков. Писано июля двадцать девятого 1855 года».

Горчаков перечитал письмо, вложил в конверт и надёжно запечатал его. Перекрестившись на икону Святого Николая с тлеющей под ней лампадкой, лег спать с глубоким непоколебимым убеждением, что он будет на другой же день разбит и значительная часть армии, которую он завтра бросит на неприступные высоты без всякой пользы для дела усеет трупами Федюхины высоты и подножие Сапун-горы.

На следующий день ближе к полудню, прождав Горчакова около часу, Антон, наконец, увидел его. Верхом на коне, в окружении группы всадников, в основном своих адъютантов и связных офицеров, главнокомандующий остановил коня перед штабом, передал уздечку подбежавшему ординарцу, с его помощью осторожно опустился на землю. Увидев капитана, Горчаков махнул ему рукой, приглашая подойти.

– Вот, капитан, – вынимая из кармана конверт, не здороваясь, произнёс он. – По приезде в Петербург передайте его лично графу Долгорукову. Коль граф будет расспрашивать о чём-либо, расскажите, как оно тут на самом деле теперича. Да без прикрас и похвальбы, а то знаю я вас, молодёжь, кажин желает отличиться перед начальством. Но одно упомяните всенепременно: войска полны решимости и государю да России-матушке преданны. Всё, прощайте!

И, резко развернувшись, князь направился в направлении ожидающих его офицеров.

Отъезд Шороховых и Антона затянулся. И основная причина, несмотря на указание главнокомандующего, была в том, что Антон никак не мог уговорить доктора Гюббинета, оставшегося вместо Пирогова, выделить хоть кого-нибудь для сопровождения раненого подполковника. Тот из-за отсутствия таковых категорически отказался выделить лекаря. В конце концов помогла Бакунина. Екатерина Михайловна дала из своей группы одну из сестёр милосердия. Оставалось найти транспорт.

Город жил в тревожном ожидании очередного штурма неприятеля, и многие догадывались: последнего. Севастополь покидали жители, лазареты были забиты ранеными, которых надо было вывозить из города, любой транспорт был нарасхват.

Возница дилижанса, доставивший Петра Ивановича и Лизу в Севастополь, тоже отказался брать пассажиров, говоря, что уже взял аванс за доставку раненых куда-то там далеко за Крым.

С большим трудом, заплатив за видавший виды просторный крытый дилижанс, запряжённый парой лошадей, по возрасту никак не моложе допотопного дилижанса, Шороховы были готовы к отъезду.