Бесконечный спуск

Комаров, как он вспоминал позднее с некоторой са-моиронией, был возмущен этим до глубины души. Он довольно быстро нашел способ заткнуть рот бумагомарателю, сующему палки в колеса делу его жизни. (А Комаров, надо сказать, развил весьма успешный бизнес, смежный с его должностью. Формально второстепенный акционер, через доверенных лиц он владел немалой долей в новейших, построенных им за последние годы спортивных проектах с современнейшей инфраструктурой, а также в сети гостиниц. Были среди этих доверенных лиц, по существующему обыкновению, и дальние родственники, превозносившие министра как самого успешного представителя их рода…)

Поскольку писака был чрезвычайно упрям и не шел на контакт, угомонить его Комарову пришлось настолько жестким способом, что, получив урок в общении с силовиками – приятелями министра, журналист по-настоящему перепугался, даже дом свой выставил на продажу, а сам спешно перебрался в другой регион. Видимо, понял, что в противном случае ему грозят уже запредельные неприятности. Вскоре о журналисте и его происках все позабыли.

Когда Комаров полностью оперился и мог позволить себе пускать пыль в глаза, выяснилось, что он не чужд изящным искусствам. Он раздобыл средства и зазвал на гастроли раскрученный джазовый фестиваль, который стал гвоздем сезона в их городе, довольно большом – можно сказать, миллионнике, если считать все население городского округа. По совету московских друзей он начал способствовать приглашению выставок знаменитых галеристов. Была среди них и нашумевшая австрийская выставка, которая демонстрировала образцы самого современного искусства: экспозиции выпадающих из тел внутренностей людей и животных. Сам Комаров не очень понимал прелести последней, как не всегда были ему по душе и эпатажи московских художественных гуру. Тем не менее, хоть и преодолевая поначалу отвращение, он находил возможным лично открывать ту или иную прогрессивную выставку, флешмоб или спектакль столичного театра, в которых любовь к человечеству и привязанность к просвещенной цивилизации выражались то в садомазохистских, то в гомоэротических тонах.

Так, на одном из вернисажей собралось несколько столичных звезд и целая толпа богемных персонажей из Москвы, Питера и Екатеринбурга, многие из них с серьгами в ушах и напудренными в буквальном смысле слова носами. Но что делать, надо соответствовать, – и мужественный спортивно-молодежный босс, закоренелый любитель женщин и девочек, подавлял свои эмоции. Со временем все эти эмоции почти что сошли на нет, в привычку у Комарова вошел непроницаемый цинизм. А руководители культуры в крае испытывали к нему ревность, поскольку он обскакал их по целому ряду направлений.

Его донимала жена, мать троих его детей, – она, что называется, бесилась с жиру, была ревнивой и подозрительной, не смирялась с ролью домохозяйки при успешном чиновнике, беспокоила совершенно нелепыми, дурацкими, как ему казалось, претензиями, пеняла на бездушие и невнимание к семье. Он ублажал ее, давал много денег, отправлял в дорогие круизы. Но ничего не помогало. В итоге Комаров бросил жену – у него, конечно же, было на примете несколько кандидатур на сожительство. Одну из них, Ларису, он приручил задолго до развода. Комаров не стал отсуживать у жены детей, хотя к младшему, Иннокентию, был сильно привязан. Иннокентий единственный, кто чувствовал и понимал отца, не разделяя взглядов на него матери и старших детей; и он все еще тянулся к нему после развода, на момент которого ему исполнилось 11 лет.

Жениться на Ларисе Комаров не спешил. Хотя она очень хотела ребенка и уговаривала его пойти на это. Но он был крайне аккуратен и промашек в данном пункте не допускал. Лариса любила горные лыжи, и иногда он даже брал ее на «вылазки», хотя это считалось мужским занятием. Но на этот раз Лариса с ним не поехала – и тем, по-видимому, спасла себе жизнь.

Спор с тестем

Первое ощущение после катастрофы – необычайные легкость и свобода. Снег не слепил глаза, несмотря на очень яркое солнце. Организм как будто обновился – старые травмы в ключице и в суставах ног не напоминали о себе… Комаров достаточно быстро привык к новой способности – летать. Хотя и не сразу сообразил, что для обитателей земного мира, включая птиц, он невидим.

Гибель от лавины не укладывалась в голове. Прошлое же, вполне ясное и отчетливое, стало, тем не менее, чем-то таким, что происходило вроде бы уже и не совсем с ним…

Вспомнился разговор с тестем, случившийся незадолго до развода. Тесть, который в первые годы брака принял его дружелюбно, в последнее время нарывался на конфликт, нагнетал обстановку. Чем более могущественным становился зять, тем более озлоблялся тесть, настраивая против него и дочь, и свою жену – тещу Комарова. За глаза, как узнал Комаров от проболтавшихся детей, тесть издевательски называл его «говнолыжником».

– В наше время, – бурчал тесть в тот вечер, – горы были в моде. Но что такое горные лыжи в сравнении с альпинизмом? Вот альпинисты – это люди. Они поднимаются вверх, они покоряют пики… А вы что творите? Сколько денег угробили на эти курорты? Сколько народу сбили с панталыку?..

– В ваше время, – не соглашался с ним Комаров, – тоже были горные лыжи. И альпинисты их тоже ценили. Вспомните те же песни… Там не только альпинизм. Вот, например, «Домбайский вальс»…

В этом пункте тесть, как ни странно, согласился с ним, но только для того, чтобы перейти в еще более яростную атаку:

– Да, и альпинисты могли себе это позволить, когда была такая возможность. Никто не спорит, что это красиво и дух захватывает… Тем более высокое мастерство. Но никому и в голову бы не пришло опутать все склоны подъемниками… Что это за спорт такой, когда только кататься, а саночки за тебя возит целая индустрия? Вот альпинисты… это да, это люди… Они действительно на высоте…

Зять возразил:

– Лыжи – это техника, владение своим телом… Это господство над пространством, полет…

– Полет, но только вниз, а не вверх, – пробурчал тесть. – Спуск… бесконечный…

Они помолчали. Комаров в памяти как наяву видел тестя, налившего рюмку, опрокинувшего ее, причмокивающего.

Через минуту тесть махнул рукой и изрек:

– А все потому, что вам плевать на людей… Вы все обратили в бизнес, все подчинили рекламе. А спорт превратили в стадное занятие для бездельников…

– Надоело слушать это нытье, – сорвался тогда Комаров. – Что вы все носитесь со своими советскими пережитками? Слава богу, что СССР больше нет. Он не давал инициативным людям жить, дышать. Развернуться было нельзя…

– Зато теперь развернулись… Полстраны в нищете… Ну ладно, вы настроили этих курортов, содержите целую армию этих ваших бульдозеров, снежных пушек… Но теперь-то что взбрело тебе на ум? Мало тебе этих канатных дорог, всех этих фуникулеров… Ты теперь вертолеты взял в оборот! Чтобы несколько сраных задниц отвезти на дикий склон проветриться… А?!.. А в советское время самолеты и вертолеты были подчинены делу.

Тесть продолжал яриться, с трудом наматывая на вилку пучок итальянских спагетти:

– И недаром мы их сами производили, а не покупали за бугром, как ваши уроды… И если где-то в Сибири человек нуждался в операции – не жалели горючего и по воздуху переносили его в больницу. Сколько таких случаев! И что ты мне будешь говорить, щенок, про каких-то инициативных людей?! Хозяева жизни!..

При этом тесть присовокупил нецензурное слово. Зять хлопнул дверью, оставив захмелевшего «папашу» наедине с его «маразмом». Забот полно, на носу была краевая спартакиада. Возможно, старикан наткнулся где-то в интернете на историю с калекой, которому не помогли с операцией. Потому так и взбеленился…

Теперь же Комаров понимал, что тесть был по-своему прав: мудрее было бы отказаться от вертолетных высадок…

Летая над земной поверхностью, он начал испытывать на себе какие-то тревожные волны. Ему остро захотелось вернуться в земное тело, испытать запахи дома, пройтись босиком по утепленному полу, поласкать собаку… Но тогда, даже прилети он туда, ему будет нечем обонять знакомые запахи, нечем ходить по полу, а собака, если и почует его присутствие, лишь испугается потусторонней тени.

И все-таки, он перенесся в свой город, чтобы посетить места, к которым был привязан. И вот он видит пышную траурную церемонию, на которую приехали даже высокопоставленные персоны из столицы. Испуг и горе на лице Иннокентия. И то, что его вдова терзается из-за его гибели. Даже тесть с тещей сокрушаются о его судьбе. Уж, во всяком случае, больше, чем Лариса, которая лишь грызет ногти и много курит. На ее лице Комаров как в раскрытой книге прочитал, что думает она только лишь о поломанном сценарии собственной жизни…

(Далее в рукописи – неразборчиво.)

Что же касается родственников, тех самых подставных лиц, на которых оформлены главные активы Комарова, они, несмотря на то, что при жизни всячески ему угождали, – теперь с трудом скрывают свою радость. Они радуются, и еще не знают, что вместе с наследством приобретут и серьезные проблемы с сильными людьми, задумавшими это наследство прибрать к рукам…

Несколько слов про Петра Петровича

(пояснение публикатора)

Здесь мы ненадолго прервем ход повествования.

Чужая душа, говорят в народе, потемки. И человеку ли толковать, кому что прощается, а за что с кого взыскивается? Всегда остается тайна человека, и было бы чересчур дерзновенно пытаться ее разъяснить. Тем не менее, произошло нечто неслыханное: произошел исключительный случай контакта Петра Петровича с погибшим.

Петр Петрович – мой сосед по даче, рассказчик этой истории. Он долго колебался, прежде чем решился изложить эту повесть про Комарова и его «бесконечный спуск». Опасался он и того, что его примут за шизофреника, но не только. Сомнения были большими, ведь изложенные события не слишком вписываются в то, что обычно говорят о посмертном бытии земные религии, философии, не говоря уж об атеистах и скептиках. Однако, посоветовавшись с опытными и глубокомысленными людьми, рассказчик все больше проникался мыслью, что история эта может быть для многих полезна.

Уже спустя много лет после своей глупой гибели покойный министр неведомо как явился моему соседу и очень подробно поведал ему о своей дальнейшей участи. Как он явился, при каких обстоятельствах, Петр Петрович мне не сообщал. Он не просто слушал Комарова, но и каким-то неведомым образом видел картины его воспоминаний. Беседы эти были как яркий сон или фильм, с красками и звуками, чуть ли не с тактильными ощущениями. Этим объясняется некоторая странность самого повествования – в чем-то похожего на пересказ просмотренного фильма.

Петр Петрович, знавший Комарова при жизни, был потрясен этим потусторонним контактом. Очень уж резко, реалистично предстало перед ним все то, о чем он раньше и не догадывался. Обилие подробностей из земной и посмертной жизни бывшего министра, о которых узнал рассказчик, складывалось в целое и многое в комаровской судьбе проясняло. Петр Петрович проверял некоторые из фактов, открывшихся ему, и всем им нашел подтверждение.

Супруга Петра Петровича, женщина немного экзальтированная, была не в восторге от случившегося и настаивала на визите к психиатру. Она предполагала, что рассказчик видит призраков на почве того, что сам когда-то пострадал из-за Комарова…

Однажды в беседе на даче я спросил Петра Петровича, переживает ли он до сих пор по поводу своих прежних неприятностей, связанных с Комаровым. На это он ответил мне, что после их сверхъестественного общения он совсем не держит на покойника зла, напротив, даже стал поминать его в своих молитвах.

В эти годы Петр Петрович изменился, стал более религиозным, часто зажигал в своей комнате лампадку, иногда посещал церковь и ездил однажды в отдаленный монастырь к известному старцу, специализировавшемуся на отчитке одержимых.

В течение полугода Петр Петрович изложил Комаровскую историю. Время от времени в осенние и весенние дни приезжал он на дачу один, чтобы сосредоточиться на рукописи. По мере углубления в работу Петр Петрович увлекся и стал добавлять к этой истории некоторые детали жизни Комарова, которые ему удалось найти из других источников.

Как-то я спросил Петра Петровича, в чем же секрет Комарова, почему ему была явлена такая милость свыше, что он даже оттуда получил возможность беседовать с еще живым человеком. Петр Петрович ничего не отвечал. Вечером он пригласил меня к себе на террасу и под большой лампой с абажуром, вокруг которой трепетали мотыльки, раскрыл толстую Библию синодального перевода. Он медленно и нараспев зачитал мне отрывок из Послания Римлянам, водя пальцем по строкам:

«Что же скажем? Неужели неправда у Бога? Никак.

Ибо Он говорит Моисею: кого миловать, помилую; кого жалеть, пожалею.

Итак помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего.

Ибо Писание говорит фараону: для того самого Я и поставил тебя, чтобы показать над тобою силу Мою и чтобы проповедано было имя Мое по всей земле.

Итак, кого хочет, милует; а кого хочет, ожесточает.

Ты скажешь мне: “за что же еще обвиняет? Ибо кто противостанет воле Его?”

А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: «зачем ты меня так сделал?» Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?

Что же, если Бог, желая показать гнев и явить могущество Свое, с великим долготерпением щадил сосуды гнева, готовые к погибели, дабы вместе явить богатство славы Своей над сосудами милосердия, которые Он приготовил к славе?»