Охранитель!

В этой связи очевидно, что нужно выделять и разводить формальный суверенитет – декларацию, соответствующую теоретическим определениям, нормативно оформленную, – и суверенитет фактический.

О фактическом суверенитете следует говорить не как о данности, а как о претензии. Претензии политической организации на независимость, самостоятельность во внешних и верховенство во внутренних делах, признаваемой другими политическими организациями с аналогичными претензиями. Претензии, которая в полном (в описанном в теории) объеме никогда не реализуется и реализоваться не может, однако все равно должна отстаиваться всеми возможными и допустимыми способами. Претензии, позволяющей провозгласить и предъявить формальный суверенитет и реально получить ту или иную степень автономии, то есть ограниченной независимости и верховенства.

Государство до тех пор действительно государство, пока оно успешно претендует на фактический суверенитет. Именно эта претензия при ее признании и реализации в границах возможного позволяет однозначно отличить государство от любой другой политической организации.

3

После крушения СССР Запад достиг апогея своего могущества, США – главная западная страна – остались единственной сверхдержавой. Западноевропейские государства стали на путь уже не только фактической, а формальной десуверенизации, объединившись в Евросоюз. Одновременно стали просматриваться вполне четкие контуры куда более масштабного универсалистского проекта – системы, если угодно, глобального суверенитета, глобальной власти, осуществляемой сетевой структурой, образованной руководством западных держав, Евросоюза, транснациональных корпораций и международных организаций вроде ВТО, МВФ и прочих, своего рода мировой империи (об этом много пишут, в частности, известные неомарксисты Майкл Хардт и Антонио Негри). Можно говорить о претензиях отдельно взятых США или Запада в целом на роль метрополии в империи, при этом речь по факту идет скорее об их привилегированном положении, особой роли. Несмотря на многочисленные противоречия между западными странами, несовпадения национальных и имперских интересов, этот проект продвинулся достаточно далеко. Вместе с тем с учетом углубляющегося системного кризиса Запада, роста экономик и политических амбиций Китая и Индии, «бунта» Ирана, «левого марша» в Латинской Америке и т. п. легко представить себе в перспективе как его полный провал, так и существенную коррекцию, которая выльется в формирование совершенно полицентрической структуры. В ней Запад либо не получит привилегированного положения, либо очень быстро его утратит.

Перед Россией в начале 1990-х стоял ясный выбор: или полностью встать в фарватер Запада, или начать самостоятельно добиваться места под солнцем, сочетая заимствование и сотрудничество с конкуренцией и даже конфронтацией. Последнее означало выдвижение суверенных претензий – имея в виду конечно, империю на основе России, – предъявление нашей страны как державы. Вряд ли кто-то мог сомневаться, что мы выберем второй путь. Вся наша история это предопределяла.

В 1990-е годы Россия претендовала на суверенитет, мягко говоря, непоследовательно и неэффективно, хотя попытки были (можно вспомнить многое – и первую чеченскую войну, и марш-бросок на Приштину и т. д.). Тогда установился режим соревновательной олигархии. Правила «соревнований» установились предельно свободные, государственная власть была слаба, экономика еще не пришла в себя после советского кризиса и «реформ» Гайдара – Чубайса. При Путине положение изменилось – соревновательная олигархия сменилась консенсусной, начала выстраиваться «вертикаль власти». Восстановительный рост, а затем ряд успешных реформ и мероприятий, осуществленных путинской администрацией и правительством, и, конечно, дорожание нефти и газа на мировых рынках помогли стабилизировать социально-экономическое положение, а последнее также позволило предъявить Россию как энергетическую державу (мне больше нравится формулировка «ядерно-энергетическая держава»).

Потребность в идеологической и пропагандистской «упаковке» этой новой реальности вызвала к жизни концепт суверенной демократии. Но это уже другая тема[1 - Статья написана в августе 2006 года. Первоначальная версия опубликована во «Взгляде».].

МНОГОЗНАЧИТЕЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ

Вряд ли есть в политическом лексиконе более затасканное слово, чем «демократия». Что им только не обозначают и кто им только не клянется. Доброй порцией масла в огонь перманентной дискуссии о демократии стало понятие суверенной демократии. Одни утверждают, что это всем демократиям демократия, другие – что это вообще не демократия.

1

Демократия – это политический режим (система организации власти – формальной и неформальной), существовавший в ряде древнегреческих городских республик и описанный античными философами и историками. Хрестоматийным примером выступает афинская демократия, практика которой была подробно обобщена Аристотелем. Античные демократии предполагали народовластие, максимальную «симфонию» народа и власти, то есть прямое управление государством народным собранием и через максимально широкое народное представительство.

Однако опыт тех же Афин показывает, что подобное возможно лишь при наличии целого ряда условий:

1) ограниченной территории;

2) ограниченной численности населения;

3) незначительного социального неравенства;

4) минимальных – в допустимых для данного (рабовладельческого) общества пределах – цензовых ограничений пассивного и активного избирательного права: в Афинах политическими правами обладали только примерно 50 тысяч местных мужчин;

5) наличия у граждан времени для участия в политической деятельности и государственном управлении (это обеспечивалось рабовладением). Следует также учитывать, что в повседневной жизни демократия легко оборачивалась господством толпы, которая, по словам Плутарха, «того, кто ей потакает, влечет к гибели вместе с собой, а того, кто не хочет ей угождать, обрекает на гибель еще раньше».

При увеличении территории государства, численности его населения, дифференциации социальной структуры и т. п. прямое народное правление и широкое народное представительство становятся невозможными. (Нужно также помнить, что прецедентов, аналогичных афинскому, в истории было весьма немного, да и в Афинах не всегда была демократия.) Кстати, в силу этих же факторов становится принципиально невозможным и правление одного (автократия), для которого необходима еще более примитивная общественная структура. Поэтому абсолютное большинство всех существовавших и существующих политических режимов есть самые настоящие олигархии.

Это слово обычно употребляют в негативном контексте, хотя исходно оно означает лишь «правление немногих». Восточные деспотии или тем более европейские абсолютистские режимы, несмотря на огромную власть монархов, на деле также были организованы олигархически. Ни один фараон, султан или король не управлял государством единолично. Естественно, не были демократиями ни республика Святого Марка (Венеция), ни ганзейские города, ни Господин Великий Новгород. В общем, демократии и автократии – это крайне редкое исключение из общего правила.

С античных времен мы не обнаружим демократии на государственном уровне нигде, она встречалась и встречается только на уровне общинного, корпоративного, муниципального самоуправления. Именно поэтому, как представляется, при рассуждениях на темы государства, политического режима и т. п. требуется отделять демократию («историческую» античную демократию) от современной демократии.

2

Современной демократией можно назвать комплекс правовых и политических институтов, обеспечивающих гражданам определенный набор личных, политических, экономических и т. п. прав и свобод, право на участие всех желающих граждан в управлении государством, учет их интересов и мнений при выработке, принятии и реализации государственных решений. Принципиальное значение имеют выборы, а также референдум – это системообразующие институты. Таким образом, современная демократия – это уже не политический режим, а составляющая политического режима, позволяющая характеризовать его как демократический.

Современные демократии начали формироваться в XVIII–XIX веках (где-то, например, в Швейцарии – даже раньше), когда просвещенчество и промышленная революция стали успешно разрушать доиндустриальные социальные и культурные иерархии, когда расширился доступ к образованию, результатом чего стало появление культурно более-менее однородных обществ. Тогда носителями культур, опирающихся на письменность, становились уже не только элиты, а практически все. Это в свою очередь влекло за собой пробуждение национального самосознания и в итоге формирование наций – сообществ, основанных на культурной и исторической самоидентификации, сопровождавшееся широким распространением идей, утверждавших политическую субъектность наций или вообще объявлявших их единственным источником государственной власти.

Запустился процесс революционной и/или реформаторской модернизации, на выходе стали получаться государства-нации (впоследствии формирование государств-наций стали стимулировать, появились искусственные государства и искусственные нации, в XX веке «государств-ненаций» в мире практически не осталось). Раз нация субъект и даже источник власти, то и составляющие ее граждане тоже и субъекты, и даже источники, которые, естественно, должны иметь права и пользоваться свободами. Следование этой логике и в теории, и на практике приводит к современной демократии. Да, то же всеобщее избирательное право утвердилось не сразу, и долгое время его понимали в лучшем случае как всеобщее избирательное право мужчин. Но, как говорится, прогресс не остановишь, надо только начать…

Разумеется, право на участие в управлении государством, обычно сводящееся к активному избирательному праву и праву на участие в референдуме, а также право высказывать свое мнение, вовсе не означает собственно участия в управлении. В государствах-нациях легитимность власти основывается на прямом или косвенном народном волеизъявлении, власть формально приобретается или пролонгируется, по общему правилу, по итогам выборов (и легитимность многих современных монархов тоже опирается на волю соответствующих наций, которые некогда пожелали сохранить, восстановить либо даже учредить монархию). Но формирование и воспроизводство властных элит (и контрэлит), выдвижение на олигархические позиции, ротации в олигархатах и тем более текущее осуществление власти происходит практически совершенно обособленно от основной массы граждан.

Безусловно, нынешние олигархии, мягко говоря, многим отличаются от тех, с которыми имел дело тот же Аристотель. Но суть – «правление немногих» – осталась неизменной. И никакие революции или победы на выборах оппозиционных несистемных деятелей ничего принципиально не меняют. То, что кто-то «оседлал историю», уловил и грамотно использовал народные настроения, вовсе не означает установления демократии в ее античном понимании. Чувствительность современной власти к общественному мнению также не стоит принимать за проявление народовластия. И в доиндустриальную эпоху правители обычно прислушивались к своим народам, признавали свою зависимость от них, а потому заигрывали.

Реальность такова, что все править не могут. И правят немногие, «от имени и по поручению» остальных. Вопрос только в том, насколько интересы правящих совпадают с интересами остальных, насколько адекватно и ответственно осуществляется управление, насколько исповедуются принципы солидарности.

Практически любой современный политический режим официально аттестует себя как демократический, а фактически является олигархическим. Современная демократия не исключает, а дополняет олигархию, придает легитимность олигархическим режимам, прикрывает и укрепляет их. Формулировки вроде «власть принадлежит народу», «народ взял власть», «народ лишили власти», если только они осознанно не используются в пропагандистских и иных подобных целях, бессмысленны. У народа нет власти, народ не правит. Современная демократия лишь создает соответствующую иллюзию (разной степени убедительности – в каждом конкретном случае), дает народу, отдельным «простым людям» возможность где-то как-то повлиять на власть, защищает их от откровенного произвола. И все.

3

После Второй мировой войны наибольшую социально-экономическую эффективность стали демонстрировать страны Запада. Тамошние режимы, опирающиеся в первую очередь на либеральные идеологические принципы (конституционализма, парламентаризма, разделения властей, идеологического плюрализма и т. д.), отвергнувшие диктаторские, «тоталитарные» методы управления, не только определяют себя как демократии, но фактически ввели «демократическую религию» и активно используют соответствующую риторику в своей внешней политике, пропаганде, PR. В этих условиях западные институты и форматы институтов современной демократии стали восприниматься как эталоны и все активнее перениматься или насаждаться. Деградация советского проекта и крушение СССР лишила Запад единственного конкурента, способного продвигать альтернативную модель (советскую демократию) в глобальном масштабе.

Фарид Закария в своей книге «Будущее свободы» выделяет «либеральные демократии» (западные режимы), «либеральные автократии» (режимы, насаждающие западные порядки нелиберальными методами, – пиночетовский в Чили, чанкайшистский на Тайване и т. п.) и «нелиберальные демократии» (режимы, использующие демократические институты для легитимации нелиберальных практик, – в их число попал путинский режим). Китайский, иранский и тем более северокорейский режимы в этой связи следует охарактеризовать как «нелиберальные недемократии» (хотя в Иране, например, проводятся по-настоящему альтернативные выборы).

Получается, что чем ближе к западным олигархиям тот или иной режим, тем он демократичнее. И наоборот. Советская демократия, исламская демократия в этой логике – вовсе не демократии.

Несмотря на то, что западные модели современной демократии обычно плохо приживаются в незападных странах, и их приходится серьезно корректировать, адекватной альтернативы им в целом еще никто в мире не предложил. Ни для себя, ни для других. И все так или иначе заимствуют и копируют. Кто-то больше, кто-то меньше. Вечно так не будет, тем более что Запад, как ни банально это звучит, все глубже увязает в системном кризисе. Однако пока имеем то, что имеем.

Учитывая, что Россия – европейская страна, наш нынешний копиизм если и не оправдан, то вполне объясним. Можно вспоминать о том, что в 1988–1990 годы можно было хотя бы пойти по «китайскому пути». Но толку-то… Поезд давно ушел.

Однако копиизм копиизму рознь. Различия между порядками 1990-х и нынешними видны невооруженным глазом, при том что путинизм исторически есть прямое продолжение ельцинизма.

4

Теперь о суверенной демократии. Это понятие стало активно внедряться в официальную риторику «Единой России» и близких к Кремлю политиков, общественных деятелей и экспертов с весны прошлого года. Тогда же Путин в своем очередном послании парламенту провозгласил: «Россия – это страна, которая выбрала для себя демократию волей собственного народа. Она сама встала на этот путь и, соблюдая все общепринятые демократические нормы, сама будет решать, каким образом – с учетом своей исторической, геополитической и иной специфики – можно обеспечить реализацию принципов свободы и демократии. Как суверенная страна Россия способна и будет самостоятельно определять для себя и сроки, и условия движения по этому пути».

За год сформировался целый корпус текстов о суверенной демократии, как апологетических, так и полемических. Своего рода «согласование несогласованных канонов» было произведено Владиславом Сурковым в его «февральской лекции» для слушателей Центра партийной учебы и подготовки кадров «Единой России» и ряде других публичных выступлений. Партия власти объявила о том, что идея суверенной демократии станет одной из основ ее идеологии и программы на выборах в 2007 году. Более того, ее взял на вооружение и Сергей Иванов, считающийся одним из кандидатов в преемники. В своей программной статье «Триада национальных ценностей», опубликованной недавно в «Известиях»[2 - Известия. – 2006. – 13 июля.], он включил суверенную демократию в триаду наряду с сильной экономикой и военной мощью.

Высказывалось и много критики, причем не только оппозиционерами, «революционерами» и западными товарищами во главе с самим Бушем. Примакова и Медведева, например, ни к одной из этих групп отнести нельзя. Можно выделить две основные претензии. Во-первых, зачем к «демократии» прибавлять какие-то другие слова? Дескать, создается впечатление, что речь идет о какой-то особой современной демократии или вообще не о демократии. Во-вторых, в западной политологии используется понятие sovereign democracy, которое на русский язык дословно переводится как «суверенная демократия». Однако на самом деле зачастую sovereign надо переводить не как «суверенная», а скорее как «национальная». Соответственно под sovereign democracy там понимают совсем не то, что мы сейчас вкладываем в «суверенную демократию». Получается, что якобы берется чужое понятие, в которое якобы вкладывается новый смысл.

По поводу первого следует для начала напомнить, что в теоретической политологии существует множество понятий, вроде «непосредственная демократия», «представительная демократия», «плебисцитарная демократия», «плюралистическая демократия», «либеральная демократия» и т. д. Большинство этих понятий входит в актуальный политический лексикон. Прибавлять к «демократии» другие слова в полной мере допустимо, а иногда и просто необходимо.

Суверенной демократией можно назвать и технологию, используемую режимом, и режим как таковой. С технологической точки зрения суверенная демократия предполагает самостоятельное (максимально самостоятельное) определение форматов демократических институтов, а вовсе не отказ от них. Назвать суверенно-демократическим можно лишь тот режим, который, развивая такие институты, одновременно отстаивает собственную самостоятельность и соответственно самостоятельность государства настолько, насколько это целесообразно и возможно в современном мире. Так что противопоставлять суверенную демократию демократии (в современном ее понимании) не следует.

Теперь о соотношении суверенной демократии и sovereign democracy. В американской и европейской политологии sovereign democracy имеет три значения:

1) государство с политическим режимом западного образца;

2) политический режим в западной стране;

3) политический режим в стране, подвергнутой «демократизации» – целенаправленной модернизации по западным лекалам, предполагающей отказ от суверенных претензий пусть не полностью, но в значительной части (в качестве синонима часто используют еще young democracy – «молодая демократия»).

В третьем случае sovereign означает уже не «национальная», а «независимая от незападного влияния». Молдавия или Грузия sovereign democracies постольку, поскольку они теперь политически независимы от России, точнее, более независимы, чем были. По сути же это управляемая демократия.

Спорить с тем, что Россия – государство с демократическим политическим режимом западного образца, конечно, можно. Но есть ли в этом смысл? Все базовые институты, описанные в любом учебнике, у нас имеются. То, что форматы институтов отличаются, в данном случае несущественно. Они везде отличаются. А вот «демократизировать» себя мы давно не позволяем. Так что отнесение или неотнесение нас к sovereign democracies зависит от того, что конкретно имеется в виду. Вывод, по-моему, очевиден. Sovereign democracy и суверенная демократия – разные понятия, и современную Россию можно описывать, используя оба[3 - Статья написана в августе 2006 г. Первоначальная версия опубликована в «Русском журнале».].

ДРУГАЯ ЕВРОПА

Никогда не понимал смысла рассуждений о том, может ли Россия когда-нибудь «стать Европой». Полагаю, что все дискуссии на эти темы есть не что иное, как набор спекуляций, сознательных или вызванных невежеством. Европой (как Азией или Африкой) нельзя «стать». Можно ею быть или не быть.