Теория государства

Теперь о формальном государстве. В XIX в. Сложилась конститутивная теория государственного признания, согласно ей признание сообщает государству международную субъектность, то есть способность полноценно реализовывать свой суверенитет. Ласса Францис Лоренц Оппенгейм так сформулировал ее суть: «Международное право не говорит, что государство не существует до признания, но оно не замечает его до признания. Только и исключительно благодаря признанию государство становится международным лицом и субъектом международного права».[56 - Oppenheim L. International Law. A Treatise. Vol. I. Peace. New Jersey. 2005. P. 135.]

Такой подход мог бы работать в том случае, если бы существующие государства всегда и во всем вырабатывали консолидированную позицию, образовывали своего рода «клуб» с общими едиными правилами приема. А как быть, если одни государства признают некую территориальную политическую организацию равной себе, а другие категорически отказываются это делать? ведь право признавать либо не признавать чужой суверенитет – одно из важнейших следствий суверенитета.

Поэтому уже в XX в. появилась декларативная теория государственного признания. Она утверждает, что государство приобретает субъектность самостоятельно и признание не конституирует, но лишь констатирует возникновение нового субъекта международного права. Декларативная теория в отличие от конститутивной даже получила нормативное закрепление. В Межамериканской конвенции о правах и обязанностях государств (Конвенции Монтевидео) 1933 г.[57 - http://www.oas.org/juridico/english/treaties/a-40.html.] говорится, что существование государства, а следовательно, и его международная субъектность, не зависят от их признания другими государствами (ст. 3). Там же приводится единственное международно-правовое определение государства, а точнее, четыре его признака: 1) постоянное население; 2) определенная территория; 3) собственная власть; 4) способность к вступлению в отношения с другими государствами (ст. 1). В принципе, способность вступать в отношения с другими государствами можно и должно толковать в смысле получения признания с их стороны. (тогда данный признак придется признать факультативным – раз признание в декларативной теории играет вспомогательную роль.)

Впрочем, и конститутивная теория не утверждала, что до признания государства нет. По крайней мере, некоторые ее разработчики специально оговаривали это. Она лишь «не замечала» существования непризнанного государства.

Декларативная теория, в свою очередь, также обнаружила изъяны. Из нее же следует, что любая мало-мальски настойчивая территориальная политическая организация может и должна считаться государством, субъектом международных отношений. Последовательное применение этой теории грозило бы полной дестабилизацией международного порядка.

Однако доктрина и даже международные договоры – это одно, а обычное международное право и современная политическая и правовая практика – другое. И, обобщая последнюю, можно сделать однозначный вывод: государство без формального признания другими государствами, причем в первую очередь державами, полноценно функционировать не способно.

Противоречие конститутивного подхода оказалось во многом преодоленным, когда была образована ООН (точнее, по мере принятия в организацию большинства признанных государств – территориальных политических организаций, признаваемых государствами в 1950 – 1960 гг.[58 - В настоящее время в ООН входит 192 государства-члена.]). Да, эта общегосударственная организация неполномочна решать вопросы о признании или непризнании государств. (в неофициальном разъяснении ООН о вступлении в нее в качестве государства-члена говорится: «Признание нового государства или правительства – это акт, который могут совершить или отказаться совершить только государства и правительства. Как правило, оно означает готовность установить дипломатические отношения»[59 - http://www.un.org/russian/question/faq/fs2.htm.]. ООН «не обладает никакими полномочиями признавать то или иное государство или правительство. Являясь организацией независимых государств, она может принимать в свои члены новые государства или принимать полномочия представителей нового правительства»[60 - Там же.].) но принятие государства в ООН производит генеральная ассамблея по рекомендации совета Безопасности, ключевую роль в котором играли и играют его постоянные члены, наделенные правом вето, то есть российская Федерация – до 1991 г. СССР, США, Китайская народная республика (кнр) – до 1971 г. Китайская республика (на Тайване), Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии и Французская Республика. Без их согласия принятие в организацию невозможно. То есть каждый из них должен признавать это государство (или быть готовым к признанию[61 - В 1973 г. В ООН были приняты Германская Демократическая Республика (ГДР) и Федеративная Республика Германия (фрг). Этому предшествовала официальная договоренность руководства ссср, США, Великобритании и Франции о согласованной поддержке заявок ГДР и фрг. При этом, к примеру США признали ГДР только в 1974 г.]). То есть членом ООН нельзя стать, не получив перед этим признания ведущих мировых держав (или некое обещание признания). То есть принятие предполагает их консолидированное признание. Поэтому совершенно логично, что членство в организации стало «квалифицирующим» признаком формального государства. Согласно обычному международному праву и текущей практике.[62 - Тезис о том, что членство в ООН является «квалифицирующим» признаком формального государства, находит свое подтверждение применительно к Израилю, который состоит в Организации, хотя и не признается большинством арабских и мусульманских государств.]

Международное признание в действительности конституирует даже не международную субъектность, а формальный суверенитет в целом, формальный государственный статус как таковой. Принятие в ООН конституирует его окончательно.[63 - При созДании ООН по совокупности политических причин в ее состав были приняты ряд «негосударств»—Украина и Белоруссия (субъекты ссср), Австралия, Канада, Новая Зеландия и Южная Африка (британские доминионы), Индия (британское владение) и Филиппины (американская commonwealth). Членство в Организации не сделало их государствами, поскольку таковыми они никем не признавались. То есть формальный государственный статус принятия в ООН окончательно конституирует тогда, когда он «предварительно» конституирован признанием другими государствами, в первую очередь державами (и когда полностью оформлено отделение от «материнского» государства, от метрополии). Но это признание не может быть произвольным. Оно должно опираться на нормы международного права, в том числе на Устав ООН, фиксирующий принцип территориальной целостности и нерушимости границ государств (п. 4. Ст.2).На процессе против бывшего президента Югославии и Сербии Слободана Милошевича в Международном уголовном трибунале по бывшей Югославии обвинение опиралось на Конвенцию Монтевидео, доказывая государственный статус Хорватии в октябре 1991 – мае 1992 г., то есть между вступлением в силу Декларации о независимости этой бывшей югославской республики и ее принятием в ООН. Таким образом, обосновывался международный характер югославо-хорватского конфликта. Судьи согласились с обвинением. Между тем самопровозглашенная Хорватия была признана США и пр. В нарушение Устава ООН. Другое дело, что потом это беззаконие было легализовано решением о ее принятии в Организацию. В любом случае до мая 1992 г. Хорватия формально не являлась государством.]

Однако признание можно отозвать, а членство в организации и даже в совете Безопасности аннулировать. Это, в частности, проделали с Китайской республикой. Она претендует на суверенитет, она почти всеми признается фактически. Но она не имеет формального государственного статуса. Формальное признание всего 23 государств (причем второстепенных) его обеспечить не способно.

Известны и другие реальные случаи, когда территориальные политические организации суверенны фактически, не будучи формально суверенными. Они тоже претендуют на суверенитет, провозгласили его официально, но по тем или иным причинам не получают официального признания со стороны других государств или же признаются только некоторыми (немногими) и не допускаются в О ОН. Они и называются «непризнанными государствами» (на постсоветском пространстве – Абхазия, Нагорный Карабах, Приднестровье, Южная Осетия). Большинство из них – состоявшиеся фактические государства[64 - Вадим Цымбурский, отталкиваясь от открытой в спорах юристов диалектики факта суверенитета и его внешнего признания, предложил различать «суверенитет факта» (когда реальное властвование закладывает основу внешнего признания суверенитета) и «суверенитет признания» (когда суверенная власть создается признанием со стороны инстанций, на которые не распространяется, – создается как власть формально самостоятельная по отношению к этим инстанциям, имеющая свои «неотъемлемые права», т. е. когда суверенитет рассматривается как функция международного права). «В играх политического суверенитета […] то или иное право на суверенность берет верх не потому что „так должно быть“, а лишь постольку поскольку мобилизация и конъюнктура дают результат, подходящий под фрейм суверенитета в том или другом из описанных воплощений: с конвертацией или «факта» в «признание», или «признания» в «факт». На языке политики как таковом, если не подменять его языком юриспруденции, бессмысленно утверждать, что суверенитет должен возникать из реальной власти или из принятия субъекта в круг суверенов – политик знает, что на практике бывало, и бывает, и будет как первое, так и второе, по обстоятельствам места и времени» (Цымбурский В. Л. Идея суверенитета в российском, советском и постсоветском контексте www.intelros.ru/subject/karta_bud/2445-v.l.—cymburskijj.—ideja-suvereniteta-v.html).На мой взгляд, однако, конвертировать «признание» в «факт» невозможно. «Факт» – он или есть, или его нет. Если политическая организация, пусть даже признанная государством другими государствами и принятая в ООН, не способна подтвердить свои претензии на фактический суверенитет или тем более вообще не претендует на него, то о государстве в полном смысле говорить не придется. Например, признание Косово государством со стороны США и др. Не сделало его государством, точнее, сделало только формальным государством. И то не в полной мере, ведь в ООН оно не принято и вряд ли будет принято.]. Специфика их ситуаций такова, что в каждой необходимо исключительно индивидуальное решение. Индивидуальное как для каждого признаваемого, так и для каждого признающего.[65 - В 2008 г. Россия признала формальный суверенитет АбхАзии и Южной Осетии, бывших грузинских автономий. Если у первой еще есть некоторые ресурсы для самостоятельного, то есть собственно государственного существования, то у второй таковые полностью отсутствуют. Однако в сложившейся тогда ситуации у нас просто не было иного выбора. В начале 1990-х гг. эти территории законно отделились от Грузии (до того как та стала государством), отстояли свою независимость от нее в вооруженных конфликтах и в конечном итоге стали фактическими российскими протекторатами (продолжая официально признаваться мировым сообществом территориальными единицами Грузии). Значительная часть их жителей получила наше гражданство. Попытка Грузии в августе 2008 г. Силовым образом восстановить свой контроль над Южной Осетией вылилась в акты агрессии и геноцида – ее вооруженные силы атаковали наших миротворцев, дислоцированных в Цхинвале, совершили многочисленные убийства мирных российских и южноосетинских граждан и пр. Последующие события, вошедшие в историю как «Принуждение к миру», или Пятидневная война, создали новую политическую реальность, нуждавшуюся в соответствующем правовом оформлении. Россия, по понятным причинам, не могла включить Южную Осетию, а тем более Абхазию в свой состав. Но и продолжать номинально признавать их составными частями Грузии тоже было нельзя. Чтобы легализовать постоянное присутствие российских войск и пр., пришлось признать фактические протектораты формальными государствами.]

Если бы признание и принятие в ООН не играло той решающей роли, какую оно играет, то проблемы «непризнанных государств» не существовало бы.[66 - Предвижу возражения относительно процветающего Тайваня. Допустимо, конечно, полагать, что проблем у него нет. Но только сам Тайвань так, разумеется, не считает. Иначе бы с 1993 г. не предпринимал регулярные попытки вернуться в ООН и не тратил бы огромные средства на фактическую покупку признания у разных мелких государств.]

Также нужно напомнить, что в мире были и есть «несуверенные государства» – официально признанные мировым сообществом, входящие в ООН и одновременно «частично делегирующие» осуществление своего формального и фактического суверенитета другим государствам (во внешних, оборонных, судебных делах). Это карликовые «исторические» страны (андорра, Монако, лихтенштейн, сан-Марино), бывшие колониальные владения Британской Империи (Сент-Китс и Невис и др.) и подопечные территории США(Микронезия, Маршалловы острова и др.).[67 - Через состояние «несуверенного государства», а значит, во всех смыслах «негосударства», в свое время прошли британские протектораты и доминионы (так, Канада стала членом ООН в 1945 г., но окончательную политическую независимость от Лондона обрела лишь в 1982 г.) и аналогичные владения других колониальных империй и т. п. «Несуверенное государство возможно только в союзе с суверенным [то есть с собственно государством. – В. И.], его территория и население должны поэтому занимать двойственное положение: они всегда должны в то же время составлять территорию и население другого государства» – так очень точно высказался Еллинек по поводу современных ему (конец XIX в.) протекторатов и пр. Одновременно он, правда, ошибочно указал на возможность, если угодно, «суверенной зависимости», когда метрополии, протектору предоставлены «только установленные договором полномочия», а не «господство» (Еллинек Г Указ. Соч. С.706).Вообще, рассуждения о возможности «внутреннего суверенитета» при отсутствии «внешнего», хотя бы «частичного», представляются верхом абсурда. Если нет «внешнего суверенитета», то нет и «внутреннего» – нет никакого суверенитета. Нет государства. Есть территориальное образование, находящееся под властью государства, но по какой-то причине не включенное в его состав или включенное на неких специфических условиях или уже выводимое из его состава государства (как те же доминионы) либо объективно не способное к государственному существованию, но по совокупности исторических и политико-конъюнктурных причин принимаемое за государство.]

Исключительные примеры «непризнанных государств» и «несуверенных государств» исчерпывающе подтверждают и объясняют правило. Мало быть фактическим государством, мало быть формальным государством. Должно обязательно сочетать формальный суверенитет и фактический.

И последнее. Членство во многих международных организациях, включая ту же ООН, само по себе предполагает отчуждение части формального суверенитета и, разумеется, сокращение фактических суверенных претензий. Представляется, что развитие Европейского союза (ес), официально к международным организациям не относящегося, переходит или уже перешло ту грань, когда суверенность, а значит и государственный статус его членов перестают быть бесспорными и становятся «дискуссионными»[68 - «Der Bund kann durch Gesetz Hoheitsrechte auf zwischenstaatliche Einrichtungen ?bertragen», то есть «Федерация может законом передавать свои суверенные права межгосударственным учреждениям» – гласит п. 1 ст. 24 Основного Закона Федеративной Республики Германии (фрг) 1949 г. (http://www.gesetze-im-internet.de/bundesrecht/ gg /gesamt.pdf; http://www.constitution.garant.ru/DOC_3864885.htm). Государство провозгласило свое право отказываться от государственного статуса…Прямо противоположный подход изложен в ст. 152 Иранской Конституции 1979 г. (http://mellat.majlis.ir/archive/1383/10/15/law.htm): «Внешняя политика Исламской Республики Иран основана на отрицании всяческого господства над Ираном либо со стороны Ирана, сохранении независимости во всех сферах и территориальной целостности, защите прав всех мусульман и непринятии на себя обязательств перед гегемонистскими державами и на мирных взаимоотношениях с государствами, не имеющими враждебных намерений в отношении Ирана». И далее: «Запрещается заключать любой договор, который привел бы к установлению иностранного господства над природными и экономическими ресурсами, культурой, армией и другими сферами жизни государства» (ст. 152 – 153).]. Чрезвычайно интересна и теоретическая интерпретация ЕС как некоей промежуточной формы между государством и межгосударственным объединением[69 - Провалы референдумов по утверждению Договора о введении Конституции для Европы (т. н. «Евроконституции») —в Нидерландах и Франции в 2005 г. И Лиссабонского договора о внесении изменений в Договор о Европейском союзе и Договор об учреждении Европейского сообщества – в Ирландии в 2008 г. привели было к консервации «промежуточного» статуса ЕС. Впрочем, в 2009 г. Ирландия переголосовала и Лиссабонский договор ввели в действие…]. Впрочем, надо понимать, что Европейская практика специфична до уникальности и в обозримой перспективе не сможет быть никем заимствована.

II

Государственное правление

Государственное правление (правление) есть формальная (и только формальная) организация власти в государстве и, в частности, верховной, высшей власти. При помощи этого понятия определяются формальные источники и носители государственной власти. Им охватываются, в том числе, нормативное распределение компетенции между соответствующими органами и должностными лицами, официальный порядок наделения властью главы государства (наследственный, выборный, назначенческий и т. д.), формирования высшего представительного органа государственной власти – парламента или его аналога и правительства (суды же традиционно не рассматривают в контексте форм правления)[70 - Это бы усложнило, «утяжелило» описания правления, не добавив ничего по сути.], их взаимодействия и т. д. Понятие правления допустимо использовать и при описании формальной организации власти в территориальных образованиях государства (унитарных единицах, субъектах федерации), их главной, основной власти (глава территориального образования, представительный орган, правительство или администрация).

1.

Принято выделять и противопоставлять монархическую и республиканскую формы правления, монархию (греч. ???????? – единовластие) и республику, (лат. res publica – общее дело). В наши дни монархии обычно делят на «абсолютные» и ограниченные (конституционные), а последние на «дуалистические» и «парламентские». Республики – на парламентские, президентские и смешанные, то есть президентско-парламентские и парламентско-президентские.

Как установилась традиция противопоставления монархий и республик?

Античные корифеи, в первую очередь Платон, Аристотель и Полибий, исследуя правление, оперировали только понятиями монархии, аристократии (греч. ????????????—власть лучших, власть благородных, власть знатных), демократии (греч. ??????????—власть народа) и др..[71 - Аристотель. Политика. Кн. ш. // Аристотель. Соч. В 4 т. Т. 4· М.; 1984· С. 457; Платон. Государство. Кн. viii.//Платон. Собр. Соч. В 4 т. Т.з· М., 1994· С. 327—329; Полибий. Всеобщая история. Т. н. Кн. vi. Спб.; 1995· С. 8—9·]

Марк Туллий Цицерон писал о «res publica», имея в виду, однако, государство. То есть сам он определения республики как государства, конечно, не предлагал, но мы можем в таком ключе интерпретировать его известные формулировки: «"Est igitur[72 - …] res publica res populi", populus autem non omnis hominum coetus quoquo modo congregatus, sed coetus multitudinis iuris consensu et utilitatis communione sociatus. Eius autem prima causa coeundi est non tarn inbecillitas quam naturalis quaedam hominum quasi congregatio;[73 - …] Hi coetus igitur hac de qua eui causa instituti, sedem primum certo loco domiciliorum causa constituerunt; quam cum locis manuque saepsissent, eius modi coniunctionem tectorum oppidum vel urbem appellaverunt, delubris distinctam spatiisque communibus. Omnis ergo populus, qui est talis coetus multitudinis qualem eui, omnis civitas, quae est constitutio populi, omnis res publica, quae ut dixi populi res est, consilio quodam regenda est, ut diuturna sit. id autem consilium primum semper ad earn causam referendum est quae causa genuit civitatem»[74 - В классическом русском переводе «res publica» переводится как «государство». – В. И.] («Итак, государство есть достояние народа, а народ не любое соединение людей, собранных вместе каким бы то ни было образом, а соединение многих людей, связанных между собою согласием в вопросах права и общностью интересов. Первой причиной для такого соединения людей является не столько их слабость, сколько, так сказать, врожденная потребность жить вместе. […] итак, эти объединения людей, образовавшиеся по причине, о которой я уже говорил, прежде всего выбрали для себя в определенной местности участок земли, чтобы жить на нем. Использовав естественную защиту и оградив его также и искусственно, они назвали такую совокупность жилищ укреплением, или городом, устроили в нем святилища и общественные места. Итак, всякий народ, представляющий собой такое объединение многих людей, какое я описал, всякая гражданская община, являющаяся народным установлением, всякое государство, которое, как я сказал, есть народное достояние, должны, чтобы быть долговечными, управляться, так сказать, советом, а совет этот должен исходить прежде всего из той причины, которая породила гражданскую общину»)[75 - Tvlli Ciceronis M. De Re Pvblica. L. I. Romae, 1822. P. 69 – 72; Цицерон. О государстве. Кн. I//Цицерон. Диалоги: О государстве; О законах. М., 1994. С. 20—21.]. Если угодно, республика предполагает наличие: 1) коллектива, объединенного общностью интересов и приверженностью правовому порядку, а также владеющего общей собственностью; 2) территории; 3) публичной власти. Таким образом, республика представляет собой территориальную политическую организацию, то есть государство. Учитывая контекст цитаты, такой вывод более чем допустим.[76 - Олег Хархордин доказывает, что для Цицерона res publica – это «материальные вещи и места в общей собственности» и правовой порядок, обеспечивающий populus’у контроль за ними и реальный доступ «к процессам совещания по поводу принятия и применения законов, которые обязательны для всех граждан» («[…] существует связь, объединяющая толпу или сборище в народ, то есть более или менее существует согласие по поводу тех законов, которые связывают всех и позволяют гражданам как городу распоряжаться своей судьбой и своим достоянием»). В обоснование приводятся, в том числе, цицероновские тезисы об отсутствии республики в Сиракузах при тирании Дионисия в 405—367 гг. До н. э. (когда «народу» не принадлежало ничего, когда сам народ принадлежал правителю) и в Афинах при «олигархии Тридцати» в 404 – 403 гг. До н. э. (когда «народу» опять же не принадлежало ничего, когда городом правили беззаконно). «У Цицерона то, что связывает граждан воедино в res publica, часто называется vinculum iuris, узами закона, и логика здесь достаточно прямолинейна: если нет vinculum iuris, уз закона, то нет и iuris consensus, согласия в вопросах права, что является определяющим признаком populus’а, – то есть тогда мы имеем вместо него некое собрание людей, толпу. Если нет populus’а, то нет и речи о том, владеет или не владеет он своей res – значит, нет res publica» (Хархордин. О. Была ли res publica вещью? //http://www.intelros.ru/2007/12/23/oleg_kharkhordin_byla_li_ respublicaveshhju. html). С Хархординым можно было бы полностью согласиться, если бы Цицерон не упоминал о populus’е в дионисийских Сиракузах (Tvlli Ciceronis M. Op. cit. L. III. P.262) и пр. То есть, по его мнению, «уз закона», «согласия в вопросах права», общей собственности и, следовательно, республики там не было в помине, а populus имелся. Налицо противоречие, причем не у Хархордина (его можно упрекнуть, вероятно, лишь в невнимательности), а у самого Цицерона. Поскольку он же в своем общем определении республики указал, что populus немыслим без «согласия в вопросах права» и т. д. Придется предположить, что Цицерон был близок к признанию, что populus все же может быть организован и управляться «нереспубликански». Но это сугубая спекуляция, разумеется.]

Нужно, однако, учесть, что согласно принятым во времена Цицерона представлениям римская республика – это республика римлян, римских граждан. Перегрины, то есть неграждане (жители присоединенных, покоренных городов и стран), считались и были лишь подданными республики. Иными словами, республика – это, что называется, «малое государство», то есть сугубо государство римлян, которое правило «большим государством», империей, собранной римлянами. Этот дуализм преодолевался в течение нескольких веков по мере предоставления перегринам римского гражданства[77 - В 212 г. принцепс Каракалла (211—217 гг.), стремясь повысить доходы казны, предоставил римское гражданство практически всем свободным жителям Империи.]. И в конечном счете Res Publica Romana «растворилась» в Imperium Romanum.

Цицероном описывался как теоретический республиканский (государственный) идеал, так и непосредственно римская республика (государство). Правление в республике (государстве), по его мнению, осуществляется либо rex’ом (монархия), либо оптиматами (аристократия), либо всем «народом» (демократия)[78 - Tvlli Ciceronis M. Op. cit. P. 113—116.]. Вслед за Полибием он полагал, что наилучшее правление получается при смешении элементов монархии, аристократии и демократии и что римская республика практиковала как раз смешанное правление двух выборных консулов, сената и «народа»[79 - Tvlli Ciceronis M. Op. cit. P. 116.], притом что монархический элемент на самом деле отсутствовал, по мнению ряда специалистов имела место «смесь» лишь аристократии и демократии[80 - См., например: Фриц К. фон. Теория смешанной конституции в античности. Критический анализ политических взглядов Полибия. СПб., 2007. С. 231.]. Хотя, наверное, допустимо говорить о смешении элементов диархии (см. Далее), аристократии и демократии. Из этого можно сделать вывод, что республике следует практиковать именно «смешанное» правление, хотя это отнюдь не обязательно. Да, Цицерон этого прямо тоже не утверждал, однако вполне позволительно «вменять» ему и эту идею. Увязка им республики и римского «смешанного» правления позволила спустя столетия провести знак равенства между республикой и римской практикой правления «доимператорского» периода, а затем объявить республику отдельной формой правления. Хотя Цицерон и с таким подходом вряд ли бы согласился.[81 - Вернер Шюрбаум так пересказывает цицероновское учение: […] когдаpopulusявляется coetus multitudinis iuris consensu et utilitatis communione sociatus […], когда обеспечиваются imperiumправительства, auctoritasэлиты, выражающийся в consilium, и libertasнарода, то тогда остается пространство для самых разных форм государственного устройства: regnum, optimatium dominatus, civitas popularisили же смешанная форма – все это возможные и легитимные формы res publica. Шюрбаум соглашается с Фульвио Кроснара, который обосновал непрерывность существования понятия res publica до XI в. Он писал, что государственная история Рима началась с res publica regia. Та затем трансформировалась в res publica consolare(именно ее во всех классических работах и всех учебниках называют собственно республикой). В императорскую эпоху сменилось несколько res publicae (Шюрбаум В. Цицерон: De re publica // Res publica: история понятия / Науч. Ред. О. В. Хархордин. С. 201—202).]

Пожалуй, римские и «постримские» теоретики мыслили республику не просто как государство, но как «правильно» организованное государство, цивилизованное государство. Республика – это в том числе развитый правовой порядок, это высокое правосознание народонаселения[82 - Павел Орозий (начало V в.) утверждал, что готы из-за своего варварства совершенно не способны соблюдать законы, а потому республика у них невозможна (Орозий П.История против язычников. СПб., 2009. C.505). То есть за варварами и язычниками он не признавал способности к цивилизованной государственной организации.]. В республике «народ» свободен и свободы гарантируются и защищаются властью[83 - Папа Григорий I Великий (590 – 604 гг.), в православной традиции именуемый Григорием Двоесловом, в письме к императору Фоке (602 – 610 гг.) подчеркивал принципиальное различие между языческими монархами (reges gentium) и императорами республик (reipublicae imperatores), поскольку первые господствуют над рабами, а императоры подлинных республик (vero reipublicae) правят свободными (цит. по: Pirenne H. Mohammed and Charlemagne. N.-Y., 2001. P. 144; см. Также: Ильин М. В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М., 1997. С. 261).] и т. д. Республикам противопоставлялись не монархии, а иначе и хуже организованные государства, «недогосударства».

В средние века в Западной Европе словом «республика» именовались самые разные общности и организации, начиная от всего западнохристианского мира в целом (Respublica Christiana[84 - По определению Шмитта, «всеобъемлющее международно-правовое единство» Европейского раннего Средневековья (Шмитт К. Номос Земли. С. 31).]) и кончая отдельными муниципиями или корпорациями. И в идеально-теоретическом контексте, и в конкретно-практическом. Республиками, разумеется, могли называть и феодальные монархические государства, т. Е. понятия монархии и республики опять же не только не противопоставлялись, но считались взаимодополняющими.

Но в позднее средневековье оппозиция понятий все же стала оформляться. Такие городские государства как Венеция, Флоренция и др., «по совокупности исторических причин» не имели монархов. Или власть монархов над ними носила номинальный либо «дискуссионный» характер. Там правили коммуны, а точнее, их верхушки. Отстраиваясь от империй (византийской, священной римской), отбиваясь от законных и незаконных претендентов на монархическую власть, подтверждая свой фактический суверенитет, эти города концептуализировали свою борьбу как становление и укрепление республик. Республика стала пониматься их политическими и интеллектуальными элитами, во-первых, как обособленный, самостоятельный, независимый политический субъект, отдельное государство[85 - Дочери Венецианских патрициев, вступавшие в брак с представителями монарших родов, получали почетный титул Figlia adotiva della Repubblica (дочь Республики).], во-вторых, как государство, управляемое не единовластно, а коллективно, в-третьих, как государство, гарантирующее своему народонаселению свободы[86 - Суть республиканской позиции заключалась в том, что res publica мыслилась единственной формой правления, при которой города могут иметь надежду «остаться в свободном состоянии», указывает Квентин Скиннер (Скиннер К. Te State//Понятие государства в четырех языках. С. 35).] и т. д. Идеологи «немонархических» практик правления обеспечивали их «историческую» легитимацию, апеллируя к римскому «доимператорскому» опыту «смешанного» правления. Но поначалу оппозиция монархии и республики мыслилась как оппозиция правления, основанного на одном частном интересе, и правления целостного, интегрирующего множество интересов, то есть как оппозиция разномасштабных, но не взаимоисключающих понятий. Данный подход допускал некую ограниченную монархию (как элемент «смешанного» правления)[87 - «Монархия представлялась республиканским идеологам чреватой узурпацией главою (capo) политического тела всего общего блага…, тогда как республика мыслилась как справедливое распределение остающегося при этом целостным общего блага между множеством, лучшими и властителем. Республика тем самым связывалась со смешанным правлением» (Ильин М. В. Указ. Соч. С.267).]. Однако на практике эти государства монархию не принимали, а если принимали, то лишь в результате военного поражения и сильного политического давления. И это воспринималось как гибель республики. (институт выборного дожа в тех же Венеции и генуе, правда, можно считать «монархическим» в рамках концепции смешанного правления.) в итоге республикой начали считать «немонархию», республиканским государством – такое, в котором нет монарха (в смысле наследственного единовластного правителя).[88 - В этой связи порой приходилось определять Священную Римскую Империю, правитель которой был выборным, как «полуреспублику».]

Современная традиция жесткого теоретического разделения государств именно на монархические и республиканские, противопоставления монархий и республик была заложена в XV—XVI вв. как раз в Италии. Так, Никколо Макиавелли утверждал: «Tuti gli stati, tuti e dominii che hanno avuto e hanno imperio sopra li uomini, sono stati e sono o republiche o principati» («все государства, все державы, обладавшие или обладающие властью над людьми, были и суть либо республики, либо государства, управляемые единовластно»)[89 - Machiavelli N. Il Principe. Cap. I// N. Machiavelli. Il Principe e Discorsi sopra la prima Deca di Tito Livio. Firenze, 1857. P. 5; Макиавелли Н. Государь. Гл. I // Н. Макиавелли. Сочинения исторические и политические. Сочинения художественные. Письма. М., 2009. С.59.]. Либо республика, либо монархия – иного не дано. О существенных различиях между правлением principe и repubblica писал Франческо Гвиччардини[90 - Guicciardini F. Ricordi politici e civili. Torino, 1945. P. 26, 37; Гвиччардини Ф.Заметки о делах политических и гражданских// Ф. Гвиччардини. Сочинения. М., 1934. С. 132, 142.] и т. д. Вслед за теоретиками противопоставлять монархии и республики стали политики и дипломаты.[91 - В 1619 г. Императорский посол при французском дворе граф Вратислаус фон Фюрстенберг передал государственному секретарю по иностранным делам Пьеру Брюлару маркизу де Силлери, меморандум, описывающий угрозу монархическим устоям со стороны республик. «Под покровом религии речь идет о чисто республиканском заговоре, у истоков которого стоит Венеция и очагом которого является Голландия. Цель заговора – низвержение тронов и корон […] и превращение королевств и княжеств в государства, где абсолютная власть принадлежала бы тем, кто избирается народом» (цит. по: Черкасов П. П. Кардинал Ришелье. М., 1990. С. 135—136). Фон Фюрстенберг таким специфическим образом пытался убедить французскую корону поддержать дом Габсбургов в начавшейся Тридцатилетней войне. Но, как известно, в итоге Франция, следуя своим собственным интересам, поступила ровно наоборот. В любом случае цитируемый меморандум – едва ли не первый в истории западноЕвропейской дипломатии официальный документ, в котором монархии однозначно противопоставлены республикам.]

Но еще долгое время такой подход принимался и воспроизводился далеко не везде и отнюдь не всеми. Например, монархист Боден по-своему вторил Цицерону и употреблял слово «республика» в значении «государство» (и выделял республики монархические, аристократические и «populaire»).[92 - Bodin J. Op. cit. L. II. Ch. I.P. 251. То же самое писал Этьен Паскье (Pasquier E. Les Letres. T. II. P., 1619. L. XIX. P.464).]

Близкий к монархомахам Иоганн Альтузий («анти-Боден») в этом с ним вполне сходился; он, опять же следуя Цицерону, раскритиковал противопоставление республики и королевства (regnum): по его словам, республики были и бывают разные, в том числе имеющие королей[93 - Althusius J. Politica Methodice Digesta, Atque Exemplis Sacris et Profanis Illustrata. Cap. IX // http://www.constitution.org/alth/alth_09.htm.]. Джеймс Харрингтон, восхищавшийся Венецианским правлением, в своем opus magnum использовал слово «republic» всего один раз – применительно именно к Венеции и со ссылкой на Макиавелли[94 - Harrington J. Te Commonwealth of Oceana. L., 1887. P 10 8.]. Гоббс, а затем Локк не включили республики в классификации форм правления[95 - С XV в. В английской политической литературе начало использоваться понятие «common – wealth» (позже стали писать «commonwealth»). Им обозначали то же, что на континенте называли res publica, respublica, то есть государство (Льюис Льюкенор, Томас Смит, Харрингтон, Гоббс, Локки др.) и «немонархию» (Джон Мильтон). Commonwealth of England – так называлась английская республика в 1649—1653 гг. (в 1653 – 1659 гг. – Commonwealth of England, Scotland and Ireland). В дальнейшем слово «commonwealth» употребляли, также имея в виду и ограниченную монархию. А в 1926 г. было основано British Commonwealth of Nations (с 1946 г. Commonwealth of Nations), международное объединение во главе с королем Соединенного Королевства, призванное, насколько возможно, заменить распадавшуюся Британскую Империю.]. Самуэль фон Пуфендорф сформулировал соотношение общества как материи и республики как ее формы (а Христиан Вольф проанализировал формы республики – монархию, аристократию, демократию и «смешанную» республику)[96 - См.: Ильин М. В. Указ. Соч. С.268.]… Польско-литовское государство XVI—XVIII вв. Официально именовалась «республикой» – Rzeczpospolita Obojga Narodоw (республика двух народов). Впрочем, нет единого мнения относительно того, употреблялось ли слово «республика» в данном случае сугубо в значении «государство», или же имелась в виду и специфика системы правления. Ведь правителя – короля Польши и великого князя Литовского – избирали на сеймах. И его права были довольно ограниченными, то есть присутствовала известная «смешанность», «республиканство»[97 - Последний король Польши и великий князь Литовский Станислав II Август (1764—1795 гг.) после своего избрания заявил, обращаясь к Сейму: «Я склоняю головы перед гражданами, собравшимися со всех концов этого обширного королевства, – они соблаговолили назвать королем равного им, и я с уважением принимаю этот дар общественной доброты, свободы и единодушия» (см.: Поня-товский С. Мемуары. М., 1995. С. 213).Мнение о том, что Речь Посполитая была самой настоящей республикой, довольно распростанено и в Польше, и за ее пределами. Вот, к примеру, характеристика Петра Сапронова: «[…] в Польше король избирался на сейме польской знатью и шляхтой. Последние в собственном представлении были лицами свободными и жившими по своей воле. Они обладали полным суверенитетом в отношении себя и собственных владений и, по существу, должны были быть признаны королями, царствующими в единой и общей для них всех Речи Посполитой. В то же время магнаты и шляхта, оставаясь „царями“, избирали из своих рядов [не обязательно так. – В. И.] собственного царя-короля. Его роль заключалась в чем-то подобном председательствованию в совете царей, так же как в охране их вольностей и привилегий, то есть царственности. Как избранный на царство, польский король не может быть признан даже первым среди равных ему выборщиков. Он, конечно, не их слуга, но и не господин, а, скорее, некоторый распорядитель, которому за его труды на благо Речи Посполитой положены особые права и привилегии» (Сапронов П. А.Власть как метафизическая и историческая реальность. СПб., 2001. С.556).]. В названии существовавшей примерно в тот же период конфедерации северонидерландских государств тоже использовалось слово «республика» – Republiek der Zeven Verenigde Nederlanden. Конфедерация именовалась «республикой». Правда, ее участники, те самые «соединенные провинции», были организованы «немонархически».

Шарль Луи де Секонда, барон де ла Бред и де Монтескье в XVIII в. провозгласили: «Il y a trois esp?ces de gouvernements: le rЕpublicain, le monarchique et le despotique. Pour en dеcouvrir la nature, il suft de l’idеe qu en ont les hommes les moins instruits. Je suppose trois dеfnitions, ou plut?t trois faits: l’un que le gouvernement r е publicain est celui o? le peuple en corps, ou seulement une partie du peuple, a la souveraine puissance; le monarchique, celui o ? un seul gouverne, mais par des lois fxes et е tablies; au lieu que, dans le despotique, un seul, sans loi et sans r ? gle, ent ra ? ne tout par sa volont е et par ses caprices» («есть три образа правления: республиканский, монархический и деспотический. Чтобы обнаружить их природу, доста точно и тех представлений, которые имеют о них даже наименее осведомленные люди. Я предполагаю три определения, или, вернее, три факта: республиканское правление – это то, при котором верховная власть находится в руках или всего народа, или части его; монархическое – при котором управляет один человек, но посредством установленных неизменных за конов; между тем как в деспотическом все вне всяких законов и правил движется волей и произволом одного лица»)[98 - Montesquieu. De L'Esprit des Lois. P. I. Geneve, 1758. L. 11. Ch. 1. P. 40; Монтескъе Ш.Л. О духе законов. М.; 1999· Кн. п. Гл. I. С. 17.]. Республика была противопоставлена не только монархии, но еще и деспотии и объявлена родовым понятием для демократии и аристократии.

Руссо, в XVIII в. Не менее, а то и более авторитетный теоретик, чем Монтескье, настаивал, что «tout Gouvernement lеgitime est rеpublicain» («всякое Правление, основанное на законах, есть республиканское»)[99 - Rousseau J. – J. Op. cit. L. II. Ch. VI. P. 80.]. Иммануил Кант провозглашал принципом республиканизма отделение исполнительной власти (правительства) от законодательной и противопоставлял республиканизм деспотизму (который понимал как самовластное исполнение самоданных законов). Согласно его учению республика (как форма правления) прекрасно сочеталась с монархией («формой господства»).[100 - «Die Formen eines Staats (civitas) k?nnen entweder nach dem Unterschiede der Personen, welche die oberste Staatsgewalt inne haben, oder nach der Regierungsart des Volks durch sein Oberhaupt, er mag sein welcher er wolle, eingeteilt werden, die erste hei?t eigentlich die Form der Beherrschung (forma imperii), und es sind nur drei derselben m?glich… (Autokratie, Aristokratie und Demokratie, F?rstengewalt, Adelsgewalt und Volksgewalt). Die zweite ist die Form der Regierung (forma regiminis), und betrif die auf die Konstitution… und ist in dieser Beziehung entweder republikanisch oder despotisch. Der Republikanism ist das Staatsprinzip der Absonderung der ausf?hrenden Gewalt (der Regierung) von der gesetzgebenden; der Despotism ist das der eigenm?chtigen Vollziehung des Staats von Gesetzen, die er selbst gegeben hat…» («Формы государства могут быть разделены или по различию лиц, обладающих верховной государственной властью, или по способу управления народом его верховного главы, кем бы этот последний ни был. Первая форма называется собственно формой господства, и возможны лишь три вида ее… (автократия, аристократия, демократия; власть монарха, дворянства, народа). Вторая форма есть форма правления и касается того способа, каким государство распоряжается полнотой своей власти; этот способ основан на конституции… и в этом отношении форма управления может быть или республиканской, или деспотической. Республиканизм есть государственный принцип отделения исполнительной власти… от законодательной; деспотизм – принцип самовластного исполнения государством законов, данных им же самим…») (Kant I. Zum ewigen Frieden. Ein philosophischer Entwurf//I. Kant. Werke in zw?lf B?nden. Bd. 11. Frankfurt am Main, 1977. S. 206—207; Кант И. К вечному миру// И.Кант. Соч. В 6 т. Т. 6. М., 1966. С.269).]

Но mainstream'ом стала точка зрения Монтескье. (Правда, понятие «деспотического образа правления», использовавшееся им в основном для очернения и карикатуризации государственного опыта Персии, Турции, и востока в целом, а также России, со временем выпало из теории государства. Точнее, вначале деспотии стали смешивать с монархиями, а затем и вовсе в них «растворили».) и понятно почему. Американская революция (1775 – 1786 гг.), а затем Французская (1789 – 1793 гг.) стали антимонархическими как по форме, так и по содержанию и утверждали власть наций. Почти все революции XIX в. Также были антимонархическими. (За исключением лишь, пожалуй, Il Risorgimento в Италии в 1831 – 1871 гг.[101 - Революционное движение, имевшее целью объединение Италии, создание итальянской нации. «Технически» эта задача решалась через присоединение итальянских государств к Сардинскому королевству.] и революции Мейдзи в Японии в 1866 – 1869 гг.[102 - До нее в Японии (с конца XII в.) номинально функционировала диархия, но в действительности сэйи-тайсегун, будучи формально зависимым от тэнно (сакрального правителя божественного происхождения), подчиненным ему, фактически единовластно правил государством. Революция официально подавалась как реставрация монархии тэнно. Конституция 1890 г. Объявила тэнно сувереном, самоограничившим свою власть в пользу парламента (ст. 1, 4, 5; немецкий перевод Конституции Мэйдзи – http://web.archive.org/web/20070519022111 www.cx.unibe.ch/~ruetsche/japan/Japan2.htm). При этом на практике монархия в большей степени ограничивалась сумицу-ин (тайным советом) и гэнро (государственными старейшинами).].) По их итогам провозглашались республики. Ставить знак тождества между старыми монархиями и революционными республиками было совершенно невозможно[103 - До конца XVIII в. Государства, не имеющие монархов (итальянские, швейцарские, североитальянские и пр.), как правило, совершенно нормально воспринимались своими монархическими соседями. Монархи не считали «немонархии» чем-то порочным и природно чуждым, не видели в них принципиальной угрозы себе (см. подробнее: Сорель А.Европа и Французская революция. Т. I. СПб., 1892. С. 11—13). Идеи фон Фюрстенберга (см. Сноску 88), определенно, не могли получить широкого распространения. Короли даже порой поддерживали борцов против монархий в конкурирующих государствах, если находили это потенциально выгодным для себя. Хрестоматийный пример – помощь Франции восставшим североамериканским колониям в 1778—1783 гг. А вот после Великой революции и наполеоновских войн ситуация поменялась радикально. Насмотревшись на кровавые буйства французских революционеров, на игры Наполеона I с чужими суверенитетами, Европейские монархи вспомнили, что «их ремесло – быть роялистами». С большим трудом одолев Францию, они потом десятилетиями старались посильно изводить республиканизм на своем континенте. Уничтоженные французами Венецианская, генуэзская и сев еро нидерландские республики не были восстановлены Венским конгрессом (хотя тот реставрировал многие старые монархии). Как исключение терпели лишь Швейцарию (которую Наполеон не успел добить) и германские города-государства. Ведь они тоже были частью дореволюционного политического ландшафта, имели историческую легитимность.]. И революционеры, и реакционеры, и анализировавшие их доктрины практики и ученые в этом полностью сходились[104 - Хотя попытки уравнять все же были, конечно. Так, Джон Адамс (президент США в 1797 – 1801 гг.) утверждал, что в Британии существует «monarchical republic» и т. д.]. Революционный антимонархизм завершил то, что Михаил ильин назвал «упрощением» и даже «опошлением» республиканизма.[105 - Ильин М. В. Указ. Соч. С. 308.]

С тех пор много воды утекло, но оппозиция монархий и республик остается догмой теории государства.

2.

Сейчас принципиальная разница между монархией и республикой всем как будто совершенно очевидна.

Монархия предполагает принадлежность государственной власти и непосредственно всей верховной власти правителю, воля которого не производна от какой-либо другой человеческой воли. Единовластие – власть одного, неограниченная (человеческими инстанциями) власть одного. По следний вывод, правда, открыто делают далеко не все, на него отваживаются только последовательные монархисты и наиболее честные теоретики. Монархическая власть передается по наследству (по обычаю, по закону) – как правило, непременно члену монаршего, то есть правящего рода (сыну, дочери, брату и т. д.). Если власть официально принадлежит правящему роду и при этом правитель (он же глава рода) определяется в наследственном порядке (назначается предшественником и т. д.), то такую организацию власти тоже аттестуют как монархическую. Монархия есть неограниченное наследственное единовластие.

В республике же всей государственной властью и непосредственно всей верховной властью обладает некий политический коллектив, который может охватывать как довольно узкий круг высокостатусных лиц, так и все взрослое дееспособное народонаселение, оформленное гражданством, то есть если говорить о современности, всю нацию (точнее, практически всю нацию – учитывая возрастной ценз и пр.). Этот коллектив осуществляет власть непосредственно или передает ее осуществление – временно, бессрочно либо даже «навечно», в тех или иных пределах и объемах своим представителям – выборным правителям и др. Такой коллектив уместно называть также гражданским и электоральным (электоратом).

Еще указывают, что при монархическом правлении источником власти провозглашается Бог или боги, а поэтому монархия выступает богоустановленным институтом. Монархическая власть сакрализуется. Как и ее носители. Монархи могут объявляться избранниками, наместниками Бога или воплощениями, сыновьями богов, проводниками божественной воли либо вообще обожествляться. Из всего этого с необходимостью следует, что монархическое правление непременно востребует теократию или по крайней мере отдельные теократические институты и практики[106 - У Шмитта есть краткий, но вполне исчерпывающий обзор западноЕвропейской теории монархии:«Der Monarchie wird religi?s bergr?ndet. Der Monarch ist in einem spezifschen Sinne „Von Got“, ein «Bild Gotes» und g?tlichen Wesens.Die monarchische Formel «von Gotes Gnaden» hat, von modernen Vorstellungen aus betrachtet, nur einen polemischen und negativen Sinn und bedeutet nichts weiter, als da? der Monarch seine Macht und Autorit?t keinem andere (als Got) verdankt, also weder der Kirche oder dem Papst noch auch dem Willen und der Zustimmung des Volkes. Darin ersch?pf sich aber keineswegs die Verbindung von Monarchie und religi?sen Vorstellungen. Ideengeschichtlich ist ein Monarch, der den Staat regiert, immer als einer Analogie zu Got erschienen, der die Welt regiert. W?hrend des Mitelalters und bis in die Neuzeit hinein haten die K?nige f?r gro?e Massen des Volkes auch physisch einen ?bernat?rlichen Charakter… Das Recht der K?nige ist g?tlichen, d. h. religi?sen Ursprungs der K?nige selbst ein Pro-Deus. […]F?r eine andere – wenn auch leicht in die religi?se Vorstellung von dem Got-Vater ?bergehende – Begr?ndung ist der Monarch ein Vater. Die Autorit?t und Macht des Vaters in der Familie, die patria potestas, wird auf den Staat ?bertragen, der infolgedessen als eine vergr??erte Familie aufgefa?t wird. […]Andere Arten monarchistischer Vorstellungen sind nicht in demselben Ma?e spezifsch wie jene religi?se oder patriarchalische Begr?ndung. Es gibt eine patrimoniale Monarchie, in welcher der Monarch als der Tr?ger ?berragenden und dauernden Reichtums und wirtschaflicher Macht, von allem als der gr??te Grundbesitzer des Landes erscheint, als dominus, d. h. Eigent?mer. Das kann in der politischen Wirklichkeit eine sehr feste Basis der monarchischen Stellung sein, ist aber keine f?r die monarchische Lehre charakteristische und eigent?mliche Art der Argumentation, weil das soziale Ansehen jedes gro?en Reichtums zu einer patrimonialen Stellung f?hren kann. Ebenso die feudale Monarchie, in welcher der K?nige der F?hrer eines ihm pers?nlich ergebenen Gefolges ist, das ihm f?r Tod und Leben dient und dem er daf?r Schutz und Unterhalt in verschiedenen Formen… Derartige Gefolgschafen bilden sich in der verschiedenartigsten Weise, ohne da? man in dem Sinne eines politischen Formenprinzips von einer Monarchie sprechen k?nnte, solange der Gefolgsherr keine g?tliche Weihe oder keine patriarchalische Stellung erh?lt. Die andern geschichtlichen Typen der Monarchie kommen f?r die ideelle Begr?ndung der Monarchie ebensowenig in Betracht. In der Beamtenmonarchie, wie sie sich in europ?ischen Staaten vom 16. zum 19. Jahrhundert gebildet hat, ist der Monarch die Spitze einer Beamtenorganisation, premier magistrate. Das spezifsch Monarchische beruht dann auf geschichtlich ?berlieferten, nichtbeamtenstaatlichen Vorstellungen In der c?saristischen Monarchie, wie sie in dem Kaisertum der Bonaparte verwirklicht war, ist der Monarch nur Dictator auf demokratischer Grundlage. […]Die hier aufgez?hlten sechs Typen der Monarchie – theokratische, patriarchalische, patrimoniale, feudale, Beamten– und c?saristische Monarchie – verbinden sich in den geschichtlich wirklichen F?llen der Monarchie in verschiedener Weise, so da? jeder konkrete Fall von Monarchie mehrere dieser Elemente miteinander und nebeneinander in sich enth?lt. Die Monarchie der Territorialf?rsten des 18. Jahrhundert z. B., etwa die preu?ische Monarchie unter Friedrich Wilhelm I., enthielt patrimoniale Elemente wegen des gro?en Dom?nenbesitzes des K?nige, feudale im Verh?ltnis zum Adel, beamtenmonarchische, weil aus […] ein formierter bureaukratischer Verwaltungsapparat entstanden war; in der Verbindung mit dem Landeskirchentum lagen auch religi?se Elemente. Es fehlten nur alle c?saristischen Elemente…Alle prinzipiellen Begr?ndungen der Monarchie enthalten im Kern nur zwei Vorstellungen, die in spezifschem Sinne gerade zur Monarchie gerade zur Monarchie f?hren: die Vorstellung eines pers?nlichen Gotes und die Vorstellung des Vaters. Keine dieser Vorstellungen geh?rt wesentlich der politischen Sph?re an. Wo die Monarchie religi?s gerechtfertigt ist und der Monarch zu einem g?tlichen oder mit Got in besonderer Verbindung stehenden Wesen wird bewegt sich der Gedanke nicht im Politischen, sondern im Teologischen oder Weltanschaulichen. Wenn die Welt als eine Einheit von einem einzigen Got regiert wird und die Einheit des Staates unter einem Monarchen als etwas Gleiches oder Analoges aufgefa?t wird, so ist der prim?re Begrif ofenbar Got und Welt und nicht Monarch und Staat. Wird der Monarch als der Vater der staatlichen Familie aufgefa?t und der dynastische Begrif einer Erbmonarchie daraus abgeleitet, so ist die prim?re Vorstellung Familie und nicht Staat. Immer sind es also nichtpolitische Vorstellungen, welche den Kern der Argumentation ausmachen. […]Ganz anderer Art sind die rationalistischen Begr?ndungen der Monarchie, die seit dem 18. Jahrhundert aufreten. F?r die Philosophie der Aufl?rung ist der K?nig nichts anderes als premier magistrate der erste und – wenn es vern?nfig zugeht – der aufgekl?rteste Beamte, der f?r das Wohl seiner weniger aufgekl?rten Untertanen am besten sorgen kann. Auf diese Weise ergibt sich aber weder Erblichen noch Legitimit?t der Monarchie, und wenn einer F?rsten jene Qualit?t des aufgekl?rten Menschen fehlt, so entf?llt die Begr?ndung.Im 19 Jahrhundert sind die rationalistischen und empiristischen Rechtfertigungen der Monarchie dadurch gekennzeichnet, da? sie den Monarchie in das rechtsstaatliche System der Gewaltenunterscheidung einf?gen, aus der Monarchie eine blo?e Regierungsform und aus dem Monarchen den mehr oder weniger einfu?reichen Chef der Exekutive machen. Hier sind die Begr?ndungen verschieden gehen aber immer darauf aus, die N?tzlichkeit und Zweckm??igkeit».(«Монархия обосновывается религиозным образом. Монарх в специфическом смысле „от Бога“, «образ Божий» и имеет божественную сущность.Монархическая формула «Божьей милостью» имеет, если исходить из современных представлений, лишь полемический и негативный смысл и не означает ничего, кроме того, что монарх не обязан своей властью и авторитетом никому (кроме Бога), то есть ни церкви, ни папе, ни воле и одобрению народа. Однако этим вовсе не исчерпывается связь между монархией и религиозными представлениями. С точки зрения истории идей правящий в государстве монарх всегда выступал в качестве аналогии Бога, правящего миром. В Средневековье и вплоть до Нового времени короли даже физически обладали для широких масс народа сверхъестественным характером… Право короля божественно, то есть имеет религиозное происхождение, а сам король есть некий pro-Deus. […]Для другого обоснования, хотя и легко переходящего в религиозное представление о Боге-отце, монарх есть отец. Авторитет и власть отца в семье, patria potestas, переносится на государство, которое в результате этого понимается как увеличенная семья. […]Другие виды монархических представлений не являются специфическими в той же мере, что подобные религиозные или патриархалистские обоснования. Существует патримониальная монархия, в которой монарх предстает как носитель огромного и сохраняющего богатства и экономической власти, прежде всего как крупнейший землевладелец страны, как dominus, то есть собственник. В политической действительности это может быть прочной основой его монархического положения, однако не является характерным и своеобразным для монархического учения видом аргументации, поскольку социальный престиж любого крупного богатства может привести к патримониальному положению. Точно также феодальная монархия, в которой король является вождем преданной лично ему свиты, которая служит ему жизнью и смертью, и за это он предоставляет ей защиту и содержание в различных формах. Подобные свиты образуются самым различным способом, так что невозможно говорить о монархии в смысле принципа политической формы, пока господин свиты не получит божественного освящения или положения патриарха. Другие исторические типы монархии точно также мало подходят для идейного обоснования монархии. В чиновной монархии, образовавшейся в Европейских странах с XVI по XIX в., монарх есть глава организации чиновников, premier magistrat. Специфически монархическое основано тогда на исторически традиционных представлениях, не связанных с чиновным государством. В цезаристской монархии, реализованной в империи Бонапартов, монарх есть лишь диктатор на демократической основе. […]Перечисленные шесть типов монархии – теократическая, патриархальная, патримониальная, феодальная, чиновная и цезаристская монархии – в исторически действительных случаях монархии соединяются различным способом, так что каждый конкретный случай монархии содержит в себе смешанными и сосуществующими множество этих элементов. Монархия германского территориального государя XVIII в., например, прусская монархия при Фридрихе Вильгельме I, содержала патримониальные элементы ввиду крупного домена собственности короля, феодальные – в отношении дворянства, чиновно-монархические, поскольку […] уже возник сформированный бюрократический аппарат управления; а в соединении с земельной церковью также заключались религиозные элементы. Отсутствовали лишь цезаристские элементы…Все принципиальные обоснования монархии содержали в ядре лишь два представления, которые в специфическом смысле ведут именно к монархии: представление о персонализированном Боге и представление об отце. Ни одно из этих представлений сущностно не относится к политической сфере. Там, где монархия оправдывается религиозным образом и где монарх становится сущностью божественной или находящейся с Богом в особом отношении, мысль движется не в политическом, а в теологическом или мировоззренческом направлении. Если миром как целым правит один-единственный Боги единство государства при одном монархе понимается как нечто подобное или аналогичное, то первичным понятием, очевидно, является Боги мир, а не монархи государство. Если монарх понимается как отец государственной семьи и из этого выводится династический принцип наследной монархии, то первичным представлением является семья, а не государство. То есть всегда в ядре аргументации лежат неполитические представления. […]Совсем иного рода рационалистические обоснования монархии возникают с XVIII в. Для философии Просвещения король есть не что иное, как premier magistrat, первый и – если все происходит разумным образом – наиболее просвещенный чиновник, который лучше всего может позаботиться о благе своих менее просвещенных подданных. Однако таким образом не возникает ни наследственности, ни легитимности монархии, и если у государя отсутствует подобное качество просвещенного человека, то отпадает и обоснование.В XIX в. Рационалистические и эмпирические оправдания монархии характеризуются тем, что они вводят монарха в систему правового государства с различением властей, делают из монархии простую форму правления, а из монарха – более или менее влиятельного главу исполнительной власти. Здесь обоснования различны, но всегда приводят к доказательству полезности и целесообразности монархии») (Schmit C. Verfassungslehre. S.282—286).Добавлю здесь только, что в XX в. монархии стали характеризовать в лучшем случае как «традиционный институт», а в худшем – как «архаику» и «экзотику».]. А при республиканском правлении источником власти выступает исключительно соответствующий коллектив. Республика всегда сугубо светская, если не сказать «безбожная». То есть монархия обязательно имеет «надчеловеческую» легитимность, в то время как легитимность республиканского правления сугубо «человеческая».

Однако при обращении к государственному опыту, хотя бы историческому (оппозицию монархий и республик принято «опрокидывать» в прошлые эпохи, в которые ее вовсе не знали), хотя бы современному, это разграничение обнаруживает относительную условность.

Во-первых, республики отнюдь не всегда были и бывают «безбожными», а монархии – сакральными, богодоустановленными и тем более теократическими. Многие века Бога или богов и гражданские (электоральные) коллективы, мягко говоря, не противопоставляли друг другу. Республиканское правление в принципе не препятствует обожествлению правителей. Афины («родина демократии»!), подчинившись Македонии, согласились провозгласить богом Александра Великого. Затем там также обожествили диадоха Деметрия Полиоркета. В Риме правили божественные принцепсы. Опыт церковно-государственного строительства породил не только специфические теократические монархии – Святой престол (Церковное государство, Ватикан), княжества-епископства, – но и специфические теократические республики: православная монашеская республика Святая Гора Афон, католические монашеско-рыцарские ордена. На теократических началах в XVII—XIX вв. Организовывались английская («кромвелевская») и другие протестантские республики (в Швейцарии, Северных Нидерландах, Южной Африке). В наши дни в Ирландии и ряде мусульманских республик (Иран, Пакистан) на конституционном уровне провозглашается верховенство божественной воли над волями наций[107 - И во главе республик могут стоять духовные (религиозные) лидеры. Я имею в виду не только Иран, где уже 30 лет правителем является рахбар, избираемый из числа шиитских факихов (богословов-законоведов), но и, к примеру Кипр, президентом которого в 1960—1977 гг. был предстоятель Кипрской Православной Церкви Архиепископ Новой Юстинианы и всего Кипра Макариос III.]. В свою очередь монархия может быть «несакральной», «небогоустановленной» и «нетеократической» и легитимироваться лишь исторической традицией и / или политическими доктринами. В некогда христианской Европе это стало закономерным результатом Просвещения и секуляризации (дехристианизации), проводившейся в XIX—XX вв. По Европейским образцам реформировались и реформируются многие азиатские монархии. В качестве современных примеров «несакральных», «небогоустановленных» и «нетеократических» монархий можно привести, с одной стороны, Швецию, а с другой – Кувейт[108 - Согласно официальной доктрине, кувейтское государство было создано в XVIII в., когда местные жители выбрали своим правителем главу рода Аль Сабахов (переселившегося из Неджда) и заключили с этим родом договор о взаимных обязательствах – мубаяъа. Институт мубаяъа впоследствии трансформировался в конституционную клятву (аль-ямин ад-дустурий), даваемую каждым эмиром при вступлении на трон. В кувейстской Конституции 1962 г. (http://www.da.gov.kw/eng/kuwaitInfo/political.php) говорится о системообразующей роли ислама и шариата (ст. 2), при этом о какой-либо сакральности эмирской власти, об ее богоустановленности и т. д. Не сказано ни слова.]. Впрочем, следует ли считать «нетеократическое», «небогоустановленное» и «несакральное» правление монархическим?

Во-вторых, были и есть выборные монархии, в которых монархов избирали и избирают их будущие подданные, представители будущих подданных, высшая аристократия и / или бюрократия, верхушка правящего рода и пр. Достаточно вспомнить византийскую империю[109 - Византийская Империя была «продолжением» Римской. Если первую практически все исследователи безусловно относят к монархиям, то по второй единого мнения нет и, по-видимому не будет никогда.Ликвидация монархии в Риме, согласно исторической традиции, датируется 509 г. До н. э. (тогда из города был изгнан rex Тарквиний Гордый). Верховная власть стала осуществляться комициями (народными собраниями), Сенатом (органом, комплектовавшимся из «природных» аристократов – патрициев, а затем из патрициев и плебеев, сделавших чиновную карьеру) и двумя высшими магистратами – консулами, ежегодно переизбираемыми комициями. Эта система правления была весьма жизнеспособной и эффективной, она держалась несколько веков. Со временем римляне под влиянием греческих теоретиков концептуализировали ее как «смешанное» правление.Единственным источником и первичным носителем власти, согласно римским представлениям, был «народ», граждане. Граждане образовывали республику (государство) и управляли ею.По мере расширения и «усложнения» государства оказалось востребовано предоставление римского гражданства свободному населению Италии (I в. До н. э.). Естественно, это привело к кризису комициальной системы. «Смешанное» правление, практически идеальное для города-государства, оказалось совершенно неподходящим для империи. В изменившихся условиях оно обнаружило практически нулевую устойчивость к кризисам, и, пройдя через несколько кровавых гражданских войн и диктатур, римляне решились на радикальную перестройку республики.С конца I в. До н. э. была установлена система принципата, предполагавшая постоянное сосредоточение высшей власти в руках prin с eps 'а – первого сенатора через совмещение им (в разных комбинациях) должностей консула, цензора, верховного понтифика, должностных статусов (но не самих должностей) народного трибуна и проконсула, звания императора, титула Pater Patriae и пр. Первым принцепсом был Гай Юлий Цезарь Октавиан Август (27 г. До н. э. – 14 г.), военно-политический лидер, чья мудрая политика способствовала стабилизации государства после почти векового кризиса.Сейчас мы называем римских принцепсов императорами. Хотя поначалу звание императора, как писал Теодор Моммзен, предполагало только высшую военную власть, которая идентифицировалась с персоной его носителя (Mommsen T. Romisches Staatsrecht. Bd. II. 2. Leipzig, 1877. S.770). Римляне в I—III вв. чаще всего именовали своих правителей августами – почетная часть когномена первого принцепса и его преемников (augustus – «священный», «великий») со временем стала титулом. Кроме формального статуса важную роль играл личный авторитет принцепса, который мог основываться на его собственных заслугах перед государством и /или «вменяться» по факту принадлежности к принцепской династии.Был введен государственный культ гения (персонального божества) принцепса: считалось, что упринцепса как минимум есть (обязаны быть) божественные черты, после смерти он мог быть объявлен divus (божественным).Луций Анней Сенека вiв. констатировал, что принцепс – это тот, в кого обратилась республика («in quem se res publica convertit») (Annaei Senecae L. Declementia ad Neronem Caesarem. L. I//Annaei SenecaeL. Philosophi Opera Omnia. T. II. Lipsiae, 1823. P.6).Роль Сената, однако, в I—II вв. Оставалась довольно значительной. Он управлял частью провинций, распоряжался казной (у принцепса была отдельная), имел право чеканить монету и пр. Полное прекращение деятельности комиций в конце I в. позволило Сенату присвоить их полномочия избирать магистратов и издавать законы. Впрочем, длительное время сенатские постановления считались не законами (leges), а «как бы законами» (legis vicem).Сам принцепс тогда мог правотворчествовать только через Сенат, внося ему предложения (orationes) на утверждение. Лишь в середине II в. Стали считаться имеющими силу legis vicem принцепские конституции (constitutiones principum). Позднее утвердилось представление, что конституции создают настоящие законы – jus civile (см. подробнее: Покровский И. А. История римского права. Спб., 1999. С. 186 – 191, 194—197).Принцепс изначально стоял во главе республики (государства римлян, «малого государства») как представитель и лидер римского гражданского коллектива и, соответственно, во главе собранной республикой империи («большого государства») как представитель республики. После «растворения» республики в империи в результате предоставления римского гражданства всем провинциалам принцепс стал представителем и лидером общеимперского гражданского коллектива. Он сделался непосредственным правителем республики-им пери и, императором в более привычном для нас смысле.Принцепс правил бессрочно, то есть пожизненно, при этом никакого нормативного порядка преемственности его власти не было. Насколько можно судить, теоретически предполагалось, что новый принцепс должен избираться (провозглашаться) «народом», а точнее, Сенатом, войском и рядовыми гражданами Рима (жителями города). Кроме того, сами принцепсы могли при своей жизни подобрать кандидатов в преемники или предложить выбрать себе соправителей, «сопринцепсов», чтобы разделить бремя власти и попытаться исключить эксцессы, связанные с выборами преемника после своей смерти.На практике принцепсов выбирали (провозглашали) Сенат, преторианская гвардия и /или армия. Иногда ими учитывалась предсмертная воля прежнего принцепса, иногда нет. Vox Populi тоже подчас принимался во внимание. Позиция военных нередко оказывалась решающей, сенаторам оставалось лишь утверждать или признавать уже принятые решения. Если имелся соправитель и его власть признавалась или он мог ее защитить, то вопрос о выборах не вставал. В i в. Считалось, что выбирать принцепса можно лишь из прямых потомков Августа, его родственников и их потомков, то есть из представителей династии Юлиев-Клавдиев. Династический принцип формально не закреплялся, но длительное время неукоснительно соблюдался. По мере вырождения и пресечения династии было по умолчанию признано допустимым выбирать принцепсов из числа военачальников и администраторов даже провинциального происхождения. Но первый же успешный принцепс, не принадлежавший к роду Августа, Веспасиан (69—79 гг.), фактически основал новую династию Флавиев. После ее пресечения (уже в 96 г.) ввели специфическую квазидинастическую систему, при которой принцепс при жизни подбирал кандидата в преемники и усыновлял его. Усыновление ради обеспечения преемственности власти практиковали еще Юлии-Клавдии, но они усыновляли только родственников, пусть и не всегда кровных, стремясь обеспечить именно родственную преемственность (Август, не имевший сыновей и переживший почти всех внуков, усыновил и тем самым номинировал в преемники своего пасынка Тиберия (14—37 гг.) и т. д.). Теперь же принцепсы стали усыновлять как родственников, так и неродных людей. Главными критериями подбора приемного сына были личный авторитет и способность управлять государством. Следуя им, Нерва (96—98 гг.) усыновил и выдвинул в принцепсы Траяна (98 – 117 гг.), Траян – Адриана (117—138 гг.), Адриан – Антонина (138—161 гг.). Последний (следуя, правда, воле Адриана) усыновил сразу двух кандидатов в преемники —Луция Вера (161—169 гг.) и Марка Аврелия (161 – 180 гг.). Они потом составили принцепский дуумвират (до смерти Луция). При этой системе (и в немалой степени благодаря ей) Рим достиг пика своего могущества и процветания. Сбой случился, когда Марк Аврелий провел в «со-принцепсы» своего сына Коммода (177 – 192 гг.). Тот после смерти отца проявил себя плохим правителем и в конечном счете стал жертвой заговора. Последовавшим кризисом сумел воспользоваться объявлявший себя братом Коммода Септимий Север (193 – 211 гг.), который потом стал готовить к власти своих сыновей Каракаллу и Гету, притом что оба они к ней были явно непригодны. Братский дуумвират не задался, Каракалла убил Гету (в 212 г.). Но продержался у власти только пять лет. Его убийство открыло путь к власти родственникам по материнской линии. Таким образом, можно сказать, что после Септимия Севера возродилась династическая практика. Убийство последнего Севера (в 235 г.) стало началом нового системного кризиса, вылившегося в жуткую чехарду нескольких десятков «солдатских» и «сенатских» принцепсов и т. п. (некоторые из них пытались основывать свои династии), постоянные гражданские войны и временный распад государства. Восстановление имперского единства при Диоклетиане (284—305 гг.) сопровождалось учреждением тетрархии, то есть соправления двух «старших сопринцепсов» (августов) – самого Диоклетиана и Максимиана, и двух помогающих им «младших сопринцепсов» (цезарей) – Галерия и Констанция Хлора. По истечении 20-летнего срока цезари должны были наследовать августам и сами выдвинуть новых цезарей. Но тетрархия оказалась тупиковым путем. Вскоре после того как Диоклетиан и Максимиан ушли на покой, их преемники развязали очередную гражданскую войну. Победителем в ней вышел сын Констанция Хлора Константин ? Великий (307 – 337 гг.). Он упразднил тетрархию. Феодосий I Великий (379 – 395 гг.) сделал своими соправителями сыновей Аркадия (в 383 г.) и Гонория (в 393 г.). После его смерти один стал править восточной частью Империи, а другой западной. Но это было вовсе не разделом государства, как обычно пишут, а введением диархии. Империя продолжала считаться единой. Захват варварами западных имперских территорий привел к ликвидации императорской власти на Западе в 476—480 гг.Домиций Ульпиан, выдающийся римский юрист, занимавший при Александре Севере (222 – 235 гг.) должность префекта претория, пришел к выводу что согласно царскому закону исходящему от императорской власти, народ сложил императору и на императора свою власть: «[…] lege regia, quae de imperio ejus lata est, populus ei et in eum omne suum imperium et potestatem conferat» (цит. по: Вальденберг В. Е. Государственное устройство Византии до конца ??? века. Спб., 2008. С. 27). Подобные учения закрепляли частичную «монархизацию» принцепской власти. В конце ш в. Она стала свершившимся фактом. Это проявилось, в том числе, в предельном сокращении полномочий Сената (Константин Великий, перенеся столицу в Новый Рим, создал там второй Сенат, оба сената порой низводились до уровня «городских советов»), сосредоточении в руках принцепса всей законодательной власти (теперь он только сообщал Сенату о своих конституциях), вытеснении старых республиканских магистратов императорскими чиновниками, использовании восточных монархических атрибутов и ритуалов, объявлении правителя dominus 'ом («господином», «хозяином») и пр. Уже Аврелиан (270—275 гг.) публично носил диадему (символ монаршего достинства) и именовался «Imperator Deus et Dominus». Принципат, как учил Моммзен, развился в доминат.Если применять для оценки традиционный подход (с каковым я далеко не во всем согласен), то выходит, что окончательная смена республиканского правления монархией произошла уже в Византии, то есть в византийский период истории Римской Империи.В частности, в Конституции Юстиниана Великого «Deo Auctore» 530 г. Говорилось: «[…] lege antiqua, quae regia nuncupabatur, omne ius omnisque potestas populi romani in imperatoriam translata sunt potestatem», то есть «[…] по древнему закону которым царство торжественно провозглашено, все право и вся власть римского народа была перенесена на власть императора» (Codex. 1. 17. 7). Концепция Ульпиана стала официальной доктриной и правовой нормой. Но из приведенной формулировки следовало лишь то, что император правит как абсолютный представитель и лидер гражданского коллектива. О собственно переходе к монархии ученым позволяет говорить другая формулировка той Конституции: «imperium, quod nobis a coelesti maiestate traditum est» («власть, которая нам небесным величеством передана») (Cod. 1.17.1). Таким образом, фиксировалось, что императорская власть одновременно «народоустановленная» и богоустановлен-ная. А в новеллах Юстиниана указывалось уже только на ее богоустановленность (см.: Вальденберг В. Е. Указ. Соч. С.30). О нем же заявлялось в Эклоге, изданной Львом III и Константином ? в 726 г. И т. д. Божественные качества римских принцепсов в одних случаях раскрывались после их кончины, в других – еще при жизни. С ш в. Императоров иногда признавали богами (что нисколько не гарантировало от посмертного «разбожествления»). Римляне могли принимать своих правителей за сверхчеловеческих существ, но они не считали саму императорскую власть богоустановленной. Во главе их республики мог оказаться и не «небог». Христианство, естественно, полностью исключает какое-либо обожествление правителя. Но благодаря ему открылось, что, во-первых, всякая власть, в том числе власть любого императора, имеет божественный источник. Человек становится императором, потому что Бог желает или допускает это. Во-вторых, императорская власть богоустановленна и сакральна.«Народ» продолжал теоретически считаться источником и носителем власти, только теперь лишь вторичным. Первичным властным источником, главным субъектом власти, признавался Бог, направляющий «народ» и государство. Византийские императоры (с VII в. – василевсы) оставались по общим представлениям выборными правителями, которых избирают (провозглашают) Сенат, войско и жители Константинополя (Нового Рима) или только Сенат и войско. Активное участие в выборах полагалось принимать также Церкви и непосредственно Патриарху Константинопольскому. Но нормативно все это никак не закреплялось. Кстати, все попытки введения формального наследственного порядка преемственности власти окончились безрезультатно. Византийская монархия всегда была «ненаследственной».Естественно, часто применялся династический принцип. Сын императора, родной или приемный, имел преимущественные шансы на избрание. Еще чаще применялся институт соправления. Императоры подбирали себе соправителей из числа сыновей, других родственников или доверенных полководцев и администраторов, добивались положительных волеизъявлений Сената, войска, Церкви, а также – в отдельных случаях – еще и столичных жителей. Соправление могло носить сугубо номинальный характер, к примеру, когда соправитель был несовершеннолетним. Иногда соправитель выступал «младшим императором», а иногда равноправным соимператором. В любом случае после смерти императора вопрос о преемнике не должен был вставать в принципе: один император умер, но есть другой. Хотя бывали случаи, когда вчерашних «младших императоров» и тем более номинальных «императоров-наследников» свергали или убеждали (принуждали) разделить власть с новым выбранным соправителем (который становился «старшим соимператором»). В случае пресечения или свержения династии выбирался новый император, который, если он был успешен, имел хорошие шансы основать новую династию.Вот, например, история Македонской династии. В 866 г. Василевс Михаил III (Мефист) из Аморийской (Фригийской) династии, не имевший сына, решил усыновить своего близкого друга Василия Македона. Последнийк тому времени фактически был вторым человеком в государстве. Вскоре после усыновления Михаил без проблем провел Василия в соимператоры. Однако уже в 867 г. Их отношения сильно испортились. Опасаясь, что приемный отец и бывший друг попробует от него избавиться, Василий I организовал заговор. После убийства Михаила III он удержал власть и сумел основать новую династию (как приемный сын Михаила он, правда, может считаться продолжателем Аморийской династии). Сыновья Василия I последовательно провозглашались соимператорами: в 868 г. Константин, в 870-м Лев, в 879-м (после смерти Константина) Александр. (Константина и Льва, кстати, многие считали сыновьями Михаила III. Их мать Евдокия до и во время замужества с Македоном состояла в любовной связи с Мефистом. Это дает еще один повод считать Македонян продолжателями Аморийской династии) Василий I умер в 886 г., соответственно, остались два императора – братья Лев VI и Александр III. Реальная власть принадлежала Льву, прозванному Софосом и Философосом. В 911 г. Добавился третий император – его сын Константин VII Порфироген (тому было всего три года). И после смерти Льва в 912 г. Опять остались два императора – Александр III и Константин VII. Александр вскоре тоже умер. Несколько лет Константин был единственным императором, притом что по малолетству править он не мог (установили регентство). В 920 г. Тесть Константина VII Роман Лакапин добился своего избрания соправителем. Мало того, в последующие годы Роман I провел в соимператоры трех своих сыновей и двух внуков! В 944 г. Дети свергли Романа, но удержаться у власти не смогли. Порфироген уже в 945 г. Избавился от Лакапинов и вновь стал единственным императором. Однако очень скоро он разделил власть со своим сыном Романом I. Дуумвират отца и сына продолжался до смерти Константина VII в 959 г. Роман II умер уже в 963 г., оставив двух малолетних сыновей-соправителей – Василия II и Константина viii. Пока они росли, с ними соправительствовали (как «старшие императоры») выдвинутые их матерью Феофано Никифор II Фока (963—969 гг.) и Иоанн I Цимисхий (969—976 гг.). После убийства последнего братья стали править вдвоем. Василий II остался в истории как великий правитель и полководец (Булгароктон, Болгаробойца), Константин viii не прославился ничем. Старший брат умер в 1025 г., младший – в 1026-м. Накануне смерти Константина viii остро встал вопрос о преемственности власти. Братья не имели сыновей, у Василия II вообще не было детей. Дочери Константина viii, Зоя и Феодора, в свою очередь, не были вовремя выданы замуж и, соответственно, не родили ему внуков. Проблему решили следующим образом: 50-летнюю Зою спешно обвенчали с сенатором Романом Аргиром. Константин viii выбрал его в зятья и назвал кандидатом в преемники буквально на смертном одре. Аргир стал императором Романом III. Предполагалось, что он будет править совместно с Зоей и Феодорой. В 1026 г. Феодора была удалена от власти – Зоя добилась ее пострижения в монахини. А в 1034 г. был убит Роман III. Заговор организовали Зоя и ее любовник Михаил Пафлагон. Они спешно поженились, а затем добились избрания Михаила императором. Вскоре благодарный муж фактически отстранил Зою от правления. Михаил IV правил до 1041 г. (почувствовав приближение смерти, он принял схиму). Потенциальным преемником считался его племянник Михаил Калафат. Зою убедили «легитимировать» его через усыновление. Став императором Михаилом V, он отправил приемную мать в монастырь. Этот бесчестный поступок спровоцировал мятеж, знаменем которого сделали… Феодору. Ее привезли в Константинополь и провозгласили императрицей. Михаил V пал. Власть вернули в руки Зои и Феодоры. Однако всем было очевидно, что две престарелые женщины не могут править империей. Зое пришлось в третий раз выйти замуж – на этот раз за Константина Мономаха, который устроил в качестве императора все влиятельные силы. Схема Константина VIII вновь заработала. С 1042 г. Империей правил Константин IX вместе с последними Македонянками. Зоя умерла в 1050 г. Константин IX – в 1055-м. Феодора дотянула до 1056 г., накануне смерти согласилась с избранием императором выдвиженца столичной бюрократии Михаила VI (1056 – 1057 гг.). Новую династию было основал Константин X Дука (1059—1067 гг.), однако его потомки оказались слабыми правителями. С 1080-хгг. Утвердилась династия Комнинов, продержавшаяся до 1185 г. И т. д.Стоит также напомнить, что средневековые Европейские монархи, включая русских царей, старались тем или иным образом соотносить себя с римскими императорами, начиная с Августа, то есть монархи брали за монархический образец республиканских правителей. А Европейские теоретики монархии в том числе Боден, опирались на римские республиканские же доктрины.], священную римскую империю и Речь Посполитую. Выборными были первые халифы[110 - Пророк Мухаммед в 620 –630-х гг. Основал в Аравии исламскую религию, а затем создал на базе своей общины (уммы) мусульманское государство, быстро обнаружившее имперский потенциал. Он одновременно был имамом – вероучителем, духовным лидером, в этом качестве он кроме прочего руководил общей молитвой и эмиром – политическим лидером, правителем. Впрочем, определенно, при его жизни эти статусы строго не разводились.Мухаммед умер в 632 г. Преемника он не назвал. Пророк вообще не разработал никакой концепции преемственности своей власти. Лишь за несколько дней до смерти он поручил руководить общей молитвой своему тестю и многолетнему близкому соратнику Абу Бакру. Это решение сделало последнего в глазах многих потенциальным кандидатом в новые имамы. Но не в новые эмиры. Вопрос об эмирате и вообще о совмещении духовной и светской власти после кончины пророка остался полностью открытым. Его решали на собрании лидером уммы (верхушки мухаджиров – первых мусульман, в свое время переселившихся вместе с Мухаммедом из Мекки в Ясриб, будущую Медину, и ансаров – ясрибцев, обращенных в ислам). По итогам довольно резких дебатов Абу Бакр был избран халифом (заместителем) посланника Аллаха. Ему вверили и имамат, и эмират. Еще раз обращаю внимание: это решение отнюдь не было предопределено кем-или чем-либо. Назывались альтернативные кандидаты на место эмира, предлагалось ввести диархию и т. д. Результаты выборов были утверждены баятом (присягой) участников собрания и прочих лидеров уммы.Абу Бакр правил недолго, до 634 г. Перед смертью, стремясь не допустить повторения событий двухлетней давности, он составил письменное завещание. В нем он назвал кандидатом в преемники Умара, еще одного близкого соратника Мухаммеда. Предполагалось, что выборы теперь не потребуются. И их действительно не проводили. Однако Умар сделался халифом не автоматически, а после признания лидерами уммы и принесения ими баята.Умар, при котором исламское государство превратилось в полноценную империю, стал жертвой покушения в 644 г. Кандидата в преемники у него не было, и поэтому умирая, он назначил шуру (совет) из шести наиболее авторитетных мусульман, которой поручил выбрать нового халифа из своего состава. Основное соперничество развернулось между Али, двоюродным братом, зятем (и фактическим приемным сыном) Мухаммеда и Усманом, тоже зятем пророка, представителем влиятельного рода Умайядов, долгое время возглавлявшего сопротивление Мухаммеду в Мекке. Выбрали второго. Как и в 632 г., результаты выборов утвердили баятом.Своей политикой третий халиф спровоцировал смуту. В 656 г. Его убили. Новым халифом после серии консультаций выбрали Али. Но ему отказался присягать Муавия, еще один Умайяд, авторитетный полководец и администратор, управлявший Сирией (и не только он). Началась новая смута. В 659 г. Сторонники Муавии избрали его «альтернативным» халифом, «антихалифом». Справиться с ним Али не удавалось. А в 661 г. четвертый халиф пал от рук убийц.Пятым халифом выбрали его сына (и внука Мухаммеда по материнской линии) Хасана. Он оказался совсем слабым правителем. Быстро устав от ответственности (или пожелав прекратить кровопролитие), Хасан в том же 661 г. заключил с Муавией договор об отказе от халифата. Тот тогда гарантировал ему и его родственникам безопасность и пообещал не выдвигать кандидата в преемники.Муавия I правил до 680 г. Перед смертью он нарушил договор с Хасаном (уже умершим к тому времени) и назвал кандидатом в преемники своего сына Йязи-да. Большинство лидеров уммы присягнули тому. Хусейн, брат Хасана, решил «переиграть ситуацию» и выступил против Йязида. Эта попытка стоила внуку пророка жизни. Его мученическая смерть вызвала резкую радикализацию партии сторонников Алидов, приведшую к расколу уммы и в конечном счете появлению алидской версии ислама, шиизма.После гибели Йазида I в 683 г. В государстве вновь установилось двоевластие. В Дамаске (столице со времен Муавии) халифом признали юного сына Йязида Муавию II, а в Мекке выбрали Абдаллаха, не имевшего ни к Умайядам, ни к Али-дам никакого отношения. Дамасский халиф вскоре отрекся от халифата (и не выдвинул кандидата в преемники), и Абдаллахпо факту остался единственным правителем. Однако он не смог утвердить свою власть во всей империи. Умайяды и другие враги Абдаллаха организовали в 684 г. Избрание халифом Марвана, двоюродного брата Усмана. Тот тоже правил недолго. Почувствовав приближение смерти, он объявил кандидатом в преемники своего сына Абд аль-Малика и стал добиваться присяги ему. Затея удалась.Абдаллах, впрочем, держался в Мекке еще несколько лет. Лишь в 692 г. Абд аль-Малик взял родной город пророка и покончил с двоевластием.Считается, что Умайяды сделали халифат наследственным. Фактически – да. Но формально он остался «ненаследственным». Халиф мог назвать до трех кандидатов в преемники, которые должны будут последовательно сменить друг друга. Но его решение в обязательном порядке должно было быть признано и утверждено элитой (богословской, политической и военной) через принесение ба-ята. Династический принцип соблюдался, но нормативно или догматически он никак не признавался и тем более не фиксировался. Поэтому халифы старались еще при жизни добиваться присяги своим наследникам.Суннитская концепция верховной власти, если упрощенно, предполагала, что халифом может быть тот, кого непосредственно выделил Аллах (богоданными преемниками Мухаммеда, «праведными халифами» безоговорочно считались и до сих пор считаются Абу Бакр, Умар, Усман и Али) или кто волею Аллаха получил консенсусную поддержку элиты. Консенсус достигался либо при признании и утверждении решения халифа о выдвижении кандидата (кандидатов) в преемники, либо в ходе выборов и утверждения их итогов. Претендент на халифат при этом должен происходить из арабского племени курейшитов, к которому принадлежал сам Мухаммед. Умайяды и сменившие их в viii в. Аббасиды были курейшитами.Шииты, опять же упрощенно, верили и проповедовали, что правом властвовать над мусульманами согласно божественной воле обладает исключительно священный род имамов Алидов. То есть политический идеал у суннитов – «ненаследственная», «консенсусная» монархия, аушиитов – сугубо наследственная монархия.(Интересно, что в 815 г. Аббасидский халиф Аль-Мамун (813—833 гг.), симпатизировавший шиитам, провозгласил кандидатом в преемники Али ар-Риду прямого потомка Али, тогдашнего шиитского имама (предполагалось, однако, что халифат останется «ненаследственным»). Это решение вызвало крупное восстание суннитов. Еще до того, как его подавили, Али ар-Рида скропостиж-но скончался. Шииты посчитали, что его убил вероломный Аль-Мамун. Как бы то ни было, но попытка примирить суннитов и шиитов полностью провалилась.)Естественно, со временем суннитским теоретикам пришлось обосновывать и династический принцип, и наследование власти, а шиитским – возможность выбирать имама из числа Алидов, подчиняться «неалидским» правителям и пр.До XIX—XX вв. «народ» не рассматривался в качестве субъекта власти ни суннитами, ни шиитами. Нельзя не отметить, что, как ни парадоксально, концепция исламского народовластия в итоге была наиболее последовательно разработана шиитскими богословами и реализована в шиитском Иране.], монгольские кааны, западноЕвропейские монархи раннесредневекового периода[111 - В средневековой Западной Европе (так же как и в Византии) Бог рассматривался как causa remota («удаленная причина»), действуюшая mediante homine («помышлением в человеке»). Поэтому долгое время считалось, что монархи получают власть Божьей милостью через волеизъяление электората, как правило, светской и духовной знати. Так, в чине венчания франкского rex'a Карла II Лысого (843 – 877 гг.) говорилось: «videmus hunc regni hiuus heredem esse legitimum cui nos sponte commisimus, … ut nobis praesit et prosit, … qula illum a Deo electrum er nobis datum principen credimus» («мы полагаем, что тот является законным наследником этого королевства, кому мы по нашей воле поручаем, … чтобы он нами начальствовал и был нам полезен… потому что мы верим, что он Богом избран и дан нам в государи» (цит. по: Вальденберг. В. Е. Указ. Соч. С. 32 – 33).Постепенно в западных государствах стал утверждаться наследственный порядок передачи монархической власти. Однако еще довольно долго он сочетался с элементами выборности. Епископ Шартра Ив, один из наиболее влиятельных французских церковников XI—XII вв., писал, что «истинным и священным королем может считаться тот, кому королевство достается по праву наследования и кто был единодушно избран епископами и большими людьми королевства» (цит. по: Блок М. Указ. Соч. С.376).] и т. д. Из современных выборных монархий следует упомянуть Камбоджу и Малайзию. Выборные институты введены в омане и саудовской Аравии. Известны и многочисленные прецеденты выборов правителей в монархиях, не относившихся к выборным, – в случаях пресечения династий и т. п.

У нас избранными царями (царицами) были Борис (Годунов), Василий IV (Шуйский), Михаил (первый из дома Романовых) и Анна[112 - Екатерина II Великая (1762—1796 гг.), пришедшая к власти в результате государственного переворота, пыталась легитимировать себя, ссылаясь как на Божий промысел, так и на волю народа, проявленную «избранными» (то есть участниками заговора). В Манифесте от 14 декабря 1766 г. Говорилось: «Бог един и любезное Наше отечество чрез избранных своих вручил нам скипетр».]. Выборный монарх – отнюдь не формальный представитель тех, кто его избирает, и тем более тех, кого представляют выборщики (если они кого-то формально представляют кроме самих себя), выборность здесь сама по себе не означает представительства. В свою очередь представителем политического коллектива может заявляться и наследственный правитель с монархическим титулом.[113 - Как в некоторых современных наследственных монархиях, в которых монархи считаются представителями наций (см. Далее).] Но, с другой стороны, выборность по определению предполагает обязательства и даже ответственность (пусть не юридическую, а политическую и моральную) перед выборщиками[114 - Карлос I – Карл V из дома Габсбургов, один из самых могущественных правителей в истории Запада, объединивший под своей рукой Кастилию, Арагон, Неаполь, Сицилию, Милан, Германию, Нидерланды и пр., при коронации королем римлян в 1520 г. Услышал от курфюрстов: «Помни, что этот трон дан тебе не по праву рождения и не по наследству, а волей князей Германии» (История дипломатии. Т. I. М., 1959. С.253).Любопытно, что Монтескье назвал Священную Римскую Империю «la rеpublique fеdеrative d'Allemagne», указав, что император «est en quelque fa?on le magistrat de l'union, et en quelque fa?on le monarque» («является и чем-то вроде высшего должностного лица, и чем-то вроде монарха») (Montesquieu. Op. cit. P. II. L. IX. Ch. II. Gen?ve, 1748. P.24; Монтескье Ш. Л. Указ. Соч. Кн. IX. Гл. II. С.117).], а значит, исключает принадлежность монарху всей верховной власти, исключает собственно единовластие.[115 - Еллинек считал иначе, но даже он признавал, что выборная монархия «имеет тенденции к созданию по крайней мере политического преобладания избирателей» (Еллинек Г. Указ. Соч. С. 656).]

В-третьих, наследственное правление может быть установлено в республике. В северонидерландских государствах были прецеденты наследования должностей стадхаудеров, по общему правилу выборных, представителями оранского дома[116 - В Соединенных провинциях с самого их основания в порядке вещей были республиканские личные унии – совмещения стадхаудерских постов в двух и более членах конфедерации.В мае 1747 г. Виллем Карел Хенрик Фризо, принц Оранский, фюрст Нассау-Дицкий (Виллем IV), стадхаудер Гелдерна, Гронингена и Фрисландии, был избран также стадхаудером Голландии, Зеландии, Утрехта и Оверэйссела. Таким образом, в одних руках оказалось сосредоточено руководство всеми семью северонидерландскими республиками. Чуть позже стадхаудерство, что называется, объединили, провозгласив Виллема генеральным стадхаудером Соедниенных провинций. Год спустя объединенное стадхаудерство сделали наследственным. В 1751 г. Новым генеральным стадхаудером стал малолетний сын Виллема IV Виллем Батавус (Виллем V). До совершеннолетия его полномочия исполняли регенты. Налицо прецедент установления наследственного руководства в межгосударственном объединении. Хотя, с другой стороны, учреждение должности генерального стадхаудера было серьезным шагом на пути к созданию единого северонидерландского государства.]. В республиканской Франции трижды вводилась наследственная императорская власть – решениями плебисцитов. В 1804 г. был утвержден сенатус-консульт об учреждении наследственной императорской власти и провозглашении первого консула наполеона Бонапарта императором республики (впрочем, императором он стал именоваться сразу после принятия сенатус-консульта, так что уместно сказать, что императорскую власть ввел сенат[117 - «Le Gouvernement de la Rеpublique est confе ? un Empereur, qui prend le titre d Empereur des Fran ? ais» («Управление республикой вверяется императору, который принимает титул императора французов») и «Napolеon Bonaparte, premier consul actuel de la Rеpublique, est empereur des Fran?ais» («Наполеон Бонапарт, действующий первый консул республики – император французов») —так говорилось в Сенатус-консульте от 28 флореаля XII г. (18мая 1804 г.). Плебисцит состоялся уже в следующем месяце. Следующим императором должен был стать сын Наполеона, родной или приемный (права наследования также были закреплены за его братьями Жозефом и Луи и их потомками).Имперская республика с наследственным правителем идеологически и политически противопоставлялась постфеодальным наследственным монархиям. Император принес присягу «народу-суверену», обязался, кроме прочего, «поддерживать целостность территории республики». Сам Наполеон I называл себя «императором республики», а также «представителем народа». На монетах, печатях, официальных документах периода 1804—1814 гг. значилось: «Французская республика. Император Наполеон I». При этом, правда, одновременно официально заявлялось не только о «народоустановленности» императорской власти, но и об ее богоустановленности (в «правительственном» катехизисе для французских католиков и т. д.). Наполеон был коронован в Соборе Парижской Богоматери (11 фримера XII г. – 2 декабря 1804 г.). К тому же в 1805 г. Он стал также королем Италии, то есть принял монархическую власть в другом государстве. В 1810 г. Наполеон женился на дочери австрийского императора, в 1811-м объявил своего сына-наследника римским королем.]); в 1815 г. – восстановлены республиканско-имперские учреждения и власть наполеона I («сто дней»); в 1852 г. – утвержден сенатус-консульт о реставрации императорской власти и провозглашении императором Шарля луи наполеона Бонапарта[118 - Этого Бонапарта (племянника Наполеона I, сына его брата Луи) в 1848 г. Избрали президентом республики на четыре года (на первых в истории Франции прямых президентских выборах, вторые состоялись только в 1965 г.). В декабре 1851 г. Он устроил переворот, разогнал парламент (закрывший ему возможность переизбраться на второй срок). Спешно проведенный плебисцит постфактум санкционировал эти действия и вверил Бонапарту конституционное обустройство государства. Новая Конституция, вступившая в силу в январе 1852 г., существенно расширила полномочия президента и увеличила их срок до десяти лет. В ноябре того же года очередной плебисцит одобрил реставрационный Сенатус-консульт. 2 декабря президент Бонапарт был провозглашен императором Наполеоном III.]. В основанном в 1867 г. Северогерманском союзе, этой «республике династий», конституционно предусматривалось наследственное президентство королей Пруссии.[119 - О республиканском характере правления в Союзе писал Еллинек, ссылаясь в том числе на заявления Отто Эдуарда Леопольда фон Бисмарка-Шёнхаузена, министра-президента Пруссии, фактического объединителя и правителя Германии. Указанный автор распространил эту характеристику и на Германскую Империю, в которую Союз в дальнейшем преобразовался (Еллинек Г. Указ. Соч. С. 674 – 676, 678).]

В-четвертых, в порядке вещей – ограничение власти монархов со стороны выборных и невыборных представительных органов, санкционирование вступления на престол, легальное свержение монархов[120 - Гоббс так оценивал выборные и тем более ограниченные монархии: «For Elective Kings, are not Soveraignes, but Ministers of the Soveraigne; nor limited Kings Soveraignes, but Ministers of them that have the Soveraigne Power» («Выборные короли не суверены, а министры суверена; точно также и короли с ограниченной властью не суверены, а лишь министры тех, кто обладает верховной властью»). Он также указывал, что «[…] that King whose power is limited, is not superiour to him, or them that have the power to limit it; and he that is not superiour, is not supreme; that is to say not Soveraign. Te Soveraignty therefore was alwaies in that Assembly which had the Right to Limit him; and by consequence the government not Monarchy, but either Democracy, or Aristocracy» («[…] король, власть которого ограничена, не выше того или тех, кто имеет право ограничить эту власть, а тот, кто не выше кого-либо другого, не является верховным, то есть не является сувереном. Верховная власть поэтому всегда была в руках того собрания, которое имело право ограничить короля, и, следовательно, формой правления в данном случае является не монархия, а демократия или аристократия» (Hobbes T. Op. cit. P.2 Ch. XIX. P.127 – 128; Гоббс Т. Указ. Соч. Ч. II. Гл. XIX. С.149—150).]. Речь идет не только о современных ограниченных монархиях, но исторических феодальных и сословно-представительных монархиях. В более ранние эпохи власть монархов ограничивалась и народными собраниями (на Руси были удельно-вечевые и самодержавно-соборная монархии.) нельзя забывать и о роли религиозных организаций и духовенства, тоже часто ограничивавших светских правителей и порой даже конкурировавших с ними (папство в средневековые времена). Ограничение власти монарха есть разделение власти, высшей власти между правителем и теми, кто его ограничивает. «Ограниченное единовластие» – это не единовластие, это уже многовластие.[121 - Иван Ильин констатировал, что «история изобилует царями, королями и императорами – зависимыми, ограниченными, политически бессильными, юридически подчиненными, […] приравненными к государственным чиновникам или управителям [курсив Ильина. – В. И.]» (Ильин И. А. О монархии и республике //И.А.Ильин. Собр. Соч. Т. 4. С.432), то есть «полумонархами» или вообще «немонархами».]

В-пятых, сейчас есть государства, повсеместно признаваемые монархиями, в которых источниками и носителями власти конституционно провозглашаются нации и одновременно во власти сохраняются монархи, причем наследственные, а правильнее сказать, «наследственные обладатели монархических статусов и титулов». Это не только такие «развитые» страны, как Испания, Швеция или Япония, но и «развивающиеся», например, Иордания, Кувейт и Марокко. Власть «обладателей» часто, как сказано, не сакрализована, более того, они подчас конституционно объявляются «представителями наций»[122 - «Te King […] shall be the Supreme Representative of the Nation» – гласит ст. 19 Конституции Марокко 1996 г. (http://www.al-bab.com/maroc/gov/con96.htm).]. О какой непроизводности монаршей воли здесь можно говорить? Да, в таких случаях имеет место формальное единовластие. Но не «монарха», а нации.[123 - Владимир Гессен критиковал концепции XIX в., в которых «народный суверенитет» сочетался с монархией: «Между тем основные институты монархии – наследственный характер монархической власти, неприкосновенность и святость его особы, права и прерогативы, принадлежащие ему – имеют значение и смысл лишь постольку поскольку монархявляется органом […] верховной в государстве власти. Над ним нет высшей власти – и потому он без ответствен: summa sedes a nemine judicatur. Он воплощает в своем лице величество и силу государства – и потому его трон обставлен великолепием и блеском. Наоборот, если монарх только […] рука, покорно исполняющая волю головы – то есть суверена-нар од а, атрибуты монархической власти теряют свой смысл. Эти атрибуты, выкованные для короля-суверена, не по плечу королю-слуге, как тяжелые доспехи рыцаря не по плечу его оруженосцу». (Гессен В. М. Основы конституционного права. Пг., 1918. С. 160 – 161). «Монархии становятся совсем лишенными единовластия» – это формулировка Вениамина Чиркина (Чиркин В. Е. Современное государство. М., 2001. С.142).]

Также нужно напомнить о случаях референдумного «подтверждения» монархического правления, «республиканского переучреждения» монархии (в Норвегии – в 1905 г., в Люксембурге – в 1919 г., в Испании – в 1947 г., в Бельгии – в 1950 г. И т. д.).

Не была, кстати, редкостью в мировой практике диархия – система правления, предполагающая наличие двух равноправных или неравноправных соправителей (наследственных, выборных, назначаемых). Хазарией в VIII—X вв. Совместно правили каганы и беки. С халифами из рода абассидов в X—XI вв. Соправительствовали эмиры аль-умара и шаханшахи из рода Бувайхидов, а затем в XI—XII вв. Сельджукские султаны. А в Японии с тэнно в XII—XIX вв. Соправительствовали сэйи-тайсёгуны (при этом в XIII—XIV вв. Сэйи-тайсёгуны разделяли свою власть с сиккенами) и т. д.[124 - После предоставления независимости Самоа в 1962 г. Там ввели диархию: Мали-етоа Танумафили II Сусуга и Тупуа Тамасесе Меаоле были провозглашены пожизненными главами государства – о ле ао а ле мало. Правда, последний умер уже в 1963 г. И Малиетоа Танумафили II остался единственным правителем. Он дожил до 2007-го, нового о ле ао а ле мало – Туиатуа Тупуа Тамасесе Эфи (сына Тупуа Тамасесе Меаоле) выбрал парламент сроком на пять лет. Утверждают, что это означало переход к республиканскому правлению.] диархический элемент мог присутствовать при «смешанном» правлении. В Спарте было два наследственных василевса (и две династии), в Риме избирали двух консулов (а затем также двух императоров – восточного и западного). Это государство имело также опыт тетрархии двух августов и двух цезарей.[125 - Во франкском государстве Меровингов в VI—VIII вв. Допускался раздел королевской власти (не королевства, а именно королевской власти) между двумя и более королями; по мере вырождения династии короли оказались оттеснены от власти наследственными майордомами.]

Сейчас диархия функционирует только в свазиленде, где есть король и нгвеньяма из рода дламини и ндловукази («королева-мать»)[126 - По общему правилу ндловукази – мать короля и нгвеньямы. Однако исторически ими нередко становились и жены нгвеньямы, и пр. Одновременно с Собхузой II, нгвеньямой с 1921 г. И королем с 1967 г. Ндловукази последовательно были его бабка, мать, жена одного из дядей и две его собственные жены. Ндловукази не принадлежат к правящему роду Дламини, но именно им положено выполнять регентские функции при отсутствии короля и нгвеньямы. После смерти Собхузы II в 1982 г. Ликоко (государственный совет) выбрал его наследником 14-летнего принца Макхосетиве (67-го сына покойного короля). Этот выбор означал также выбор будущей ндловукази. Регентшей поначалу была правящая ндловукази Дзеливе Шонгбе, но уже в 1983 г. Ее заменила Нтомби Тфала, мать Макхосетиве. Последняя официально стала ндловукази в 1986 г., когда ее сын взошел на трон. Макхосетиве, принявший имя Мсвати III, и Нтомби Тфвала и сейчас правят Свазилендом. В ст. 5 Конституции королевства 2005 г. (http://www.gov.sz) указано, что у короля и нгвеньямы должен быть наследник (коронный принц), но порядок его отбора не прописан.]. Но это не освобождает теоретиков от обязанности осмыслять диархические практики[127 - От диархий нужно отличать дуумвираты, то есть соправления (формальные, а также полуформальные и неформальные) при системах правления, по общему правилу предполагающих наличие одного правителя. Здесь я имею в виду не только многочисленные римские, китайские и прочие прецеденты соправле-ния, но и, например, соправление Уильяма III/ II и Мэри II в Англии и Шотландии в 1689—1694 гг., соправление Марии Терезии и Йозефа II в наследственных владениях австрийских Габсбургов (Австрия, Богемия, Венгрия и пр.) в 1765 – 1780 гг. И т. д.Также следует учитывать, что при диархиях подчас один из правителей выполняет сугубо ритуальные функции (каганы, тэнно до ликвидации сёгуната), в то время как в руках другого концентрируется политическая власть.]. Увы, обычно их предпочитают отбрасывать как «всего лишь» частный случай монархии. Хотя где же здесь монархия?

3.