Масть

Он повёл рукой – и полыхнула, заискрилась перед ним всеми цветами радуги спиралевидная воронка. Отвесив в мою сторону лёгкий поклон, Костя шагнул в неё – и растворился в темнеющем воздухе.

А я подобрал шпагу и, обогнув медвежью тушу, направился к исстрадавшемуся Угольку. Небось тот учуял запах зверя.

И уже вскочив в седло, я рассмеялся. Всё вдруг сложилось, разноцветные стёклышки сошлись в мозаику. Как изящно, оказывается, можно решить головоломку, над которой я безуспешно бился столько дней! Радуйся, дядюшка, теперь я знаю, как выполнить твоё задание. Спасибо медведю!

Глава 10

Трактир на Никольской – заведение средней руки. В основном публика там мещанская – мастеровые, приказчики, мелкие торговцы, отставные солдаты. Но и мужика отсюда не прогонят, если зайдёт глотнуть чарку хлебного вина, и благородное сословие не столь уж редко заглядывает. Правда, для изысканного общества тут отдельная, чистая зала. По стенам развешаны гобелены, полы тщательно отдраены и для аромату побрызганы каким-то настоем трав. По крайней мере запах жареного лука отбивает напрочь.

Мы с Терентием Львовичем сидели за отдельным столиком, половой только что принёс нам наваристого борща с телятиной, в свой черёд подаст и бараний бок с кашей, и маринованную с чесноком стерлядь, а если осилим, то и молочного поросёнка сгрызём. Ну и конечно, стояли тут холодные закуски – солёные рыжики, квашеная капуста, бочковые огурчики… может быть, и похуже, чем у Прасковьи Михайловны, но на мой вкус очень даже ничего. Само собой, графинчик с водкой, настоянной на корешках хрена и смородиновых почках. С ледника, запотевший.

Душевно мы говорили с отставным секунд-майором. Обсуждали и виды на урожай, и местного благочинного отца Георгия, и строгость нравов, насаждавшихся директором училища господином Полуэктовым (Терентий Львович одобрял), и вызывающие манеры графини Яблонской (Терентий Львович осуждал). Всё было интересно заезжему московскому помещику Павлу Ивановичу Уточкину, путешествующему из старой столицы в новую, дабы вступить там во владение наследством покойной тётушки – домом, выездом, полусотней душ дворни и кое-какими ассигнационными бумагами. А Терентию Львовичу было чрезвычайно приятно просвещать о тверских порядках нового своего знакомого. Так бывает – сводит фортуна с заезжим человеком на час, на два, и проникаешься к нему необъяснимой симпатией. Павел Иванович таковую симпатию вызывать умел.

Павлом Ивановичем – толстым, широколицым, носившим старомодный парик – был я. Личину накладывал сам дядюшка, не доверив столь тонкое дело мне, малоопытному.

– Тут ошибок быть не должно! – внушал он, потирая указательным пальцем свой сабельный шрам. – Всё следует продумать, всё должно друг другу соответствовать – и лицо, и телосложение, и голос, и походка, и запахи. Ни малейшей червоточинки допустить нельзя. Дурачок Терентий, конечно, ничего не заподозрит, но что, если рядом случится какой-нибудь Иной? Не важно даже, Тёмный или Светлый. Поэтому ничто не должно выбиваться из образа, и ни малейшего дыхания магии! Имей в виду, опасны не только Иные, но и обычные люди, особо наблюдательные или чувствительные. Ни в коем случае нельзя нам допустить, чтобы впоследствии пошли разговоры, мол, странный какой-то был этот господин Уточкин. Нет, Андрюша, господин Уточкин должен быть самый что ни на есть обычный. И даже настоящий.

Это он имел в виду, что таковой помещик, такого возраста и такой внешности, Тёмный Иной седьмого ранга, в Москве и впрямь обретался и кое-чем обязан был дядюшке. Так что ежели кому-то потом захочется проверить, то ему охотно подтвердят: есть такой, и столичная тётка его и впрямь заставила себя уважать. Только вот случилось сие ещё в январе, да и наследства там едва наскреблось на четыреста двадцать рублей. Но такие тонкости уж точно никто копать не будет.

Когда навернули мы борща под водочку, когда отдали дань вкуснейшей запечённой с овощами баранине и запили её водочкой же, когда принесли нам тушённых в сметане карасей, Павел Иванович откинулся на обитую свиной кожей спинку стула и мечтательно произнёс:

– Хорошо-то как… в желудке прямо райские кущи. Верно, Терентий? А знаешь что? Не сыграть ли нам по маленькой? Буквально по копеечке? Что больше любишь? Рокамболь, вист, «перечницу»?

Знал, знал этот коллежский регистратор, какие струнки зазвенят в душе секунд-майора! Водка без картишек – деньги на ветер. Даже если это и деньги случайного знакомца.

И тотчас мы велели подать запечатанную колоду.

– Не торопись, – внушал мне накануне дядюшка. – Дай ему созреть. И фортуна за время игры должна перемениться несколько раз. И не предлагай отыгрываться, даже отнекивайся… так, вяло, для виду. Пускай всё сам… чтобы зрители убедились. Имей в виду, тебе будет сложнее, чем когда наследство продувал. Там я тебе помогал, а тут надейся сам на себя.

Хотелось мне сказать ему: «не учи учёного», но я сумел всё-таки придержать язык.

Колоду перетасовал Терентий Львович, пальцы его двигались быстро, водка не успела ещё сказаться. Опытный, видать, игрок… хотя и неудачливый.

Начали мы действительно с копеечки, и эту медную копеечку я у секунд-майора быстро выиграл. Впрочем, столь же быстро он её отыграл. И затем на кон поставили мы уже по гривеннику, причём свой я быстро продул.

– А что, Терентий, похоже, в картах ты дока, – хохотнул господин Уточкин. – Как бы не раздел меня догола! Ежели случится таковое, ты уж с меня выигрыш сразу не взыскивай, мне ж ещё в Петербург надо. На обратном пути верну, с тёткиным-то наследством. А для верности вексель тебе напишу! Долг чести же! Истинный дворянин такие долги платит, хоть закон его к сему и не понуждает.

Ставки постепенно росли, графинчик понемногу пустел, но очень понемногу – тут я следил. Терентий Львович не должен окосеть раньше времени, да и после пускай выглядит лишь малость поднабравшимся. Нельзя, чтобы пошли разговоры, дескать, не в своём уме был. В своём, непременно в своём!

– Дело, Андрюша, серьёзное, – вчера в дядюшкином голосе звучала неподдельная озабоченность. – Может, я и на воду дую, но лучше поберечься. Поэтому заклятий никаких не применяй. Никто не должен уловить ни малейших колебаний Сумрака. А работать будешь исключительно с артефактами.

Что ж, в этом был резон. Обычно ведь магию мы чувствуем по колебанию Сумрака, откуда Иной черпает силу, а тут уже ничего не колеблется, давным-давно отколебалось и успокоилось, теперь артефакт потихоньку разряжается, и обнаружить его можно только особыми, довольно тонкими заклятьями. И то если заранее знать, что ищешь. А случайно заметить – никак.

– Всё равно боязно, – признался дядя. – Очень мне не нравится недавнее приключение твоё в берёзовой роще. Выходит, есть у графини к тебе некий интерес, уж коли человечка своего отрядила тебе в охрану. Причём не абы кого, а мага второго ранга…

– Такой юный – и уже второй ранг? – хмыкнул я.

– Может, уже и на первый вытянет, – огорошил меня дядя. – Удивительно способный мальчик. Завидно, что не я его отыскал. Такие мальчики, знаешь ли, на дороге не валяются. Хотя этот Костя как раз и валялся. Нищий он был, представляешь? Из государственных крестьян… дом сгорел, родители в дыму задохнулись… в живых остался только дед старый… а мальчонке тогда семь лет было, и повезло ему – у крёстного ночевал. Ну и пошли они с дедом по дорогам милостыню просить…

– Беглые, значит? – уточнил я.

– По закону так, – подтвердил дядя. – Только никто их не ловил. Сам подумай, ну кому они нужны – малец и дряхлый дед! В общем, скитались три года, потом дед помер, удар случился. Под Рождество, близ Торжка, на тракте. А мальчонка обхватил его, окоченевшего, и вместе с ним замёрзнуть решил. Отчаяние накатило! Эх, будь я там в ту минуту! Тотчас бы велел ему тень свою поднять, в Сумрак втащил, и был бы теперь у нас в Дозоре превосходный маг первого ранга! Но иначе вышло. Графине он на пути попался, ехала она проведать дальнее своё имение, Колываново… В общем, подобрали мальчонку, обогрели, накормили, утешили… и взяла Виктория Евгеньевна его к себе в школу. А как оттаял Костя душой, как захотелось ему вновь жить – тогда и посвящение ему устроила. В Дозоре с четырнадцати, первый ученик… а главное, воспитали его как истинного Светлого. Заметь, медведя он завалил, а людей не тронул, намеренно поверх голов палил. Не уверен я, что сама графиня, случись она там, была бы столь милосердна. Умерщвлять, может, и не стала бы, а заклятья сурового не пожалела бы. Горячая у неё кровь, польские корни…

– Откуда вы эту историю с такими подробностями знаете? – удивился я.

– Эх, Андрюша, – рассмеялся дядюшка, – тут тебе не Петербург. Тверь – город маленький, Иных не много, все бок о бок трёмся, и Тёмные, и Светлые. Враждовать, конечно, враждуем, но давно уже как следует не дрались. Так что историю сию мне сама же Виктория Евгеньевна и рассказала, как-то за партией в шахматы. Играет она, кстати, слабенько… даже хуже тебя, – подпустил он шпильку в моей адрес. – Но это в шахматах, а в жизни старуха довольно лукава… Вот и беспокоит меня её забота о тебе. Вряд ли из одного лишь благородства… Костенька, конечно, в это верит… знал бы он хотя бы десятую долю графининых хитростей… Я, кстати, тебя тщательно проверил, сразу же как ты наутро с докладом ко мне явился. Не обнаружил следящих заклятий… но хоть мы с нею и оба Высшие, а неизвестно ещё, кто сильнее. Может, навесила тебе такое, что и мне недоступно…

– А если так, что же делать? – скривился я. Очень не радовало меня быть у старухи «под шляпою», как называл это Харальд. Если оно так – это значит, в любой миг подсмотреть может? И когда я в Сумрак ныряю, и когда в нужнике с расстёгнутыми штанами сижу, и когда с какой-нибудь пылкой местной бабёнкой на перинах кувыркаюсь?

– А что тут поделаешь? Жить, – просто ответил дядюшка. – Если у супостата сила запредельная, с которой тебе вовек не сравниться, – значит выбрось его вообще из головы и живи как живётся. Там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть. И это не столь уж трудно. Привыкнешь. Вспомни давние времена, когда был ты обычным человеком и в Господа веровал. Знал же, что ежесекундно надзирает Он над тобой… и что? Меньше от того проказил?

– Может, и меньше, – хмуро возразил я. – И потом, то ж Господь, Он милосердный, Он простит… если вовремя покаяться… А тут графиня. Сравнили ежа с волком…

– Милосердный, но справедливый, – напомнил дядя Яник. – И наказать ещё как может! Во всяком случае, ты же именно так и верил, да?

– Верил, – вынужденно согласился я. – А вы, дядюшка, сейчас совсем не веруете? Там, в столице, некоторые наши всё же молились Богу… Викентий, Марфа Семёновна… Иные ведь, и обучение проходили, как и я. Всё то им про химеры разума говорили, что и мне. А вот верят же!

– Есть, Андрюша, вещи, которые не следует копать слишком глубоко, – нахмурился дядюшка. – А то и правды не доищешься, и вкуса жизни лишишься. И потому вернёмся на первое… то есть к нашей несравненной Виктории Евгеньевне. Будем исходить из того, что её заклятий на тебе пока нет. Но это пока… Будем проверяться ежедневно и следить, чтобы не наследить… Поэтому, пока Алёшка в Дозоре нашем не окажется, поменьше вообще твори заклятий. Артефактами я тебя снабжу, запасец накоплен немалый…

Сейчас один такой был вшит за подкладку моего камзола. Вернее, одна такая. Потрёпанная карта, дама пик, проколотая в нескольких местах иголкой. С помощью этой дамы я мог любую партию свести и к своей победе, и к поражению. Надо было всего лишь мысленно произнести «виктория» или «афронт». Произносить «виктория» я чуть опасался: вдруг всё-таки есть какая-то магическая связь между мною и графиней, и услышит она, взглянет волшебным оком? Не то чтобы я всерьёз в такое верил, но каждый раз, когда призывал победу, сердце у меня ёкало.

А ставки меж тем росли, и ощутимо. Секунд-майор распалился, азарт завладел его умом безраздельно, и сейчас думал он даже не о прибылях и убылях, а только о самой игре. Очень ему хотелось поймать за хвост фортуну…

Уже не на гривенники шёл счёт и даже не на рубли – на золотые червонцы. И конечно, наша с Терентием Львовичем игра не осталась без внимания окружающих. В благородной зале не одни же мы были… Вот подсел к нам заинтересовавшийся письмоводитель из полицейской части на Никольской, вот уже крутится рядом обедневший помещик Носиков… зол он на секунд-майора, что на Масленице продул ему сорок рублей… и это замечательно! Свидетель, недоброжелательно настроенный к господину Скудельникову, очень полезен. Впоследствии будет убеждать общество, что игра происходила честно, честнее некуда.

Пока что шла она с переменным успехом. Сперва Терентий Львович продул мне аж двести рублей, потом с лихвой их отыграл и сейчас ставил в заклад своих лошадей. Но сие поползновение я пресёк.

«Никакого движимого и недвижимого имущества в заклад! – предостерегал меня дядюшка. – Такой заклад потом легче будет оспорить в суде, легче будет доказать, что сие было ставкой в игре. Только деньги! Только именные векселя! К тому же стоимость своего имущества Терентий будет оценивать на глазок, и непременно в сторону увеличения. Знаю я таких Терентиев! А стало быть, тем безвыходнее потом окажется его долг».

Затем, чтобы подбавить перцу в игру, я продул ни много ни мало домовладение питерской тётушки. Думал отыграться, поставил её дворню – да спустил и её. Как истинный дворянин я немедленно выписал господину Скудельникову вексель. После чего мне вдруг повезло, и вексель был торжественно разорван в клочки. Повезло мне и дальше – когда секунд-майор поставил на кон аж целое имение Белый Ключ. Впрочем, вскоре Белый Ключ вернулся к владельцу… увы, ненадолго. Фортуна, доселе вертевшаяся перед ним, как уличная девка, то передом, то задом, в итоге повела себя как та же девка, не получившая обещанной платы.

Терентий Львович спустил всё. Абсолютно всё. Проигрыш был колоссален… проигрыш подобен был секире палача, отделяющей голову преступника от шеи. А ведь не раз предупреждал его Павел Иванович: может, хватит? Может, на сём и остановимся? И письмоводитель с господином Носиковым были тому свидетелями, и коллежский асессор Матвей Антонович Самарцев (папенька той самой девицы Катеньки, с которой я отплясывал на балу у графини), и великовозрастный учащийся старшего класса Половников (которого за пребывание в трактире вообще-то следовало высечь… надеюсь, строгий смотритель училища господин Полуэктов примет соответствующие меры).

Но как ни увещевал Терентия Львовича новый его знакомец Павел Иванович, а желание отыграться оказалось сильнее. Когда трефовый мой король покрыл жалкого его валета, несколько мгновений моргал он глазами, не в силах поверить случившемуся.

– Что ж, игра есть игра, – вздохнул Павел Иванович. – Надеюсь, Терентий, ты поступишь как истинный дворянин?

И доведённый до исступления истинный дворянин выписал мне соответствующий вексель. Разумеется, в сей бумаге ни слова не было о карточной игре, а говорилось лишь о том, что господин Скудельников обязуется выплатить господину Уточкину восемь тысяч триста сорок рублей ассигнациями, некогда взятые им в долг. Для верности я попросил поставить свои подписи свидетелей – что те с огромным удовольствием и сделали, за исключением юного Половникова, сообразившего, что лучше ему в истории этой не мелькать.

– Пора мне, – поднялся из-за стола Павел Иванович. – Ехать надо, чтобы засветло на постоялом дворе в Медном остановиться. Ты не кручинься, Терентий, на обратном пути загляну, раскинем вновь картишки, может, и отыграешься. Сам видишь, фортуна то целует, то кусает… а то и вновь целует.

И, расплатившись с половым, московский гость направился к выходу. Разумеется, путешествовал он не в собственном возке – мы бы с дядюшкой замучились напускать морок на стольких людей, заставлять их увидеть несуществующих лошадей, кучера и лакея. Нет, куда разумнее, если господин Уточкин проделает путь из Москвы в Петербург на перекладных. Потому у трактира ждал уже его нанятый тарантас, щедро оплаченный извозчик тронул с ходу, и только стук колёс напомнил выбравшемуся на крыльцо секунд-майору о случившемся.

Для верности я и впрямь доехал до Медного, отпустил извозчика возле постоялого двора, а потом, улучив удобный момент, скользнул в Сумрак, не спеша дошёл до заранее присмотренного пустыря, где дядюшка открыл мне ведущие прямиком в Контору Врата. Путь занял больше часа и особого удовольствия не доставил. Видать, воображение моё разыгралось, и представилось мне, будто иду я в колонне каторжников, коих гонят на вечную работу в Сибирь. На ногах моих тяжкие кандалы, правая рука, как и у прочих разбойников, прикована к длинному стальному пруту, и в лицо лупит сырой осенний ветер. Хотя, может, и весенний… поди отличи, когда снизу грязь, а сверху муть…

– Что ж, полдела сделано, – ухмыльнулся дядюшка, выслушав мой доклад. – Теперь обождём пару недель, чтобы совсем уж никаких подозрений не вызвать. Заодно понаблюдаем за Скудельниковыми. Не наделали бы глупостей…

Глава 11