Исследователи

Я лоб поморщил и спрашиваю аккуратненько так:

– А о каком, собственно, Александре Федоровиче идет речь?

– Ну как о каком? О Керенском, конечно!

…В Берлине, будучи еще школьницей, Татьяна Георгиевна, несмотря на то, что семья ее тоже бедствовала, помогала русским военнопленным: передавала им еду и теплую одежду. В эту группу входил и ее одноклассник, Фома Тимофеев, сын профессора Тимофеева-Ресовского; он был арестован гестапо и расстрелян в тюрьме на Александр-платц. Профессор этого не знал, ждал освобождения советскими войсками, был арестован СМЕРШ, осужден… у Даниила Гранина, в романе «Зубр», все подробно описано.

Потом она стала работать в швейцарском посольстве, помогая перебираться в Швейцарию евреям и беглым военнопленным, делая для них фальшивые документы, за что и была арестована гестапо, но в суматохе апреля сорок пятого года она сумела спастись и перебраться за Эльбу, потом в Париж.

В пятидесятых годах Татьяна Георгиевна уехала в Америку, работала в русских эмигрантских газетах («Эдичка Лимонов – такой неприятный молодой человек… а с Сережей Довлатовым и его женой мы очень мило общались»), потом переводчицей в ООН.

Татьяна Георгиевна переводила на французский мемуары М. С. Горбачева… Одна из ее многочисленных подруг – Маша Воронцова, пра-пра… правнучка Пушкина.

Однажды, теперь уж и не узнать, зачем, понадобилось Татьяне Георгиевне найти в Женеве, на кладбище Планпале могилу Сонечки, дочери Федора Михайловича Достоевского, умершей от воспаления легких, потому что Федор Михайлович проиграл деньги, отложенные на ее лечение… В администрации кладбища ее спросили, не родственница ли она? А то, знаете ли, задолжал Федор Михайлович за могилу, почти за пятьдесят лет уже, и если не заплатить, то могилу снесут и кого-нибудь на свободное место похоронят… Она оплатила этот долг. И на двести лет вперед заплатила…

Татьяна Георгиевна – вдова писателя Владимира Сергеевича Варшавского, водившим в Париже знакомство с Иваном Алексеевичем Буниным и Надеждой Александровной Лохвицкой-Бучинской, более известной как Тэффи. Они даже похоронены все трое рядом на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, вместе поехали однажды и купили себе участки, по слухам, на Нобелевскую премию Бунина… Частью литературного наследия Надежды Александровны, как известно, является серия литературных очерков об известных людях, с которыми ей довелось встречаться за ее долгую жизнь: Григорий Распутин, Владимир Ленин, Илья Репин, Всеволод Мейерхольд…

Снова слово Татьяне Георгиевне: «Володя часто бывал у нас тут, в Ферне, он был очень большим другом моего мужа. Ну Вы же знаете, Володя, ну писатель, он еще жил здесь в отеле недалеко, в Монтрё… Ну как же его фамилия, запамятовала… Ах, ну да, Набоков!..»

Умерла Татьяна Георгиевна 9 января 2019 года. Светлая память и Царствие Небесное…

Лучшая подруга Татьяны Георгиевеы – Ирина Сергеевна, баронесса фон Шлиппe, успевшая побывать и в октябрятах, и в гитлерюгенде, дочь Сергея Бернгардовича Фрёлиха, одного из создателей Комитета Освобождения Народов России и Российской Освободительной («Власовской») Армии и самого загадочного человека из окружения генерала Власова.

До войны дед Ирины Сергеевны владел в Риге фирмой по продаже и установке водонагревателей. Когда в Ригу вошли советские войска, фирму национализировали, а Ирину Сергеевну, которая как раз тогда пошла в первый класс, приняли в октябрята. Вскоре, как этнические немцы, семья эмигрировала в Германию. Когда немцы заняли Ригу, фирму вернули, а на доход, который она приносила, герр Фрёлих вел какую-то свою игру. После войны многие соратники обвиняли его в том, что он работал на французскую/английскую/американскую разведку. Версия Ирины Сергеевны – он делал это все ради младшего сына, имевшего с младенчества серьезные ментальные проблемы. Его существование приходилось скрывать, так как по расовым законам Рейха он был обречен на уничтожение. Сергей Бернгардович имел звание оберштурмфюрера СА, соответствущее его званию капитана латышской армии, но не получал нигде жалования. Носил фельдграу, хотя не был членом НДСАП… Формально был офицером связи при генерале Власове, и его семья жила в одном доме с генералом… Ирина Сергеевна рассказывала мне и о самом Власове и о его кухарке, которая, как потом оказалось, имела задание НКВД Власова отравить: «Она делала замечательные пельмени и мы все их ели…» Кто знает, может быть, именно присутствие детей и удержало ее от того, чтобы положить яд?

После войны отец Ирины Сергеевны попал в лагерь военнопленных, но бежал. Потом ему пришлось скрываться от оккупационных властей, потому что ему грозило и осуждение за принадлежность к СА, и интернирование в СССР по Ялтинским и Потсдамским договоренностям, как советского гражданина…

…Шестнадцати лет от роду Ирина Сергеевна познакомилась с молодым офицером британской разведки, Томом. Он служил в Вене, а в Мюнхен приехал по каким-то делам. Ирина Сергеевна даже поехала к нему на свидание в Вену. Отец был страшно недоволен и запретил продолжать с ним какие бы то ни было отношения, опасаясь, что все это – операция Советов, чтобы его поймать и повесить. Ирина с Томом рассталась, он женился. Потом, когда развелся, пришел снова к ней, но тогда она была уже замужем и уехала в Тайпей. Когда и она развелась, Том оказался женат в очередной раз. Они, наконец, стали жить вместе, когда ей исполнилось семьдесят, а ему было восемьдесят четыре. Умер Том в возрасте девяносто одного года…

Ирина Сергеевна активно занимается благотворительностью. На этом поприще она встречалась с Архиепископом Мюнхена и Фрайзинга, кардиналом Йозефом Ратцингером, который позже стал Папой Бенедиктом XVI.

По сей день на деревянной веранде старого дома с заросшим садом в пригороде Мюнхена собираются артисты, художники, писатели и просто друзья, пьют чай из самовара и говорят по-русски и о России.

2. Питер, Пушкинская, 10

Это сейчас там пафосный арт-центр, музей и отель. А в конце восьмидесятых годов прошлого века это был расселенный под капремонт дом, в котором полулегально поселились художники, артисты и музыканты. Аквариум и ДДТ там репетировали, у БГ альбом даже есть, «Пушкинская, 10» называется.

Жил там и театр «ДаНет» под руководством Бориса Юрьевича Понизовского. Борис Юрьевич – совершенно удивительный человек, сбежавший во время войны из школы-интерната и несколько лет скитавшийся по Средней Азии, научившийся тогда, по его словам, абсолютной внутренней свободе. В восемнадцать лет, неудачно спрыгнув с «колбасы» трамвая, лишился обеих ног. Однако не отчаялся, не опустился, не сломался. Его адрес: Герцена, 35, квартира 1 был известен всему диссиденствующему творческому Ленинграду. У него бывали Леонид Аронзон, Иосиф Бродский, Евгений Рейн (который уже потом, много позже, маститым поэтом и редактором журнала приезжал в Дубну; на нашей «Поэтической гостиной» мы читали ему свои стихи, в результате появился сборник «Физики-лирики»); сам Борис Юрьевич обмолвился мне как-то, что был знаком с Ольгой Федоровной Берггольц и Анной Андреевной Ахматовой.

Я познакомился с Борисом Юрьевичем в Свердловске в 1990 году, когда его театр приехал на гастроли в рамках фестиваля «Весна УПИ» – была (да и сейчас, кажется, существует) в Уральском Политехническом Институте такая смесь капустника, студенческой пьянки и идеологически выдержанной агитбригады. Из него выросли «Красная Бурда», первая команда КВН УПИ, а из нее уже, в известной степени, «Уральские пельмени». В описываемом году, в честь семидесятилетия Института, размах мероприятий был беспрецедентным. Как на фестиваль, организованный Комитетом Комсомола, пригласили авангардный, андерграундный и частный театр Понизовского – тайна сия великая есть. Я был тогда ответственным за побегушки при оргкомитете фестиваля. В мою задачу входило взять «РАФик», встретить группу на вокзале и отвезти в гостиницу «Урал». Когда я подошел к вагону, увидел двух молодых людей (как потом оказалось, Максим Исаев и Павел Семченко) которые пытаются спустить по ступенькам на низкую платформу инвалидное кресло. На кресле царственно восседал монументального вида торс человека с окладистой седой бородой, похожий на сурового Деда Мороза, от которого исходила прямо-таки физическая аура обаяния и уверенности. Ног не было.

Когда приехали в гостиницу и поднялись на третий этаж, Понизовский зычно окликнул идущего по коридору человека: «Эрнест!» и тот, обернувшись, бросился с Борисом Юрьевичем обниматься… «Эрнст Неизвестный» – представил его слегка ошалевшим присутствующим Понизовский… скульптор приехал тогда на Урал выбирать на границе Европы и Азии место для задуманной им скульптуры – памятнику жертвам сталинских репрессиий… Впечатление это на меня произвело колоссальное. Неизвестный был легендой, о нем только-только начали писать в перестроечной прессе, и тут на тебе, мне, девятнадцатилетнему, зеленому студенту (да еще и технарю) ТАКОЕ…

Тогда же я познакомился с Яной Туминой. Сейчас она известная театральная актриса, педагог и режиссер, лауреат премии «Золотая маска», а тогда ей было семнадцать лет, она то ли школу заканчивала тогда, то ли работала после школы, не поступив с первого раза в театральный институт… девушкой она была очень религиозной, а я тогда, в силу возраста, искал себя и свое место в мире. Как-то так получилось, что она стала моей крестной.

Понизовскому прием свердловской публики понравился, и он загорелся идеей приехать в Свердловск на гастроли еще раз. Я, совершенно не представляя, во что вляпываюсь, взялся их организовывать. Ничего, разумеется, в бардаке начала девяностых не получилось, но в Питер я под это дело съездил. Жил сначала на Пушкинской, 10, за кулисами театра «ДаНет», на полу, на каких-то тряпках, потом у тогдашнего администратора театра, Ольги Петровны Волкович.

Заходил на Пушкинскую я и в следующие свои приезды, последний раз виделся с Борисом Юрьевичем в 1992 году. Тогда началось его международное признание, спектакли стали получать всяческие премии, брошки из монтажной пены, раскрашенные лаком для ногтей, которые он мастерил, когда думал, стали продаваться за большие деньги… и на самом подъеме его карьеры он упал на инвалидной коляске с лестницы и ударился головой…

…На надгробии он изображен сидящим спиной к зрителям, чуть обернувшись к ним, напряженно следящим за спектаклем. Именно так, как он написал в эпиграфе к своей «Автобиографии»:

Давно он их просил:

на могильном камне нацарапайте

меня спиной к вашим глазам…

Надпись гласит: «Понизовский здесь».

…Ольга Петровна жила в бывшем доходном доме графа Епанчина на углу канала Грибоедова и Большой Подьяческой. Вот-вот, именно в том, в котором Настасья Филипповна деньги в камине жгла. Вообще, взяв в руки том Достоевского, можно было легко привязаться к местности и найти дом, в котором жила старуха-процентщица, посчитать число шагов от него до дверей Родиона Раскольникова (у меня получиось меньше, значит, я выше его ростом, хотя Федор Михайлович считает его высоким), найти выдающийся углом на Сенную дом, жилище Сонечки Мармеладовой…

Ольга Петровна на полном серьезе утверждала, что она – пра-пра… правнучка Петра Первого, что ее родословная идет от дочери Елизаветы Петровны и графа Шувалова, а в доказательство показывала медальон с портретом Императора и локоном, якобы, Елизаветы, который передается в ее семье по материнской линии. Возможно, это и правда… Вернее, скажем так, имеющиеся исторические источники не позволяют полностью исключить такого развития событий.

За помощью в организации гастролей я отправился к Леониду Федоровичу Быкову, полному тезке и однофамильцу знаменитого актера, директору свердловского ДК «Автомобилист». Леонида Федорвича почти никто не звал по имени-отчеству, чаще просто «Лёней», был он маленького роста, сухонький, говорил трескучим тенорком и всегда носил темно-синий берет, который призван был прикрывать лысину. Дом культуры под его руководством имел славу самого интеллектуального заведения города, слегка фрондерского даже при Великом и Могучем – чего стоит один рок-фестиваль в 1983 году – а в годы Перестройки Быков устраивал весьма смелые эксперименты, и как-то ему это сходило с рук.

Одним из таких экспериментов была «Выставка искусства хиппи», на которой оказались работы совершенно разных жанров, направлений и сильно отличающиеся по художественной ценности. Сейчас эту выставку прихлопнули бы за одну пропаганду наркотиков. Вокруг выставки немедленно образовалась тусовка «неформальной» молодежи. Поскольку у меня были каникулы после первого курса, и, соответственно, море свободного времени, я к этой тусовке примкнул. Были там Саша Холкин, Сергей Бобунец и первый состав группы «Смысловые галлюцинации». Называлась она тогда «Сара Гопату и ее бедные дети», а исторический момент переименования на ступеньках Дома Архитектора, куда вместе с тусовкой переехала выставка, запечатлен на фотографии, на которой в уголке скромно сидит Ваш покорный слуга с пластинкой группы «Кино» в руках. Кажется, фотография сделана именно в тот день, когда все пошли на «квартирник», где пела Янка Дягилева. Собирались мы и в «букашнике», в подвале дома номер пять по улице Толмачева, где была мастерская Б. У. Кашкина, Евгения Михайловича Малахина, самобытного художника, музыканта и скомороха. Kaждому, кто приходил к нему в подвальчик, он вручал кусочек фанерки и диктовал маленький стишок, что-нибудь вроде «Если взять цифру пять и на два поделить притом, два придется сперва написать, а пять получать уж потом». Требовалось нарисовать на фанерке иллюстрацию. Отговорки «я не умею рисовать» не принимались, а фанерки эти с лубочными картинками Букашкин доставал из огромного мешка и дарил прохожим в скверике возле ЦУМа… Может быть, у кого-то и сохранились лубочные картонки, подписанные «Сочинял Б. У. Кашкин, рисовал К. Чеширский» (или, если места было мало, то «Ч. Кот»), которые малевал я.

Хорошие отношения с Быковым у меня остались. Ходил я к нему на встречи клуба любителей фантастики, где часто выступали Владислав Крапивин и Сергей Другаль, а на «кинолекторий», на котором Леонид Федорович умудрялся показывать фильмы Тарковского и Параджанова, водил девочек. Иногда просто заглядывал на чай, которым он угощал всех, заходящих в его кабинет.

Когда Александр Сокуров представлял свои «Дни затмения» в самом престижном в городе киноконцертном зале «Космос», он одновременно устроил показ «Одинокого голоса человека» в ДК «Автомобилист». На афишах этого мероприятия не было, но я о нем узнал. А с Виталием Каневским я пил чай после показа «Замри – умри – воскресни».

ДК «Автомобилист» больше нет, здание, в котором он располагался, вновь стало храмом…

Из Свердловска, который успел к тому времени снова стать Екатеринбургом, я уехал в начале 1992 года, учиться. В Дубну.

О Дубне – в следующей главе.

3. Остров Дубна

В Дубну я попал благодаря профессору Виктору Иосифовичу Гроховскому, человеку и астероиду. Ну то есть это он сейчас профессор, ставший знаменитым благодаря Челябинскому метеориту и астероид в его честь назван, а тогда, в 1991 году, он был доцентом, заведовал лабораторией неразрушающего контроля качества и занимался исследованием внеземного вещества. В качестве студента «на науке» я готовил шлифы метеоритов для микроскопического исследования. Мерно, «восьмерками», водил кусочком космического булыжника по стеклу, намазанным пастой с алмазами субмикронного размера. Получающаяся при этом пыль намертво въедается в поры на кончиках пальцев и сходит только вместе с кожей. Зато, когда меня спрашивали, в чем я испачкал руки, я гордо отвечал: «В звездной пыли пополам с алмазами». Не врал, что характерно, но мне все равно никто не верил…

После третьего курса студентам полагалось проходить «производственную практику». Проблема была в том, что курс у нас был двойного размера – студентов перестали брать в армию, а тех, кого взяли, вернули. А мест для практики осталось, как раньше. Поэтому меня прямо к Гроховскому и определили, чему он совершенно не был рад, ибо на это время планировал отпуск. Я возьми и ляпни: «Ну Вы же всех знаете, может быть, Вы устроите меня на практику в какое-нибудь приличное место, в Серпухов, например, или в Дубну…» Виктор Иосич посмеялся наглости студента, захотевшего в мировые научные центры, а через три дня я нашел на своем столе в лаборатории записку: «Виталий, дождитесь меня, надо поговорить насчет Дубны. В.И.Г.»

Так я и оказался в августе 1991 года в Дубне. Разумеется, не удержался и во время «путча» метнулся в Москву. Поехал на Манежку, застал там деморализованных танкистов. Капитан, сидящий на броне, на прямой вопрос «А кто вами командует?» протянул мне шлемофон, в котором слышны были только атмосферные шумы, и зло ответил: «Да х… их там знает!» Они должны были бы не пущать демонстрацию, несущую трехсотметровый триколор, но расступились. Видел Гавриила Попова, выступавшего с балкона здания Моссовета на тогда еще улице Горького, и Бориса Ельцина, стоящего на танке.

Тогда, в конце прошлого века, в Дубне, в Объединенном Институте Ядерных Исследований работали Джелепов и Мещеряков, Балдин и Боголюбов… Ездил, несмотря на прогрессирующую болезнь Паркинсона, по дорожкам Института на своем знаменитом велосипеде, страшно редкой и дорогой «Каме» с переключением передач, Бруно Максимович Понтекорво. Ездил, не держась за руль и на ходу читая книгу. Это про него пел Высоцкий, в «Марше студентов-физиков», помните?

Пусть не поймаешь нейтрино за бороду
И не посадишь в пробирку
Но было бы здорово,
Чтоб Понтекорво
Взял его крепче за шкирку!

Бруно Максимович человеком был легендарным. Родился он в Италии, в Пизе, и до войны работал в группе Энрико Ферми, более известной как «Ребята с улицы Панисперна», открывшие в 1934 году замедление нейтронов, что и стало десять лет спустя ключом к постройке Энрико Ферми первого ядерного реактора. Работал Понтекорво и в лаборатории Ирен и Фредерика Жолио-Кюри, дочери и зятя Марии и Пьера Кюри. Про него ходило множество слухов, например, что из Италии ему пришлось срочно эмигрировать, потому что он завел роман с Кларой Петаччи, любовницей Бенито Муссолини, и что он передавал секреты ядерного оружия в СССР… А я ходил на семинары к нему и к Венедикту Петровичу Джелепову в Лабораторию Ядерных Проблем…

Это было время развала СССР, социальных потрясений и смелых экспериментов, в том числе и в области образования. Вот и ОИЯИ организовал «Учебно-научный центр»; лекции читали преподаватели из МГУ и МИФИ и ведущие ученые Института. Я в тот центр буквально напросился, взяли, спасибо тогдашнему завкафу нашему, Профессору Борису Владимировичу Шульгину. Тогда же, в процессе переговоров, я впервые познакомился с Юрием Цолаковичем Оганессяном, только-только ставшим директором Лаборатории Ядерных Реакций. Потом часто с ним встречались на конференциях по физике деления, в конце концов, деление и синтез сверхтяжелых – один процесс, просто обращенный во времени. Сейчас он академик, знаменит серией синтезов сверхтяжелых химических элементов, и элемент 118 назван в его честь Оганесоном. Номер 105, кстати – Дубний.

В ЛЯР к Оганессяну я, правда, не попал, а стал работать в Лаборатории Нейтронной физики имени своего первого директора, Ильи Михайловича Франка, Нобелевского лауреата. Лабораторию эту как-то почтил визитом сам Нильс Бор в компании со Львом Ландау, и тогда работали еще люди, которые помнили этот визит… После некоторого периода дрейфа в поисках интересной темы я оказался в группе доктора физ.-мат. наук Юрия Сергеевича Замятнина и членкора Владимира Иосифовича Мостового, появляющегося наездами из Москвы, он тогда работал в Курчатнике. Обоим тогда было прилично за семьдесят, оба начинали свою карьеру в ядерной физике работой над «Устройством РДС-1», первой советской атомной бомбой… Становление ядерной физики прошло через их руки, удивительно, какие красивые и точные эксперименты они умудрялись ставить, особенно, учитывая, насколько лимитированы они были в аппаратуре и времени…