Нет. Эссе. Рассказы. Повести
Здесь, также как и много лет назад в подобных маленьких кафе у нас дома, в нашем городе. Только там не было музыки, живой и прекрасной. Там вообще не хватало музыки. Было много попыток подменить её неким искривлённым звуком. Но звук этот мог дать что угодно – от веселья до отвращения, кроме главного – восторга и полного погружения в каждую ноту.
И вот сейчас мы сидим и пропускаем сквозь себя эти ноты, этот прекрасный голос вокалистки. Кстати, интересно, женщины знают, что мужчина может влюбиться в голос? И голос этот захватит его настолько, что позабудет он обо всех внешних недостатках обладательницы голоса. Внутренние недостатки? А какие внутренние недостатки могут быть у такого голоса?
Моменты, которые хочется остановить – это и есть счастье. И не важно – это моменты безудержного движения или умиротворённого покоя. Важно, что в них замирает всё, а ощущается только хорошее.
Годы меняют всё и всех. И нас. И столько можно обсудить, и обо всём произошедшем можно подумать и посоветоваться. И главное, что хочется это сделать. А значит, мы с тобой не поменялись в главном – мы по-прежнему близки. И я по-прежнему помню о тебе всегда.
И когда мы допьём этот кофе и дослушаем джаз, мы пойдём дальше. Пойдём жить. И звучать будет много музыки в унисон с нашим разумом и нашей душой. Музыки, сыгранной кем-то или созданной самой Вселенной. И будет место и умиротворяющему блюзу, и бурному джазу, и напористому хип-хопу, и даже меланхоличному року, с надрывом души созданному теми, кого уже давно нет с нами.
Искренняя память и дружба не становятся пеплом.
Человек и фотография
Телефон не звонит…
Эта фраза могла бы стать отличным началом сказочной романтической истории с обязательным хэппи-эндом. Но станет эта фраза вступлением к реальности.
Телефон молчал. И пусть бы молчал, ведь к одиночеству он привык. Однако как бы ни была привычна пустота и тишина, сколько бы миров, невидимых за суетой, она не скрывала, есть те слова, голоса, звонки, письма и люди, которые должны своим явлением нарушить тишину и заполнить пустоту. Их появление желанно и ожидаемо.
Он смотрел на фотографию. Фотографию из другого мира. Другого образа жизни. Фотографию, хранившую множество мелких памятных моментов. Памятных для него. Моментов, на которые кто-то другой бы даже и не обратил внимания. Но в его мире они были ценны.
Молчание телефона нельзя было исправить самому. Не нужно было, бессмысленно. Никогда нельзя было сказать по телефону важного. Нельзя было свести разные миры. Миры, пересечение которых было уловимо только в те немногие моменты встреч и важных разговоров по душам. До них, и после них, обе души жили согласно своим желаниям, потребностям и возможностям. И часто не понимали этой жизни друг друга, что в прочем было не важно, и никак не умоляло тех моментов, о которых он не забывал.
Смотреть на фото, вспоминать и думать. Вспоминать о том, что началом всему была… именно фотография.
Очередной фест местного масштаба, и к тому же «заказной» тематики. Ну что там может быть? Степень критичности была меньше и потому события даже такого «ранга» привлекали хоть какое-то внимание. Попросили опубликовать краткую заметку о нём. Но всё это фон истории. Как и сами «заказные» картинки. А на фоне этом фото. Красивые девушки всегда привлекают внимание. Всегда. Если их образы так и остаются изображением на фото, то забываются с течением времени. Как линяют фото, так время стирает и память. Но стоит перейти им в жизнь, сойдя с картины, и обретают образы новые, совершенно другие оттенки, качества, и историю. Историю, которая делает их частью жизни того, кто совсем недавно всего лишь смотрел на фото и думал только о внешней стороне человека на нём изображённого. Но вот этот человек «ожил» и обрёл голос. И образ его меняется многократно!
Сегодня голос часто обретается в тексте. В примитивном, обрывочном тексте сообщений социальных сетей. И, тем не менее, несмотря на «обрывочность» этот текст врывается в жизнь и вводит туда пишущих на той стороне «линии» сети. От красоты внешней до пары фраз. И молчание.
Молчал не только телефон. Молчал интернет. Его это никак не трогало, ведь не было ещё этих событий, этих мелких моментов, вросших, вплетшихся в его память и его историю. Спустя полгода они начали происходить. От первой встречи до влюблённости. Вероятно не какой-то большой любви, но и не простой симпатии. Потому и назовём это – влюблённостью. А в какие рамки вгонять это слово – решать вам.
Очень разные они люди. И вряд ли смогли бы ужиться. Да и у неё были совсем другие мужчины – любимые, и не очень.
Время шло, размежёвываясь нечастыми встречами. Чувства гасились, мысли затирались и снова загорались и распалялись. Снова и снова он возвращался к мысли о них. Об их возможном, гипотетическом, общем. Могли бы они быть? Тут даже и не нужно слово «вместе», потому что «они» могли быть только вместе. А иначе – он и она.
Он и она были друзьями. И остаются друзьями. И может, вы будете спорить, но разве не лучше оставаться друзьями, чем расстаться холодными и безразличными друг к другу людьми?
Ни один раз он думал «а что если…». И всегда отвечал «не стоит, не стоит ломать то, что есть». Они не виделись постоянно. И не говорили о мелочах каждый день. Но именно это позволяло им, встретившись после долгой разлуки, говорить и о мелочах и о самой сути. Нет, конечно, одной разлуки было мало, чтобы начать говорить о том, что кроется за словом «суть». И он неоднократно приходил к ней, когда ему было плохо, и хотел ей обо всём сказать. И каждый раз молчал. Молчал не от страха, не от волнения и не от «неудобства» ситуации. Молчал, поговорив с ней. Поговорив о вещах незначительных и сиюминутных. Ему просто становилось легче. Ничего не менялось, жизнь шла своим чередом, снова приходили всё те же мысли. Всё та же тоска, с которой он свыкся. И может быть, не желая признаваться в этом самому себе, он впустил тоску в собственную душу. Она стала его частью. Но эти мелочи, эти встречи радовали его. Хотя, нет. Она радовала его. А он переживал за неё. И в те моменты, когда она была особенно искренней с ним, переживал ещё сильнее. И в те моменты, когда она не переживала, считая свои дела пустяками. А он знал, что за пустяками начинается дорога, по которой лучше не ходить.
В тот год он захотел оставить о себе память. Он рад был, что не сделал этого раньше, хотя такая мысль уже проскакивала. И он понимал, что возможно позже уже не сможет оставить эту память – жизнь разведёт их. Надо было ловить этот период особой близкой дружбы. Конечно, она была удивлена. И даже, наверное, растрогана. Но это же память о другом мире, и дар из того мира. И вернувшись в свой мир, она забыла об этом напоминании. И жизнь пошла своим чередом. Её и его. Иногда пересекаясь в телефонных звонках и редких встречах.
И в молчании телефона он проводил свою жизнь, думая лишь об одном – возврате. Нет, не в прошлое. О возврате к полноценной жизни, если конечно, можно к его истории применить это слово.
Она позвонит. И на время он забудет о молчании. А что будет потом? Кто же это знает? Фотография будет стоять на столе. Он смотреть. И думать. О себе. Человек и фотография – так могло бы называться эссе об искусстве. Но это эссе о жизни, о хрупком искусстве быть человеком, не только в застывшей позе фотоснимка, но и в постоянном движении, делающем остановки, благодаря голосу и тексту.
Ожидание
Мы с тобой живём, словно в разных мирах. Люди, которые нас окружают. Места, в которых мы бываем. Быт. Вкусы. Всё отличается.
Мы нечасто, совсем нечасто с тобою видимся. Очень мало разговариваем. Редко пишем друг другу. Я не люблю писать в интернете. Не люблю обрывочное общение социальных сетей. Говорить надо, глядя друг другу в глаза. Или писать, но писать письма. Пусть по электронной почте, но только не в чате. Письма, в которых расстилается часть жизни. Расстилается время.
Я могу тобой восхищаться. Это очень важно. Для чего? Не для чего. Важно само по себе. Я помню тебя совсем юной девочкой-подростком, с косичками, в ботинках с разноцветными шнурками и в синей кепке, которую я запомнил навсегда. И я вижу тебя сейчас, великолепной восхитительной девушкой! Глядя на тебя, я понимаю, что значит быть безукоризненной. Твоему вкусу завидуют многие женщины. Очень многие. Никогда ничего лишнего в одежде. Всё подобрано идеально. Это тебя выделяет среди них. Выделяет внешне. Но в то же время делает намёки и о твоём внутреннем мире.
Только намёки эти мне и не нужны. Я знаю, насколько ты интересна. Как собеседник, как человек.
Мы никогда не говорили с тобой о ломке творческого человека. Сейчас, когда я пишу всё это, я думаю, возможно, у тебя её и не было? Твоё творчество со стороны кажется таким естественным и гармоничным. Когда ты поёшь, кажется, что по-другому и быть не может. Нельзя, чтобы ты не пела. Чтобы ходила на какую-то невнятную работу клерка. Когда ты поёшь, чуткий слушатель испытывает удовольствие, которое нельзя и не нужно описывать. Как настоящая эмоция, оно не может быть втиснуто в рамки текста.
Но текст мой близкий товарищ и давний друг. Так вот с тобою, даже в короткой переписке, мой текст становится аккуратным. По-другому и не должно быть.
Я в последние годы всё больше натыкаюсь на границы слов. И понимаю, что всё не должно быть высказано. Должна оставаться недосказанность. Она подруга эмоции и чувства. Недосказанность, которая открывает множество путей для поиска смысла. И множество смыслов. И так текст из проволочного забора, замыкающего и запрещающего всё, что в него не попало, становится лучами света, которые показывают сотни направлений под разными углами и в разных плоскостях.
Я могу жаловаться на жизнь. Но я хочу её также и поблагодарить за важные встречи и знакомства. Я сейчас даже не могу вспомнить, когда и как мы познакомились. Помню, что в школе. Помню, что потом созванивались и встречались в другом городе. И снова уже в нашем родном городе. А позже уже совсем далеко, и опять дома. Так в эти редкие встречи и создавалось то, что кроется за общением. То, что остаётся в памяти и в душе. Я всё чаще задумываюсь о том, что всё-таки душа – это не абстракция, которой объясняют всё нематериальное и не имеющее физического воплощения. Душа – это вполне реально существующая часть человека. Без неё меняются строго определяемые и описанные наукой процессы в мозгу и теле. А значит, она нужна. Хотя бы для того, чтобы помнить о друзьях, о важных для меня людях, думать о них и говорить о них с моим другом – текстом.
Страх и любовь
Не объяснит этого наука, но страх имеет свойство въедаться в пространство. Вроде бы это только человеческая эмоция, тем не менее, им пропитываются бездушные бетонные стены. И излучают страх вокруг себя. И ты, попав в город, пропитанный страхом, начинаешь чувствовать холодок, пробегающий по спине. Хотя причём здесь ты? Ты чужой в этом городе и посторонний в его жизни. Тебя не касаются происходящие в нём события, и завтра тебя, быть может, в этом городе не будет. Но вопреки всем этим логическим объяснениям – ты пропитываешься страхом, пока находишься на его территории.
И если настолько сильно страх бьёт даже случайного приезжего, каково же тем, кто живёт в этом страхе постоянно? И каково тем, для кого этот страх не труднообъяснимый внутренний, а вполне приземлённый и прозаический – страх войны?
Самолёт – исчадие ада, а не мирная «железная птица». Его гул – сигнал, чтобы бежать. В подвал, куда угодно ещё, где только есть шанс выжить во время бомбёжки. И всем не до жизненных радостей. Нет больше радостей – только бы выжить. Может потом. Что-то останется. Что-то вернётся. Что-то будет…
Он и до войны был странным. Не от мира сего. Жил в стороне от других. В этом небольшом городке, где все друг друга знают хотя бы в лицо, он держался особняком, общаясь с несколькими старыми друзьями. Часто бродил в одиночестве по пригородным лесам. Слушал музыку. Соседские бабки, чей смысл жизни – собирать сплетни, обсуждали его. «Никак не перебесится», «взрослый уже», «не женится, всё один», «а кто их сейчас знает», «да этот совсем странный какой-то, с головой не того у него». Да оно и понятно – в чужой голове потёмки, и потёмки эти пугают, особенно если в своей светло и кристально чисто, от того, что абсолютно пусто.
Жизнь кое-как ковыляла. И не стоит спрашивать нравилась ли она ему и что в его голове творилось. А ещё меньше нужно вам знать, что было в его душе. Всякое там бывало, и описывать это можно бесконечно. Только будете ли вы это читать? И не потонете ли в скуке? Прервала все эти размышления война. Не до размышлений стало. Точнее должно было стать. А в реальности, после встряски первых дней, дальше начался период приспособления. И вот тут-то с ним стали происходить странные вещи. Сначала было очень страшно. Панически. А потом стало отпускать. И не понятно почему, ведь война не закончилась и ничего хорошего в ближайшем будущем не сулила. Но он стал возвращаться к своей обычной жизни. И во всеобщем страхе стал снова слушать музыку. И приглашать к себе свою подругу. Она не понимала, откуда взялась эта смелость у её друга, не блиставшего показным героизмом и далёкого от военных дел. Его-то как раз война должна была пугать. А он, как ни в чём не бывало, говорит про свою страсть – музыку. И… тащит её в постель.
Может это он напоследок хочет получить максимум удовольствия? Но многие уже и не думают об этом. Трясутся от страха за свою жизнь. И это логично. И самой-то не очень хочется… Не о том мысли.
Сколько мне жить осталось? Такая мысль была в его голове всегда. И с приходом войны она стала только более уместной, в то время как у других она появилась внезапно. До войны большинство народа о ней как-то особо и не думало. Помни о смерти – вечный афоризм. И вот эта память лишний раз подчеркнула для него неизменность жизни. Что до войны, что сейчас – его никто не ждал, и с его смертью ничего бы не изменилось. Так зачем же менять саму жизнь? Музыка и женщина – это то, что всегда приносило максимум удовольствия. И сейчас ничего не изменилось. Когда снимаешь с неё тонкое платье, и её влажное от летней жары тело оказывается в объятиях твоих рук. Она ещё испугано дёргается от звука пролетающего вдалеке самолёта. Но через пару минут, их уже не беспокоят голоса с фронта. Пусть он где-то недалеко. Они не слышат фронта. Войны. Ненависти. Мир горит синим пламенем. Какая тут любовь, и какой уж тут секс? А они любят друг друга и получают удовольствие. Они не от мира сего. Явно.
Час і павага
Што мы маем агульнага? Шмат. Шмат палыну. У разуменні свету. У поглядзе на яго.
Розум – тое, што маеш ты. Уласны погляд на свет. І веды. Веды, якіх не маю я. І таму чакаю тваё меркаванне. Пра тое, што ведаю і думаю я. І пра тое, што я раблю.
Час. Цячэ. І цячэ дарма. Для мяне прынамсі. Я магу, канечне, тое-сёе сказаць пра абставіны. Пра іх ролю ў гэтай агоніі часу.
Не буду. Бо акрамя абставін ёсць я. Які забівае час, як сапраўдны снайпер. Майстарскі.
Ці смешна тое? Пэўна з боку так і выглядае.
Але.
Не для мяне.
Ты ж гэта ўсё разумееш? Бо ты разумная. Разумная – значыць думаеш. Думаеш і робіш высновы. Гэта і ёсць розум – крытычны. Які мае падмурак. Сумнеў.
Сумнеў – падмурак розуму. І свабоды. І сумлення.
Падмурак культуры. А значыць і цывілізацыі.
Літаратура. Той канструктар, што складаем мы. Як чытачы. І як стваральнікі. І як крытыкі. Бо кожны, хто чытае і думае над прачытаным – крытык. І кожны, хто адчувае літаратуру, перамолвае яе жорнамі сумневу – стваральнік.
Ты – мой крытык. Добры крытык. Шчыры. Які стварае.
Ува мне.
Упэўненасць.
Павага.
Тое, што я сам ствараю ў сабе.
Павага да цябе.
Час гіне. Мы бачымся зрэдку. Я не ўмею жыць у сеціве. Сапраўдная размова для мяне магчымая толькі ў рэчаіснасці.
І таму гэтыя рэдкія сустрэчы – як фотаздымкі жыцця.
На памяць.
І на шчасце.
Дзякуй!
І да сустрэчы.
Пересечь океан
Как там? Я понимаю, что совершенно иначе, чем здесь. Понимаю, как тяжело было оказаться там одной. Понимаю, что эмиграция – это всегда тяжело. Даже если не мучают метафизические ностальгирующие рассуждения. Но мучает ностальгия натуральная, легко объяснимая. Ностальгия по близким.
Там всё иначе и непонятно вначале. И страшно. Особенно, когда нужно обыграть бюрократическую машину. Я всё это понимаю. И очень рад, что у тебя получилось.
Мы не были здесь близко знакомы до твоего отъезда. И теперь мы общаемся больше чем раньше. Теперь, когда нас разделяет океан. И когда ты приезжаешь раз в пару лет. Приезжаешь, пересекая океан уже с совсем другими возможностями, чем когда ты пересекала его впервые.
И ты видишь, что здесь всё иначе, и непонятно, как так можно жить, ничего не меняя. Оно то и здесь это не хочется принимать как должное. А сравнив… я понимаю, что тебе всё это ещё сильнее бросается в глаза. Бытовая глупость, ставшая для нас уже естественной. К несчастью, ставшая для нас таковой. Это ведь значит, что мы под стать этой глупости – глупы.
Я понимаю, что здесь тяжелее дышать. Не только в метафоричном, но и в прямом смысле. Нас медленно убивает всё то и все те, кто превратил нашу экосистему в помойную яму. Понимаю, что здесь невыносимо от узости мышления людей, от их закомплексованности, от их грубости. Да я и сам отчасти этим болен. Я же здесь живу. И здесь не увижу наивных, словно дети, людей, живущих радостно и беззаботно. А если и увижу, то вызовет это подозрение – не следствие ли глупости эта наивность? Или может им не приходится решать ни единой проблемы, и они просто играют в жизнь, а за это кто-то платит?
Ты понимаешь, мы все тут погрязли в подобных рассуждениях и подозрениях. Мы без них не можем оценить ситуацию, которая требует быть настороже. И они, эти подозрения, нас съедают.
Ты понимаешь, что так быть не должно. Но ты же понимаешь, что все здравые и верные слова о том, как должно быть, здесь разбиваются о страх, воспитанный с детства самой жизнью и теми, кто живёт вокруг. Они просто тонут в том океане, который большинству из нас не пересечь.
Это куда сложнее географии. Это внутри. Свёрнуто знаком вопроса, на который ответить может только каждый из нас.
Ты ответила для себя, наверное. В любом случае – я очень рад тебя видеть. Всегда. И очень рад, что ты смогла пересечь океан.
Рассказы и Повести
Вызов
Красноватые прожилки в глазах и на коже. Мятая кожа. Но что хуже всего – крепость рук уже совсем не та. Дрожь в руках отражалась недовольным подрагиванием сжатых губ и яростью в глазах. Но ярость эта уже не была символом силы и молодости. Она не пугала своей решительностью. Это была ярость старика, дрожавшего от страха потерять единственное, что у него осталось. И самое дорогое, что когда-либо было – власть. Власть была целью и ценностью. И только власть для него ими и останется. Жизнь? Жизнь уже не была ценностью в его возрасте. К тому же он не помнил жизни без власти.
На столе лежала книга в тёмном коричневом переплёте. Книга, воплощавшая стремление к власти. Он всё чаще заглядывал в неё. Не столько чтобы узнать и использовать, ведь все рецепты универсальны и применялись властолюбцами всех мастей во все эпохи. Он читал её, чтобы окунуться в мир времён, когда дрожи в руках не было, а ярость в глазах вселяла ужас в каждого подчинённого. Во времена, когда усы над грозными складками губ вместе с сиплым кричащим голосом заставляли дрожать миллионы рабов, каждый из которых дорожил жизнью, свободой, «тёплым местом» и собственным рабством. Дорожил, потому что не только боялся, но и любил его, обожествляя, с радостью и превеликим облегчением отдавая ему свою свободу.
Книга, лежавшая на столе, называлась «Моя борьба». И написана была в то, время, когда автору ещё ничего не предвещало краха. Символично и то, что смерть автора была лишь физической гибелью тела, но не смертью идеи – она жива и поныне. Каждый читатель и почитатель, достигнув своего олимпа власти, проходит и через свой личный крах, под давлением не пожелавших стать рабами или подчинившись непреклонной, куда более сильной, власти старости и смерти.
***
– Он стар, слаб и боится.
– У него в руках армия. Огромная армия, спецслужбы, менты.
– Мы будем бить, когда они не ожидают удара. Система неповоротлива. Она разрослась, наплодив огромное количество чиновников, и процесс принятия решений стал настолько долгим, что они не в силах реагировать на наши молниеносные выпады.
– В таких условиях они дают неограниченные полномочия тем, кто в состоянии реагировать. И спасают свои жопы.
– Это мы ещё посмотрим, спасут ли.
Начиналось всё с небольшой группки людей, которым надоело махать флагами на митингах, потому что митинги просто разгонялись, без каких-либо последствий для власти. Надоело им и чесать языками на сходках и на страницах интернет изданий. В этом было ещё меньше смысла, чем в митингах. Точнее смысл может и был, но чисто символический – засвидетельствовать своё «против». Зато они внимательно изучили и обдумали уроки истории, уроки революций прошлого века. И поняли, что побеждает тот, кто действует по ситуации, ради достижения чёткой реальной цели. Тот же, кто переписывает идеалы, так и остаётся наедине с ними. Конечно, они ставили рамки своим действиям, рамки, которые не должны были превратить их в тоталитарную тусовку, свиту обожествлённого вождя. Да только каждый понимал, что всё зависит от совести наиболее активных персон, ставших лидерами этого движения. А совесть – чувство субъективное.
В стране расцветал авторитаризм. Всё подчинялось единой системе, во главе которой сидел обожествлённый царь. Он «по-отечески» карал и миловал. «По-отечески» он подчинил весь бизнес, в том числе теневой, и получал с него огромные суммы в собственный карман. Тем, кто не попадал в банду или даже в её шушеру – мелкий обслуживающий персонал в чиновничьем аппарате, оставалось работать на их благо и не высовываться. Или высунуться и сидеть по выдуманным обвинениям.
Многие из несогласных свято верили и надеялись, что эта система рухнет, ведь экономика не развивается, инициатива подавляется, а количество дармоедов, грызущих бюджет постоянно растёт. И в теории так и должно было произойти – масса холуёв должна была превысить возможности денежной массы. В теории, но на практике соседняя империя подкармливала местного царька, чтобы установить тотальный контроль над колонией. Что и было сделано аккуратно и быстро.
В отличие от других несогласных, громко говоривших в пустоту, представители этой тусовки молчали. И думали. Думали над одним вопросом – где взять деньги. Ведь деньги – это и есть власть. Решение было только одно – перейти грань закона. Долгих споров не было. Контингент там был не любящий споров, но любящий деньги. Постепенно вызов был брошен многим сытым и привыкшим к безопасной жизни. И многие расстались со своими деньгами. Приток денег притягивал и новых людей. Притягивал и внимание власти. Война, которую власть объявила своим конкурентам, велась привычными методами. Да только уничтожить они не смогли на тот момент ещё не особо многочисленную организацию. Не смогли из-за собственной тупости, которая не позволяла им предугадывать ходы противника. А также из-за отсутствия границы с соседней империей. После каждого налёта все «партизаны», а именно так они себя именовали, исчезали в бескрайних просторах имперских земель. Жёсткая дисциплина и координация действий. Продуманный план каждого удара. Практически полное отсутствие связей с внешним миром. Всё это делало партизан неуязвимыми. И всё это давало почти неограниченную власть лидерам организации. Удерживать контроль над такой структурой можно было только силой, только переступая ряд гуманных принципов. Иначе – организация была бы уничтожена. Так был запущен процесс её перерождения в банду. Хотя собственно изначально только банда могла воевать с бандой власти.
***
Змеи. Вокруг змеи. Я их из говна достал, а они теперь меня туда сбросить хотят. Кому я здесь могу доверять? Да никому! Каждый из них улыбается мне в лицо и плетёт интриги за спиной. Выгнать бы их всех и поднять снизу новых, молодых, которые будут лизать мне ноги, пока тоже не зажрутся и не зазнаются. Так я правил десятилетиями, перетряхивая и держа в постоянном страхе. Но сейчас и так всё висит на слишком тонких нитях – порви одну и могут оборваться все. Ещё и эти партизаны. Неуловимые мстители, мать их!
В последнее время стал дёргаться глаз. Смотрю в зеркало – мешки под глазами. Плохо сплю. Проклятая старость. И со всех сторон вороньё слетелось и ждёт, когда я умру. Каждый из них мечтает занять моё место. Представляю, какая грызня начнётся за «трон». Уродцы. Они могут только исподтишка ударить, но никто не выйдет лицом к лицу, никто не ударит, находясь в невыгодном положении. Я рисковал и потому выиграл, а что могут эти мямли?!