Лехаим!

– Что ты тарахтишь! Я здесь учусь…

Фима сбросил с лацканов своей куртки руки Мони.

– Ты? Где?! Чему?!

– Моня, ты что думаешь, ты один у нас гений?..

Обиженный таким приемом, Фима, повернувшись спиной к товарищу, начал спускаться.

Моня понуро двинулся за ним.

– Где ты, там неприятности, – сказал он в спину друга детства. – Ладно, Ефим, не злись. Скажи, как ты меня нашел?

– Большое дело. Твоя мама рассказала на Приморском бульваре Гусманам, где ты учишься. Они написали в Жмеринку моей тетке Двойре. В числе других новостей вспомнили про тебя. Двойра передала все местечковые события моим в Аргентину. В том числе сообщили, что ты ходишь холостой по Парижу. Ты помнишь Цилю, дочку Двойры? Она сейчас модистка в Петербурге… Они возбудились…

– И что дальше? – тоскливо спросил Моня.

– Циля попросила меня посмотреть: правда, что ты холостой? А скажи, Моня, зачем тебе помимо химического еще и экономическое образование?

– Фима, ты, значит, за мной следил?

– А что? Тоже мне шарада. Я же не мог к тебе прийти и сказать: «Циля просит узнать: ты холостой или нет?»

– А сейчас уже готов?

– Сейчас я знаю, что ты холостой, но Циле тебя не видать, как и того приказчика, что сманил ее в столицу.

– Если так, зачем ты мне полчаса душу выматываешь? Паспорт лучше верни.

– Моня, что ты будешь делать с потерянным паспортом? Я б на твоем месте мне обрадовался – какое счастье, Фима нашелся!

– Пусть каждый останется на своем месте. Не хватало еще, чтобы ты с моим паспортом пристрелил какого-нибудь графа или герцога. Не отмоюсь вовек.

– Ну зачем ты такое говоришь? Зачем портишь мне настроение? Мне на эту разложившуюся публику патроны будет жалко тратить.

– Ты так и не сказал, чему здесь учишься.

– Тоже мне секрет. Я занимаюсь живописью в Академии искусств у профессора Делакруа.

– Это который «Свобода на баррикадах»?

– Нет, его сын.

– Все одно. Яблоко от яблони… Другого профессора найти не мог.

– Меня мой вполне устраивает, – обиделся Фима.

– А как же скрипка?

– Не успеваю, дел много. Хотя играю в одном румынском ресторане. Кормежка и все такое…

– И живешь там же?

– Нет, живу у Марика.

– Это кто, наш, канатеевский?

– Из Витебска. Тоже художник. Неплохой, кстати. – Фима задумался. – Да! Вспомнил, зачем приходил. Я хотел твой портрет написать. Для дипломной жанровой картины…

– «Явление Христа народу»?

– На Отца Небесного ты со своим шнобелем не тянешь. Я задумал большое полотно «Евреи из Умани пишут письмо Государю Императору о захвате мировой торговли керосином». Ты писец.

– Думаю, что ты еще не достиг того уровня, чтобы с меня портреты писать. Кстати, а куда мы с такой скоростью направляемся?

– Моня, не ты один учишься на двух факультетах. Я тоже тут на одни курсы хожу. Их организовал такой мощный дядька. Умнее, чем ты, Моня, в три раза. Нет, в два. Я хочу тебя с ним познакомить. Мы все больше там о политике, а я ему сказал, что у меня друг может нам и про экономику что-нибудь путное сказать.

Несмотря на короткий шаг кривоногого Фимы, он ступал вровень с длинноногим Моней. Более того, порой получалось так, что Моня за ним поспевал.

На пустой воскресной парижской улице Мари-Роз Фима остановился у дома 72.

– Который час? – спросил он у Мони.

Моня достал из жилетного кармана золотую луковицу Павла Буре.

– Девять, без двух минут.

– Не опоздали, – резюмировал Фима и закурил папироску, получив огонь после того, как резко провел спичкой у себя по бедру.

Через пару минут из входных дверей выскочил бодрый невысокий господин в котелке. Отступив к краю тротуара, он задрал голову. Из двух окон третьего этажа на него смотрели две дамы. Молодая, с пучком, в пенсне и белой блузке, и дама в годах, в черной накидке на волосах. Бодрый господин, сняв котелок, картинно раскланялся с дамами, шаркнув ножкой.

Затем он подошел к Фиме и Моне.

– Знакомьтесь, Владимир Ильич, это мой друг Моня, Моисей Левинсон, студент Сорбонны.

Выговорив эту фразу, Фима щелчком, не глядя, отправил папироску в сторону мостовой, точно попав в проезжающий экипаж с пассажирами.

Владимир Ильич с любопытством проследил за траекторией окурка, попавшего на украшенную бумажными цветами дамскую шляпку, над которой сразу появился дымок.

– Так вы, батенька, мировой пожар устроите, – резюмировал быстрый господин, а потом энергично пожал руку Моне. – Давайте, – предложил он, – пока будем добираться до наших курсов, поговорим об экономике, но на немецком. Этот язык, друзья (у него получилось «дгузья»), больше подходит для точных цифр, не правда ли? А вы можете?

Моня пожал плечами.

– Это несложно, – вмешался Фима. – Только немцам неизвестно, что изобрели вперед: идиш или дойч.

– Не все наши слушатели знают идиш, – заметил господин в котелке.

Пока продолжалась эта короткая пикировка, дамы в окнах, не замечая друг друга, продолжали разглядывать, что происходит перед домом.