Я помню, что в школу ходил с удовольствием, а после отправлялся к маме на работу. Там она меня кормила, и дальше я был полностью предоставлен сам себе. Учеба не являлась важной целью – домашнее задание можно было сделать вечером перед сном или вовсе списать в классе у друзей. Сегодня я очень жалею, что не хотел прилежно учиться и все пускал на самотек. С высоты своего опыта теперь я пониманию, что школа давала важные знания, которые являются базовыми даже в предпринимательстве. И плодотворное обучение тогда в настоящее время сэкономило бы мне время и деньги. Но в ту пору я не думал о необходимости каких-то умений. И после того, как портфель был закинут в комнате в самый дальний угол, я бежал во двор играть с мальчишками. Казаки-разбойники в недостроенных домах или прятки в подвалах были у нас самыми любимыми затеями. Но если на стройках нас часто гоняли рабочие и сторожа, то заставить дворовых мальчишек не лазить по подвалам жильцам было довольно трудно. И пусть двери закрывали на висячие замки, а окна закладывали кирпичами, мы все равно находили способы прорваться в какие-нибудь темные и сырые подземелья. Это было не то чтобы азартно и интересно, но точно безумно романтично – полумрак обширного низкого пространства с таинственными переходами между толстых труб и стен. Среди них обитало глухое эхо быстрого детского дыхания и срывающиеся на крик мальчишеские голоса…
Но вскоре все эти ребяческие игры у меня сменило настоящее романтичное увлечение. Город Балхаш раскинулся вдоль северного побережья одноименного озера и даже в советское время по его глади плавали яхты и небольшие катера. А какой же мальчишка не мечтает стать юнгой на корабле дальнего плавания? В Балхаше имелся яхт-клуб и, конечно, я записался в него и стал посещать занятия.
Лето в этой южной части Центрально-Казахстанского мелкосопочника начинается еще в апреле. Уже тогда вовсю цветут деревья и кустарники, а воздух прогревается до плюс семнадцати градусов. Весной мы проходили теоретический курс по парусному спорту; заучивали названия тросов, вязали морские узлы, пытались «считывать» данные навигационных приборов, картплоттера и других датчиков. На учебных яхтах мы сами ставили и убирали паруса, управляли ими по кромке ветра, брали рифы в команде. До осени я, загорелый как африканец, гулял по набережной вразвалочку, словно настоящий матрос в зарубежном порту. Это были невероятные ощущения, я обожал «ходить» на яхтах по озеру. И все-таки в этом моем увлечении имелся один недостаток – все мы были «шестеренками» одного корабля, а я подсознательно хотел чего-то большего. В яхтинге, особенно если в экипаже много людей, ошибочные действия одного человека способны лишь чуть притормозить скорость реакции остальных, но все равно никак не повлияют, например, на саму гонку между судами. И это же касается абсолютной победы в таких соревнованиях. Отработаны слаженные действия всех яхтсменов в команде – отлично! Но не это определяет путь к успеху. Одна из важных составляющих яхтинга – стратегия, почти что продуманная шахматная партия, а я был не готов к пониманию ее условий. Капитаном всегда был кто-то другой, из старших или взрослых. Такое положение дел меня сильно разочаровывало.
Вскоре я бросил это занятие и даже почему-то не пожалел. Видимо, мне и тогда хотелось найти себе такое применение, чтобы от меня зависело если не все в выбранной деятельности, то очень многое. Я рос спортивным мальчишкой, и в школе тренеры из разных секций часто подходили ко мне, предлагая заняться то вольной борьбой, то волейболом. Мне было приятно, я соглашался, начинались тренировки, но потом все заканчивалось усталостью от однообразия и таким же разочарованием. Вероятно, во всем этом не было какой-то личной ответственности, которая заставляла бы меня выкладываться в полную силу, что называется, двигаться «вопреки всему», прорываться сквозь боль и сложности, но достигать отличных результатов. Ведь я это должен делать для… А вот здесь самое интересное. Преодолевать трудности ради самого себя, чтобы достичь успеха в выбранной деятельности, лично мне было не нужно. Это должно быть крайне необходимо кому-то еще, моим родным, например. Но они в серьезность моих увлечений не верили, да и я не давал им для этого никакого повода.
Однажды мы с одним одноклассником, как обычно, гуляли после школы, болтались по району и увидели странное трехэтажное здание, в котором все окна были распахнуты настежь. Только начался учебный год, сентябрь был теплым и солнечным, таким же, как и недавний август, и из окон на улицу неслась нескончаемая какофония разных звуков: дудели, звенели и бренчали музыкальные инструменты, стучали барабаны. Все это было неожиданно и удивительно. Дверь в доме, на котором висела табличка, сообщающая, что перед нами музыкальная школа, тоже была открыта, и мы осторожно вошли внутрь. Поднимаясь по лестницам, пробираясь по коридорам, дергая подряд все дверные ручки и заглядывая внутрь открытых классов, мы с другом вскоре наткнулись на группу юных музыкантов и их преподавателя.
– Мальчики, вам кого? – спросил нас седой мужчина в очках, на вид – самый настоящий профессор.
– А-а-а… мы-ы… тоже хотим… – промычал я, пытаясь на ходу придумать оправдание нашему любопытству.
– Здесь класс скрипки, – устало вздохнул «профессор». – А вы на чем играете? – он поднялся с места и начал закрывать окна.
Но сквозняк уже взлохматил наши отросшие за лето волосы и разметал всю решительность, с которой мы распахивали двери кабинетов.
– Ни на чём… А научиться можно? – пролепетал мой друг.
И тут «профессор» просветлел.
– А! Вы хотите в музыкальную школу записаться?
Мы, как болванчики, согласно закивали.
– Поднимитесь на следующий этаж. Там, в учительской, еще не ушла секретарь. Поспешите!
Так мы сами себя «оформили» в музыкалку. Узнав об этом, мои родители сильно удивились, ведь их старший сын всегда гордился тем, что его считают спортсменом. И вдруг я сам для себя выбрал музыку, решил, что буду учиться играть на трубе, начал по вечерам посещать занятия и даже купил себе нотную тетрадь для уроков сольфеджио. У меня неплохо получалось извлекать звукоряд и контролировать расход дыхания. Этот блестящий инструмент нам выдавали прямо на уроках, я быстро разобрался, как и зачем следует нажимать на нем вентили. Оказывается, музыкальный слух и чувство ритма у меня были отменные, и перспектива научиться хорошо играть на этом духовом инструменте, по словам педагога, «имелась весьма определенная». Но вот собственной трубы, на которой я мог бы заниматься и дома, у меня не было. Все тот же «профессор» на одном из музыкальных занятий пришел к нам в класс и предупредил: «Больше так хаотично учиться нельзя, необходимо купить личный инструмент, о чем следует побеседовать с родителями». В тот же вечер я попросил маму и папу выслушать меня. Уставшие за день родители ютились за узким столом в нашей маленькой кухне, заканчивая доедать вчерашний ужин.
– Учитель в музыкалке сказал, что надо купить трубу. Иначе я не смогу учиться дальше.
Папа удивленно посмотрел на мать.
– Какую еще трубу? Этот… пионерский горн, что ли?
– Ну, да! – радостно закивал я.
– И сколько он стоит? – спросила мама.
Я протянул ей записку от своего педагога, в которой он указал адреса музыкальных магазинов в нашем городе и расценки на инструменты. Мама посмотрела цифры и сокрушенно помотала головой.
– Это половина моей зарплаты!
– Да ладно!
Папа вытер губы и протянул матери руку, чтобы она передала ему записку. Глянув на записку, он присвистнул.
– Знаешь, Виталик, мы, конечно, можем так потратиться, но ты должен кое-что понимать. А если ты бросишь свою музыкалку и закинешь трубу в игрушки? Мы эти деньги выкинем? Подумай хорошо, точно она тебе нужна?
Мне и в голову не приходило, что для исполнения моих желаний придется пожертвовать деньгами. Я много раз слышал дома фразу, что средств вечно не хватает, но у нас все равно была и новая одежда, и продукты. Мама даже помогала соседям, потому что не все жили в достатке. Но теперь, когда я узнал, что труба – половина маминого заработка, я был совсем не уверен, что ее следует покупать. Уже забросив столько кружков и секций, я подсознательно понимал, что достигать каких-то успехов и в музыке, для самого себя, мне может оказаться вовсе неинтересно. Но что же я тогда сделаю для родителей? «Помогу» им выкинуть деньги?
Приобретать трубу мы не стали, и именно по моему твердому решению. Я уверил маму с папой, что и раньше ленился ходить в музыкальную школу, а заниматься сольфеджио мне уже скучно и здорово надоело. Но после того, как я прекратил обучение игре на трубе, интересней и легче мне не стало…
Я рос обычным мальчишкой, выполнял какие-то мелкие дела, о которых просили дома, в школе учился средне, но никаких проблем со мной у учителей не было. Поэтому на родительские собрания в мой класс всегда ходила мама, а вот к моему младшему брату – папа. И он же потом занимался наказанием Сергея. Как правило, после собрания оно осуществлялось непременно. Каким-то образом брат постоянно умудрялся вляпываться в драки, в школе учился плохо, дома порой капризничал и даже ругался с родителями. Я старался оградить их от конфликтов друг с другом, поэтому пытался контролировать, куда Сережа пошел и с кем, сделал ли уроки, убрал ли за собой в комнате. Иногда я даже дрался за него с мальчишками во дворе, понимая, что мой брат просто задира, потом ему от меня за это доставалось. Такая жесткая опека с моей стороны периодически превращалась в серьезное выяснение отношений. Только в них я уже тогда стремился выступать в роли эдакого «отца», для чего даже брал в руки ремень. Мне нужно было вести себя с Сергеем не с позиции старшего брата, а именно взрослого человека, чтобы оградить его от возможных проблем, свести на нет вероятные конфликты с родителями.
Помню однажды летом к нам в гости приехал мой двоюродный брат Женька. Мы были погодками и нам было весело вдвоем гулять, играть. И вот однажды папа со своими друзьями решил поехать в выходные на рыбалку. Он взял и нас: Сережку, меня, Женьку; мы все вместе отправились на дальний берег озера, но не пешком, а на строительной технике. Три бульдозера выехали на песчаную равнину и выстроились друг напротив друга прямо возле воды, организовав таким образом наш лагерь. Вскоре между машинами заполыхал костер, взрослые начали ловить рыбу, активно беседовать, жарить шашлыки. Но и мы, пацаны, тоже приехали с удочками. К вечеру я впервые в жизни поймал огромного сома. Рыба была длиной больше метра, и чтобы вытащить ее из воды, мне, одиннадцатилетнему подростку, понадобилась помощь. Это было незабываемое впечатление, я чувствовал себя добытчиком. Даже взрослые не могли похвастаться таким знатным уловом. Затем аппетитный запах жареного мяса и рыбы, который начал витать над нашим лагерем, затмил мою гордость от случившегося, и я жадно набросился на ужин. А когда из магнитофона заиграла музыка, и друзья папы, расслабленные алкоголем, расположились у костра, мы пошли исследовать окрестности. Уже было поздно, но никто гулять по берегу нам не запрещал, спать не отправлял, да и негде это было – ни палаток, ни спальников не имелось, все захватили с собой лишь несколько одеял и теплую одежду.
Самым первым из нас сон сморил Женьку. Он лег возле костра, где уже уснули двое мужчин, и теперь на всю округу раздавался их могучий храп. Вскоре Сережка закрылся в скрепере папы и, свернувшись на сидении калачиком, задремал. А я все бродил по берегу, пытался поддерживать затухающий костер, но нигде не мог улечься. Мне пришло в голову, что мой младший брат, который и дома-то спит всегда очень беспокойно, во сне может случайно задеть какие-нибудь рычаги в кабине, и многотонный бульдозер поедет и передавит лежащих у костра людей. Я так явственно себе это представил, что мороз побежал по коже. Но все вокруг было тихо. Вытаскивать спящего Сергея из скрепера только потому что у меня фантазия разыгралась, было глупо. Я решил охранять брата.
Чтобы сразу заметить, что бульдозер движется и успеть всех разбудить, я залез в его огромный ковш. Завернувшись в одеяло и дрожа от ночного холода на железном днище, я ворочался и вздыхал. Мне казалось, что скрепер уже тихо катится по песку, а ковш медленно поднимается вверх, и вот сейчас случится что-то страшное! В этом кошмарном бреду я и проснулся ранним утром. Слава богу, бульдозеры стояли на своих местах. Женька мирно сопел у кострища, а мой младший брат как раз распахнул дверцу кабины и, зевая, выбирался из скрепера. Все было в полном порядке, взрослые бродили по округе в поисках дров, собираясь разжечь костер, а мы, мальчишки, снова были предоставлены сами себе. И хотя рыбалка прошла славно, внутреннее беспокойство за брата и почти бессонная ночь измучили меня. Ответственность, которую я нес за чужую абсолютную свободу, оказала мне медвежью услугу. Видимо, во мне тогда окончательно сформировалось определенное понимание: если никто и ни за что не отвечает, значит бдительным и внимательным нужно быть мне. Я обязан контролировать ситуацию вокруг себя, чтобы хоть немного помочь близким жить спокойно и без проблем. И сегодня мой мир выглядит точно так же, очень часто незаметно для остальных я руковожу любым процессом, стараюсь поддерживать безопасность окружающих и их мирное психологическое состояние. С детских лет это у меня получается лучше, чем у многих других.
Глава третья
Мужское понимание дружбы
ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД, вспоминаю, что начиная с определенного возраста я чувствовал необходимость заботиться о людях. Для внутреннего комфорта мне нужно было непременно понимать, что рядом никто не страдает, все хорошо, никакой угрозы никому нет. Возможно, именно поэтому лет с пятнадцати я уже разбирался (или мне так казалось?), кто мне близкий человек, настоящий друг, почти такой же свой, как член семьи, а кто просто приятель и от него следует дистанцироваться. Нет, я никогда не избегал людей и даже наоборот всегда был общительным парнем, со мной многие хотели дружить. Но впускать посторонних в свое сердце я опасался и, надо сказать, не напрасно. Порой предательство обладало такими странными психологическими оттенками, что поначалу и не казалось таковым.
В четырнадцать лет я впервые влюбился. Это было невероятное живое чувство, из-за которого у меня срывался голос и тряслись коленки. Мы познакомились в больнице, где лежали на одном этаже, в разных палатах детского отделения. Ее звали Оксана, я держал ее мягкую ладошку в своей руке и чувствовал себя невероятно счастливым. По вечерам на лестничных пролетах больницы, в углах больничных коридоров или возле больших мутных окон мы стыдливо целовались, поворачиваясь спинами к проходившим мимо, вечно обеспокоенным медсестрам и санитарам.
Оксану выписали домой первой, и я, грустный, бродил по отделению, страдал, что не могу ее увидеть и прижать к себе. Но у меня был заветный листок с ее адресом… В первый же вечер дома я еле упросил родителей отпустить меня погулять, объясняя, что чувствую себя отлично и соскучился по свежему воздуху. Оксана жила на окраине Балхаша, всю дорогу в автобусе я был в предвкушении настоящего свидания. Теперь уже не в больнице, а на улице мы будем настоящей парой и пусть даже все прохожие увидят, что у нас чувства!
Девушка ждала меня, мы гуляли, опять целовались, но уже той романтики, которая была в гулких коридорах, пропавших лекарствами, я почему-то не испытывал. А Оксана и вовсе призналась, что вот так вдвоем бродить по пустынным улицам ей очень скучно. Тогда мы договорились, что на следующее свидание она возьмет с собой подругу, а я своего приятеля и погуляем вчетвером.
Вадима я считал своим школьным товарищем, и мы во многом помогали друг другу, особенно с уроками и контрольными заданиями. В один из вечеров у нас состоялось парное свидание – Вадим с девочкой и я с Оксаной. Но романтическая встреча получилась какой-то скомканной и пустой. Оксана в тот вечер больше общалась со своей подругой, чем со мной, ощущение трепетной любви из наших отношений выветрилось окончательно. А потом я заметил, что мой товарищ с большим энтузиазмом вызывается один сопровождать меня на мои встречи. Теперь втроем мы бродили по городу, заглядывали к Оксане в гости, сидели в кино. Меня это немного смущало, а вот мою подругу – нисколько. Интуиция подсказывала мне, что все это не просто так, и однажды я решил проверить свои подозрения.
После школы, когда мы с Вадимом должны были поехать к Оксане, я сказался больным и сделал вид, что пошел домой. Мой товарищ выразил сожаление, сообщил, что ему надо делать уроки, однако направился не в свой двор, а на автобусную остановку. Да, я украдкой следил за ним, предусмотрительно сел на следующий по тому же маршруту автобус, вышел на одну остановку раньше и незаметно подкрался к месту свидания, как раз в тот момент, когда там показалась Оксана. К своему горькому разочарованию я увидел, как она обрадовалась появлению Вадима, тоже трогательно держала его за руку и даже один раз сама поцеловала. Больше я не стал их преследовать и уехал домой подавленный, с чувством презрения и неприятия людей, которых еще несколько минут назад считал своими близкими друзьями.
На следующий день в школе с Вадимом я не разговаривал. Но он сам спокойно подошел ко мне и все искренне рассказал. В его интерпретации вчерашнее гуляние с Оксаной было своего рода проверкой ее чувств ко мне, которых, увы, уже не осталось. Помню, он хлопнул меня по плечу и подмигнул.
– Не переживай, старик, девчонки все такие. Мне отец говорит: «Не верь бабам, обманут».
– Ну а что ж ты мне сразу не сказал, что проверку ей устроишь?
Я все еще обижался на приятеля – у меня перед глазами стоял их поцелуй. Вадим мялся, не знал что ответить и наконец выдал:
– Ну, а вдруг она хорошей бы оказалась? Тогда было бы не очень…
В тот момент я был склонен верить товарищу, по его совету старался выкинуть Оксану из головы. Но у меня были небольшие сомнения на его счет, интуиция подсказывала, что неплохо было бы и сегодня вечером проследить за Вадимом, почему-то он опять сослался на домашнюю занятость и не стал со мной гулять после уроков. Но я отделался от этих мыслей, понимая, что так легче и спокойнее. Впереди нас ждал «Осенний бал» в школе, куда должны были прийти девочки со всех классов, и я планировал отправиться на эту дискотеку с Вадимом.
Собственно, благодаря этому вечеру мне, наконец, открылось истинное лицо моего приятеля. На «Осеннем балу» я познакомился с красивой девочкой, на которую раньше в школе и посмотреть не смел. А теперь, имея за плечами романтический опыт, меня так и подмывало проверить собственную привлекательность. Но буквально после двух-трех медленных танцев с ней ко мне подошли ребята из старших классов. Один из них грубо заявил, что я клеюсь к его девушке и должен немедленно отвалить. На что я ответил, в подобной же манере, дескать, его угрозы меня не касаются. Я делаю, что хочу, и танцую с тем, кто мне нравится. Парни, переглянувшись, ушли, но этим дело не ограничилось.
На следующий день в коридоре после уроков меня остановили те же старшеклассники и предложили выйти на улицу поговорить. Вместе со мной на стадион отправился и Вадим, ведь он был единственным моим школьным товарищем, а против нас было шестеро. Сначала я дрался один на один с тем, кто считал мою новую знакомую своей девушкой. Однако его шансы против хоть и малолетнего, но хорошо тренированного спортсмена оказались невелики, и когда соперник был повержен и лежал на траве, шмыгая разбитым носом, на меня набросились остальные пятеро ребят. И вот тут мне крепко досталось. Только в те мгновения, когда я мог поднять голову и оглядеться, успевал заметить, что мой товарищ все так же находится в паре метров от поля боя. Он вовсе не горел желанием меня спасать и спокойно наблюдал за происходящим, безучастно ожидая финала «мужского разговора». Когда каждый из старшеклассников вдоволь попинал меня, сгруппировавшегося на коленях, но так и не проронившего ни слова пощады, все отправились по домам. А Вадим, наконец, подошел ко мне и протянул руку, чтобы помочь подняться.
Боль и обида разрывали мне грудь. Тяжело дыша после драки, я не мог подобрать слов возмущения, чтобы обрушить свой гнев на приятеля. Как он мог? Почему? За что он так со мной? А Вадим, заботливо отряхнув мои грязные брюки и рубашку, философски изложил свою точку зрения произошедших событий:
– Вот ведь гады! Вшестером одного можно и убить. Я им говорил!.. Но они ж не слушают.
– Ты чего, больной?! – наконец, выпалил я, прижимая ладонь к окровавленным губам.