«Центурионы» Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI в.

), хан приободрился. Его расчеты оправдывались, и все было не так уж и плохо, как представлялось ему ранее. Действительно, если взять за основу летописное повествование о сражении, то 60 тысяч татар должны были противостоять 7 тысячам русских воинов. И даже если полагать, что летопись сильно преувеличила численность бойцов с обеих сторон, тем не менее совершенно очевидно, что на стороне татар теперь оказалось не только значительное численное превосходство, но и техническое – ведь Шереметев не располагал артиллерией, чего не скажешь о крымцах. Теперь то уж точно «царю» можно было рассчитывать на победу в схватке с русскими полками!

Ночь прошла в приготовлениях к решающей схватке. И с рассветом 4 июля (примерно между 5.00 и 6.00) татары выступили из своего лагеря и двинулись к расположению русских. И снова закрутился смертельный Tantz между русскими и татарами – конные сотни с той и другой стороны одна за другой налетали друг на друга, осыпали стрелами и время от времени вступали в рукопашный бой. Лучше вооруженные и защищенные отборные русские всадники, к тому же прекрасно понимавшие, что у них нет иного выхода как или победить, или умереть, теснили татар, несмотря на их численное превосходство. Ожесточенность схватки все время нарастала. По словам хрониста Хурреми-челеби, «войско татарское потеряло дух и пришло в расстройство. Ханские сыновья калга Ахмед-Герай и Хаджи-Герай, пять султанов в бесчисленное множество знатных и простых ратников мусульманских пали под ударами неверных; совершенная гибель была уже близка…»

. Примечательно, что связывал кризис в ходе сражения османский писатель прежде всего с усталостью лошадей, что и немудрено – лишившись большей части запасных лошадей и совершая в течение последних дней форсированные марши, татары действительно сидели на чрезвычайно утомленных лошадях, тогда как русские могли перед началом сражения сменить уставших коней на свежих.

Об ожесточенности схватки и о том, что перевес в ней на первых порах оказался на русской стороне, со слов очевидцев и участников сражения писал и А. Курбский. По его словам, русские ратники «так бишася крепце и мужественнее теми малыми людьми, иже все были полки татарские разогнали. Царь же един остался между янычары (очевидно, что под ними князь разумел тех самых ханских мушкетеров-туфенгчи. – В. П.): бо было с ним аки тысяща с ручницами и дел (пушек. – В. П.) не мало…»

. Однако атака русских детей боярских, ободренных успехом, на позиции ханской гвардии, предпринятая в 8-м часу утра, была отражена. Взять татарский лагерь, укрепленный накануне кольцом из повозок и арб и окопанный рвом и частоколом из заостренных кольев

, без поддержки артиллерии, силами одной лишь конницы, было невозможно. И русские всадники очень быстро убедились в этом, когда, опьяненные победой, попытались на плечах бегущего неприятеля ворваться в татарский лагерь. Встреченные залпами туфенгчи и артиллерии в упор, они в беспорядке отхлынули назад. К несчастью, при этом был тяжело ранен и едва не попал в плен И.В. Шереметев, под которым был убит конь.

Неожиданное ранение русского полководца разом изменило весь ход битвы. «Татаровя ж, видевшее царя своего между янычары при делех, паки обратишася; а нашим уже справа без гетмана помешалась…»

Верные люди спасли раненого Шереметева от плена и вывезли его с поля боя, но товарищ большого воеводы, оружничий Л.А. Салтыков, не имевший достаточного опыта вождения полков, растерялся и упустил управление войсками из своих рук. Конные схватки продолжились, и, по сообщению Курбского, противники бились еще почти 2 часа, но теперь перевес перешел на сторону татар. Сила и солому ломит, и около «пятово часу дни» (то есть в 10-м часу утра) русские были разбиты – «большую половину войска христианского разогнаша татаровя, овых побиша, храбрых же мужей не мало и живых поймано…». Те, кто не погиб или не был взят в плен, «з бою съехали, розметав с собя оружие» и порознь, врассыпную устремились на север и северо-запад, к Туле

.

Однако не все дети боярские «обратишася на бег». Многоопытные в ратном деле окольничий А.Д. Басманов-Плещеев и С.Г. Сидоров не ударились в панику, сумели собрать вокруг себя часть своих людей и отступили в дубраву, где находились их коши. Здесь Басманов «велел тут бити по набату и в сурну играти» (как позднее писал английский дипломат Дж. Флетчер, русские «большие дворяне, или старшие всадники, привязывают к своим седлам по небольшому медному барабану, в который они бьют, отдавая приказание или устремляясь на неприятеля. Кроме того, у них есть барабаны большого размера, которые возят на доске, положенной на четырех лошадях. Этих лошадей связывают цепями, и к каждому барабану приставляется по 8 барабанщиков. Есть у них также трубы, которые издают дикие звуки…»

).

На призыв Басманова и Сидорова «съехалися многие дети боярские и боярские люди и стрелцы» от разбитого большого полка (согласно летописи, от 5 до 6 тысяч, Курбский писал о 2 или больше тысячах), которые заняли в дубраве оборону («осеклися»). Трижды хан со своими полками при поддержке огня подтянутой к русской засеке артиллерии и мушкетеров («со всеми людми и з пушками и з пищалми») приступал к позициям Басманова и Сидорова и трижды был отражен. Во время этой героической обороны получил вторую рану «из затинной пищали по колену» наш герой – татарский туфенгчи, заприметив русского всадника в богатых доспехах, ободрявшего своих ратников, сумел поразить его метким выстрелом. Рана оказалась тяжелой – массивная свинцовая пуля раздробила колено, и Степан был унесен его людьми в глубину обоза. Спустя несколько часов после этого хан, убедившись, что русские не намерены сдаваться и готовы биться до последнего, отказался от попыток разорвать засеку и добить остатки шереметевской рати, с наступлением сумерек отдал приказ прекратить атаки и начать быстрый отход на юг, в Крым. На следующий день татары достигли реки Сосны и «перелезли» через нее, совершив 90-километровый марш менее чем за сутки. Кстати, характеризуя татарских коней-бахматов, французский инженер Г.-Л. де Боплан писал, что эти «плохо сложенные и некрасивые» кони необыкновенно выносливы и могут совершать переходы по 20–30 лье – то есть по 90–130 км в сутки

. Очевидно, что хан гнал свое войско на юг на пределе физических возможностей коней, опасаясь преследования.

Но преследования не было. Иван, узнав от беглецов о поражении Шереметева, «пошел наспех х Туле, шел во всю ночь и пришел х Туле в субботу на солнечном возходе», то есть ранним утром 6 июля, «хотяще сразитися с бусурманы за православное христианство»

. Здесь к нему прибыли тяжело раненный И.В. Шереметев и Л.А. Салтыков с частью войска, доложившие о результатах сражения с крымским «царем». Вслед за ними прибыли с остатками своих людей Д. Плещеев и Б. Зюзин. Общая картина стала более или менее ясной, однако, судя по всему, у царя еще оставались сомнения относительно намерений крымского хана. Поэтому он отправил двух воевод, князей И.И. Пронского-Турунтая и Д.С. Шестунова, «за Дон на поле, и ходили посторонь Дону за Непрядву до Рыходцких верховей…». Тем временем в воскресенье 7 июля в Тулу прибыли Басманов и тяжелораненый Сидоров «со всеми людми», от которых стало известно, что «уже, аки третий день, царь поиде к орде»

. Стало очевидно, что нового сражения не будет, равно как и преследовать «царя» бессмысленно, так как «промеж их (приходом Ивана с главными силами русского войска к Туле и сражением при Судьбищах. – В. П.) четыре дни, а бой был от Тулы полтораста верст, и пришла весть от подъезщиков, что царь идет в одход наспех по семидесяти верст на день…»

. Можно сказать, что кампания закончилась. Но прежде чем повернуть домой, в Москву, Иван со своими советниками предпринял меры на случай возвращения части татар на «украйну», оставив полки в Туле, Одоеве и Михайлове. После этого, дождавшись возвращения «подъезщиков» с Поля, Иван в тот же день 7 июля пошел с остальными силами обратно на Москву. Здесь «жаловал государь воевод и детей боярскых, которые билися с крымцы…»

.

Однако государево пожалование вряд ли могло сильно порадовать страдавшего от ран Степана и не спасло его от смерти. Спустя пять недель после битвы он скончался от ран в Москве, приняв перед смертью схиму

.

Небольшое послесловие к рассказу о судьбе рязанского «центуриона». Сыновья Степана Григорий и Дмитрий позднее были казнены (как считал Р.Г. Скрынников) по делу боярина Федорова, но, что любопытно, сын Дмитрия Иван в октябре 1571 г. числился в свадебном разряде Ивана Грозного и Марфы Собакиной среди «царицыных детей боярских»

. Сын за отца не отвечает?

Очерк II

Не от «крапивного семени»: Матвей Иванов сын Дьяк Ржевский

Обычно, когда речь заходит о России XVI в. и о личностях, что творили русскую историю в этом столетии, первой перед глазами предстает титаническая фигура первого русского царя Ивана Грозного, которая своим мрачным величием затмевает все остальные. Но как бы не был велик в своих деяниях, добрых или злых, Иван Васильевич, совершать их, править страной, творить историю единолично он не мог. И к нему вполне приложимо известное высказывание – «короля делает свита», и творил историю Иван Грозный, опираясь на тех, кто окружал его, кто выполнял его повеления, вел дипломатические переговоры, водил царские рати на врага, составлял законы – одним словом, занимался повседневной работой. Но и в этом случае, когда речь заходит о царском окружении, обычно имеют в виду фигуры первой величины, блиставшие на русском политическом небосклоне в эпоху Ивана Грозного, – А.Ф. Адашева, митрополитов Макария и Филиппа, князей И.Ф. Мстиславского и М.И. Воротынского, опричника А.Д. Басманова, бывшего товарища Ивана, а потом его непримиримого врага князя А.М. Курбского и других им подобных политиков, военных, церковных иерархов. Но были и фигуры второго плана, которые тем не менее отнюдь не были просто статистами. К их числу можно отнести и сына боярского Матвея Иванова сына Дьяка Ржевского, о жизненном пути которого и пойдет речь в этой статье.

Почему мы решили обратиться именно к этой, казалось бы, малозаметной исторической личности? Прежде всего потому, что его можно назвать классическим военным и политиком (а при Иване Грозном всякий служилый человек по воле государя мог исполнять как роль воеводы, так и роль дипломата) как раз второго плана. Служба его на фоне служб родовитых аристократов и больших дьяков как будто и не видна, но от того не менее опасна и важна. Ведь именно Матвею Ржевскому довелось сыграть одну из заглавных ролей в предпринятом Иваном IV во второй половине 50-х гг. наступлении на Крым. Участие в этом масштабном мероприятии стало звездным часом карьеры Ржевского.

Есть еще одна причина, по которой мы обратились к личности Матвея Ржевского. Хотя ему и довелось принять участие в целом ряде важных событий той эпохи, однако о нем нет ни одной работы. Единственная публикация о воеводе, в которой была предпринята попытка реконструировать в общих чертах его биографию, датируется началом минувшего столетия. Речь идет о статье в «Русском биографическом словаре»

. Кроме нее, имя Ржевского как одного из многих русских военачальников той эпохи неоднократно встречается в работах, так или иначе касающихся русско-крымских отношений в 50-х гг. XVI в., а также в описаниях войн и походов времен Ивана Грозного и в ряде других работ

. Между тем сведений о воеводе (о его служебной карьере прежде всего) в источниках сохранилось достаточно много

, что позволяет реконструировать не только его жизненный путь и даже сделать определенные выводы о личности Матвея Ржевского, рассказать, каким он был человеком.

Для начала несколько слов о происхождении нашего героя, поскольку, как уже было отмечено прежде, в московской Руси человек был ценен не столько сам по себе, сколько тем, к какому роду он принадлежал, какая кровь текла в его жилах, каким было его «дородство». И здесь необходимо отметить, что статус рода Ржевских, его положение среди других московских знатных семейств выглядел довольно двусмысленно. С одной стороны, фамилия, к которой принадлежал воевода, была древней и как будто не последней. Свой род Ржевские вели от смоленских князей, принадлежа, таким образом, к сильно размножившейся со времени образования Древнерусского государства княжеской династии Рюриковичей

. Поэтому, кстати, мнение С.М. Соловьева, полагавшего, что «Иоанн, с малолетства озлобленный на вельмож, доверял более дьякам, как людям новым, без старинных преданий и притязаний; при нем дьяки заведовали не только письменными и правительственными делами, но являются даже воеводами, как, например, Выродков и Ржевский»

, неверно (на что обратил внимание еще автор биографии Ржевского в «Русском биографическом словаре»). Предки Матвея Ржевского служили московским князьям и их вассалам с XIV в. Так, Иван Ржевский был воеводой Дмитрия Донского, а некий Родион Ржевский упоминается среди воинов Дмитрия Ивановича в «Сказании о Мамаевом побоище»

. Несколько позднее Семен Ржевский, начальный человек можайского князя Ивана Андреевича, был взят в плен литовцами после несчастливой для русских битвы при Суходрови в 1445 г.

Так что семейство Ржевских отнюдь не было «новым», но «нарочитым» и «родословным»

.

С другой стороны, Ржевские очень рано, еще в конце XIV в. утратили княжеский титул. Более того, они, как отмечал А.А. Зимин, связали свою судьбу с Волоцким уделом и, сильно размножившись, «влились в общую массу дворовых детей боярских»

. И все было бы ничего, если бы не одно но. После долгой службы в уделе, войдя с ликвидацией его в число государевых служилых людей, подняться «наверх» бывшим слугам удельных князей было очень и очень сложно, и семейство Ржевских не стало исключением из этого неписаного правила.

К середине XVI в. многочисленные представители рода Ржевских, исправно служивших московским государям и их родственникам, владели вотчинами и поместьями, если судить по записям в «Дворовой тетради» и актовым материалам, главным образом в окрестностях Волока, Вязьмы, Дорогобужа, Белой, Рузы и Ярославца

. Матвей Иванов сын Дьяк Ржевский был записан в «Дворовую тетрадь» как сын боярский можайской служилой корпорации

. Этот документ был составлен, как полагают многие исследователи, в самом начале 50-х гг. XVI в.

К этому же времени относится и первое упоминание о первой службе Матвея Ржевского. Речь идет о знаменитой летописной записи о начале стрелецкого войска: «Того же лета (7058, то есть 1549/50 гг. – В. П.) учинил у себя царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии выборных стрелцов и с пищалей 3000 человек, а велел им жити в Воробьевой слободе, а головы у них учинил детей боярских… в другой статьи Дьяк Ржевской, а у него пищалников 500 человек, а у всяких у ста человек сын боярской…»

Две эти записи позволяют сделать некоторые предварительные выводы. Увы, не сохранилось никаких свидетельств о времени и месте рождения Матвея Ржевского. Однако тот факт, что в конце 40-х – начале 50-х гг. он уже числится на государевой службе и под его начало отдана одна из шести первых стрелецких «статей», говорит нам о том, что к тому времени ему было никак не меньше 20 лет, то есть он родился самое позднее в конце 20-х – начале 30-х гг. XVI в. (а скорее всего, раньше). Но и это еще не все. В летописи отмечено, что стрельцы, созданные по повелению Ивана IV, были «выборными». В.И. Даль, раскрывая содержание этого термина, писал в своем «Толковом словаре живого великорусского языка»: «Выборный, отборный, самый лучший, выбранный; избранный…»

И многие исследователи, касавшиеся так или иначе проблемы создания стрелецкого войска, подчеркивали присущий ему на первых порах особый, элитарный, «гвардейский» характер

. И тот факт, что начало над одной из новосформированных стрелецких статей было поручено М.И. Ржевскому, свидетельствует о том доверии, которое молодой царь испытывал к молодому же и, надо полагать, успевшему отличиться в казанских походах (что вероятнее всего) или в «малой войне» с татарами на «крымской украйне» сыну боярскому (что менее вероятно, ибо в этом случае шансов попасть на глаза царю и выделиться из множества других детей боярских и дворян у Матвея было не в пример меньше). Заметим и еще одно достоинство Матвея Ржевского, выделявшее его из общей массы служилых людей. Судя по его прозвищу, Дьяк, он был человеком не просто грамотным (а о его грамотности наглядно свидетельствуют собственноручные «рукоприкладства» к поручным записям и данным грамотам), но еще и «книжным». Во всяком случае, его брат Юрий такого прозвища не удостоился.

«Книжность» Ржевского отнюдь не охладила его военного пыла и страсти к подвигам на поле брани, тем более что, как человек начитанный, вряд ли он не знал о «Поучении отца сыну», в котором старший наставлял младшего: «Сыну, аще на рать со князем поидеши, то с храбрыми наперед поиди, да роду своему честь наедеши, и собе добро имя. Что бо того лучши есть, еже пред князем оумрети…»

Случай отличиться на новой должности «пред князем» и тем самым оправдать царское доверие ему скоро представился. Речь идет о третьей по счету, 1552 г., экспедиции Ивана IV против непокорной Казани.

К сожалению, разряда Казанского похода, подобного тому, какой остался от Полоцкого похода десятью годами позже, не сохранилось, и потому достаточно сложно составить представление о роли государевых стрельцов и их голов в этой грандиозной военной экспедиции, поставившей точку в истории Казанского «юрта». Тем не менее, опираясь на записи в «Государевом разряде», свидетельства частных разрядных книг и летописей, попытаемся реконструировать общую картину участия Матвея Ржевского и его стрельцов в этом походе.

Из летописных повестей о «Казанском взятье» следует, что в этой экспедиции приняли участие все шесть стрелецких статей, что к тому времени были на Москве. В летописных повестях о взятии Казани упоминаются стрелецкие головы со своими стрельцами Иван Черемисинов, Григорий Желобов (он же Пушечников), Федор Дурасов, Яков Бундов, Матвей Ржевский и Василий Прончищев (который был убит под Казанью, судя по всему, в конце августа 1552 г., и на его место заступил голова Иван Ершов)

. Покидали Москву они в разное время. «Статья» И. Черемисинова ушла на восток первой – она участвовала в «посажении» на казанский стол касимовского «царя» Шах-Али (Шигалея), а потом входила в его конвой. Возможно, часть черемисиновских стрельцов стояла гарнизоном в Свияжском городке, при этом сильно пострадав от болезней, поразивших гарнизон крепости зимой – весной 1551/52 г.