Свиток проклятых

Я долго спускался вниз, трогая левой рукой шершавые камни. Потом моя рука провалилась в пустоту, стало теплее, по ногам скользнули змеи, охранявшие нижний чертог. Кто-то взял у меня изо рта плеть. Бесцветный плоский голос приказал лечь на плаху. Я нагнулся и ударился грудью о камень. Плеть свистнула, но с первым ударом я не ощутил боли.

– Мы можем навсегда сменить твою личину, юный эгемон. Ты получишь столько золота, сколько унесут твои слуги. Ты увезешь сестру в страну вашей матери, ты станешь там царем. Ты хочешь этого?

– Нет.

От следующего удара воздух застрял в моей груди.

– Мы можем нагрузить десять кораблей шелком Поднебесной и янтарем фризов. Ты отправишься в Золотой Рог и займешь место подле пурпурных сапог императора. Ты хочешь этого?

– Нет.

Коротко свистнула плеть. Я думал, что привык к боли, но сердце мое едва не остановилось. В ноздри мне впивался жаркий аромат разорванной бычьей печени.

– Тогда чего ты хочешь, сын жестокого стратига? Ты хочешь отомстить?

Они ждали, вещие создания, променявшие женское естество на право плести паутину неродившихся дней. Я попробовал пошевелиться. Мне казалось, что ладони и ступни врастают в прокисший известняк.

– Нет, я не хочу никому мстить…

Удара не последовало.

– Даже коварному варвару, отнявшему у тебя мать? Даже самому багрянородному, подсылавшему к тебе убийц?

Меня передернуло, но не от удара плетью. Впервые вслух было сказано то, что робел признать даже Андрус Закайя.

– Я найду вождя, но не ради мести. Если старец так боится Свитка Проклятых, значит, он знает, где искать. Если понадобится, я вырву тайну у самого императора.

Они кружили вокруг меня, бесплотные тени, обитавшие одновременно во вчера и завтра. Сквозь грохот собственного сердца я слышал, как стучит веретено. Прохладная рука в мелкой кольчужной перчатке легла мне на затылок. Внезапно в полном мраке мне открылась яркая правда. Весталок не занимало, погибнет в пучине Херсонес, или вся Таврия, или даже волны сомкнутся над куполами Золотого Рога. Мой внутренний взор туманился, уставшие глаза слезились, а девы легко различали дали за гранью сущего.

– Зачем тебе Свиток, юный эгемон? Все, кто искал его до тебя, отступились. Разве не учили тебя, что несчастен лишь тот, кто не умеет переносить несчастий? Разве не учили тебя, что только Спаситель может вдохнуть счастье и мир в мировое яйцо?

Их голосами можно было резать сталь, но я все же уловил насмешку.

– Я не верю, что мир заперт в яйце. Я не верю, что края мира безнадежно осыпаются.

– Зачем тебе Свиток, юный эгемон? – прошамкала другая старуха. – Ты даже не знаешь, что это такое. Мы можем наполнить твой век покоем и довольством. Проклятия часто не сбываются, ты молод и легко повернешь руль судьбы.

– Нет, это неправильно… – я задумался. Каюсь, сомнение качнуло меня. Десять или всего лишь пять лет спустя благоразумие могло победить. Но судьба не подарила мне пяти лет взросления, делать выбор пришлось мальчику. Какой выбор мог сделать сын властителя фемы?

– Меня зовут Мануил Закайя, – с гордостью напомнил я. – А безопасное плавание случается лишь на корабле, вытащенном на берег.

Веретено застучало громче. Послышалось беззубое чавканье, кто-то глотал бычью печень.

– Мы не можем показать тебе, где искать то, что не видел никто из живых. Но мы покажем, как его искать. Взамен ты отдашь нам свою сестру Елену и четыре года твоей юности. Четыре года замечательной крепкой паутины…

Прежде чем я успел выкрикнуть слова проклятий, пятихвостая плеть стегнула меня по ребрам. Дыхание вернулось ко мне вместе с ковшом ледяной воды.

– Ты испугался, юный эгемон? – издевательски спросила темнота. – Паутина готова, мы вернем Иллирус на одну ночь назад. Твой отец будет далеко, тебе придется выводить людей на перевал. Теплая вода встанет на дыбы, но соль не расплавит снегов. Ступай и служи дальше своему императору!

Теплая вода, вспомнил я. Старый волхв не ошибся, ласковое море явилось на сушу, чтобы забрать меня.

– Нет! – я рванулся с плахи, на которой тринадцать лет назад склонял выю мой отец. – Теперь я понял, чего вы добиваетесь! Вы думаете, я еще мал, и легко могу спутать зло с жестокостью? Мой отец жесток, но не зол, иначе он сам кинул бы меня гарпиям. Если Свиток берегут гады, готовые утопить мою цветущую Таврию, я вырву их ядовитые зубы! Берите мою сестру.

Я сам принес им теплый сверток, и в последний раз поцеловал родные глаза матери. Сестра заплакала, когда старуха, с ног до головы зашитая в кольчугу, взяла ее на руки. Мое сердце застряло в глотке. Я едва не рванулся следом за девочкой, но вовремя вспомнил о тысячах невинных, которых завтра захлестнет волной. Если я спутаю зло и жестокость.

Гадальщица положила ладонь мне на затылок. Сестры снова закружились в хороводе, каждая успевала вдохнуть мне в ухо крупицу будущего.

… Отдай Паучихе четвертую часть памяти, но не бери взамен ничего, что можно унести в руках…

… Отдай Мастеру Огня украденное, но не бери взамен ни первую, ни вторую кожу…

… Отдай богачу с разноцветными глазами самое ценное, что есть, получишь горячие ножны для клинка…

… Самое желанное принесет тебе самую большую боль…

… Ты благороден и смел, мы подарим тебе ожерелье с четырьмя узлами, каждый длиной с молитву Клодо, пряхи человечьих судеб…

… Берегись жарких ножен, бойся ту, что познала смерть.

Шептали старушечьи губы снаружи от моего уха, или кто-то нашептывал изнутри? Известно, что слова пифий нельзя выкладывать арканами, крупные слова к крупным, гладкие – к гладким, а совсем чуждые – в отдельный ящик. Кто так поступает, рискует увязнуть в поисках смысла жизни, которого нет. Я не искал удачный аркан, зато я увидел, как надлежит действовать, и кому суждено разделить со мной дорогу.

Когда я поднялся, мне в руку вложили нечто острое, твердое и странное по форме. Завернутое в тряпицу. Осколок, вспомнил я. Отец приказал Дрэкулу отдать мне осколок. Но что это? Откуда? И как им пользоваться?

Я вернулся наверх. В испуге отшатнулись те, кто совсем недавно принес мне присягу. Но причина их страха оставалась мне непонятна, пока кир Дрэкул не подвел меня к зеркалу. Это было одно из восьми ртутных магических зеркал, расставленных по восьми углам залы Обращений. Именно в этой зале тринадцать лет назад некроманты вырастили стратигу Закайе новую руку. Я спускался сюда не раз, внимая темному учению, после чего всякий раз долго отогревал в терме окоченевшие члены. Зеркала имели много тайных свойств, но без нужных заклятий просто отражали мрак. Кир Дрэкул подвел меня к отражению и зажег черные свечи.

Губы потеряли младенческую пухлость, отцовский смуглый лоб прорезали морщины. Над яркими черными глазами, подаренными моей матерью, выросли густые брови. Кудри стали жесткими, на узких скулах заколосилась щетина. Валахские детские латы порвались на куски, как и детские сандалии. Зато на шее обнаружилось волосяное ожерелье с четырьмя жесткими узелками. Весталки не обманули, выпили несколько лет моей жизни, но подарили четыре клочка времени. Ростом я почти догнал друнгария Закайю, а шириной плеч сравнился с куропалатом Вардой. Мышцы сводило судорогой от нерастраченных сил. Прежде чем горький гнев омрачил мне мысли, я вспомнил две строки, прочитанные дукой Закайя задом наперед. Весталки перехитрили смерть, в один миг даровав мне совершеннолетие.

– Смотри, кир, что это? – я развернул полотно.

Дрэкул впрочем, почти сразу накинул ткань обратно и велел спрятать подарок под доспехом. Немногое я успел рассмотреть. Но более странного куска металла доселе не держал в руках. Хотя вдруг это был не металл? По ровному краю тянулись незнакомые письмена, словно вдавленные в серый блеск. С другой, вогнутой стороны… мне показалось, там имелось тиснение с цифрами, какими пользуются на востоке…

– Ты помнишь, эгемон, рассказ про кобольдов, что живут в горах, и роют самые глубокие шахты?

Конечно, я запомнил. Про то, что однажды кобольды наткнулись на нечто, лежащее ниже земной тверди. Я запомнил фразу, но как ни старался, не мог удобно разместить ее в голове. Как можно найти нечто более твердое, чем твердыня мира?

– Этот осколок стоил твоему отцу целое состояние, – прошептал некромант. – Говорят, их несколько. Кобольдам за месяц работы удалось отколоть лишь пару смешных кусочков от изнанки мира. Но потом… скорее всего, архонты земли заметили пропажу, оскорбились, и обрушили шахты вместе с шахтерами… Но нам пора наверх, командуй, мой господин!

– Отодвиньте камень! – приказал я, и не узнал свой голос.

– Но, эгемон… над нами море… – пропищал начальник стражи.

– Над нами солнце! – я оттолкнул труса и сам взялся за рычаги.

Громадная плита скользнула в сторону. Вместо морских гадов нас приветствовал солнечный луч. Мы выбежали в нижний двор, в кипящее буйство орхидей. Мраморные тритоны разевали пасти, заливая бассейны розовым вином. Неколебимо возвышались статуи Августов. Четыре башни Иллируса царапали знойный небосвод. Встречные расступались, со страхом озирая наши грязные одежды. Меня не узнавали. К наставникам подбежал измученный вестовой, – оказывается Андрус Закайя ускакал в Херсонес, он все утро искал своего сына и свою дочь. Ласточки утром не вернулись в гнезда, рыбачьи сети не принесли рыбы, море отступало.

Весталки держали слово, мы выиграли ночь.

Я приказал ударить в било и трубить общий сбор. Никто не посмел ослушаться. Водяные часы не отмерили и получаса, как сотни вестовых, все свободные смены палатинов отправились в прибрежные города и деревни. Я сам взломал отцовский кабинет и ставил печать стратига на красных свитках. Кир Дрэкул и друнгарий Лев берегли мою спину с обнаженными клинками. Добрейший толстяк Исайя копался в кладовых, подбирая себе подходящий панцирь. Только их троих, моих верных друзей и наставников, весталки разрешили взять с собой. Когда дворы Иллируса опустели, я повелел конюшим вывести из подвалов мантикор и выпустить на свободу своры крылатых хищников, сотни лет защищавших бастион. Мы четверо стояли на башне и наблюдали, как бесконечными извилистыми ручьями тянутся навстречу снегам караваны повозок. Люди гнали скот, везли на телегах крашеных истуканов, снедь и пожитки, пыль вздымалась под копытами табунов. Были и те, кто не поверили. Многие в порыве глупой жадности не покинули свои виноградники, масличные прессы и сыроварни.